Но, как только он вышел на улицу, его обступило не меньше сотни людей. Они ползали на коленях, целовали края его одежды, просили благословения. Сперва он не понимал, в чем дело, но, когда народ попадал ниц, Мудрак первый раз в жизни испугался.Ни под вражескими пулями, ни безоружный перед бандитской финкой, ни на куполе церкви, срубая крест, он ничего не боялся, а теперь со страхом глядел на толпу и, что делать, не знал. Он кричал, пинал людей ногами, ругался, но и побои, и крики люди сносили как величайшую милость и принимали с благодарностью.- Так, батюшка, так! По грехам нашим и следует нам! Крепче бей, родимый!Деток бей! Забыли Бога мы, согрешили, но послал нам Отец блаженного во искупление греха. Рукой, батюшка, бей, десницей исцеленной!Он задирал руку, а люди висли на нем, старались дотронуться и поцеловать ее.Майор закричал страшным голосом и бросился обратно в квартиру.К вечеру к его дому стекся почти весь город. И верующие, и неверующие, мужчины, женщины, дети, образованные и необразованные - все побросали телевизоры и пришли под окна майоровой квартиры.Тогда же с черного хода пробрались бывшие коллеги майора и их соседи в штатском. Мудраку велели признаться в том, что он совершил акт повышенной идеологической диверсии, и открыть, кто его на это толкнул, кто исполнил и кто за этим стоит. Майор пытался объяснить, что ничего дурного не замышлял, а, напротив, хотел послужить и на пенсии родимой власти. Он махал листочками со своими проповедями, но приезжие грубо его оборвали и вторично потребовали немедленно во всем сознаться.Под окнами гудела толпа. Стягивались усиленные наряды милиции, в мегафон начальственные чины обращались к собравшимся и велели расходиться. Но, позабыв о страхе, люди стояли насмерть и в обиду чудоносца не давали.- Иди и сделай что-нибудь! - приказали майору и выпихнули его на балкон.Толпа замолкла и благоговейно взирала: сейчас должно было свершиться то чудо, что бывает один раз в тысячелетие. Сотни пар глаз смотрели на него снизу, но спиной Мудрак чувствовал, что на него направлены несколько пистолетов.И вдруг он услышал тихий голос:- Перекрестись, чадо, и вороги твои сгинут.Лицо майора вдруг исказила судорога.- Ах, это ты, сучий ангел! - воскликнул он в ненависти.И на глазах у изумленного люда несостоявшийся апостол схватил левой рукой здоровенный тесак, которым кромсал капусту, поднял его над головой и со всего маху рубанул по деснице.Кисть отлетела, толпа ахнула и расступилась, а майор, потрясая искалеченной рукой, злобно, обращаясь в никуда, крикнул:- На, подавись своим чудом!Всем сразу стало скучно. Люди вспомнили об обычных заботах и разошлись, толкуя о фокусах, о филиппинских хилерах и о том, что никакой десницы и не было. Хитроумный безбожник специально придумал всю эту историю, и последние старушки, еще хранившие в душе надежду на возрождение храма, поплелись к телевизорам.Только Мудраку почудилось, что где-то недалеко тяжело вздохнул мужичонка в помятом пиджачке. Вздохнул и отлетел".
Рассвело, и стало неуютно и зябко, как бывает осенним утром. Кричали птицы, трава и кусты были подернуты мокрой паутиной. В такие утра хорошо идет в сети рыба, а поселковые бабы наперегонки отправляются собирать рыжики и с фонарем шарят под невысокими елками или идут гурьбой на болото за клюквой.Илья Петрович и его докучливый собеседник стояли посреди Большого Мха, и уродливая возвышалась в десяти шагах от них расщепленная сосна как напоминание о недавнем происшествии.- Если своим рассказом вы на меня намекали,- сказал Илья Петрович, зевнув,то разрушение памятников архитектуры я осуждаю и культурно-историческое значение христианства на определенном этапе развития человечества при...
- А хотите я вам расскажу, как было на самом деле? - перебил его самозванец.
- Что именно?- С девочкой. Вы увидели ее под деревом. Она лежала без сознания. Вы подбежали к ней, расстегнули платье, стали делать искусственное дыхание все это вы умеете, я не сомневаюсь нисколько. Потом она задышала, но в себя сразу не пришла. И тогда вы, директор, заслуженный учитель, коммунар, кто вы там еще, не знаю, вы ее... Нет, не изнасиловали, но...- Замолчите!- Вы без женщины-то как живете, Илья Петрович? Природу перехитрить хотите?Вы бы, чем романы ваши писать и против старцев козни строить, завели бы себе какую-нибудь любовницу - толстую, глупую, которая от всех бы ваших бредней вас излечила.- Если вы не заткнетесь наконец, я вас застрелю! - схватился за ружье побелевший от ярости директор.- Я ведь там был, Илья Петрович,- тихо произнес его обидчик.- Вот тут, на этом месте, где мы с вами сейчас беседуем, стоял. Видел, как вы девочку нашли, как раздели ее, как глядели жадно, как поцеловали и долго после этого платье не могли застегнуть. Сперва не хотели, а потом не получалось - руки у вас дрожали. Или скажете, что не дрожали? Да так дрожали, что заболели вы от расстройства нервов и столько переполоху своей болезнью наде-лали.Илья Петрович обмяк, ружье у него опустилось, и он стал похож на ученика, застигнутого во время постыдного поступка.- Уезжайте отсюда. Ношу вы на себя непомерную взвалили, вот и маетесь. Не получится из вас подвижника. Один раз греха избежали - другой не устоите. Вы в Бога-то хотите верьте, хотите нет - это ваше дело. Только в лукавом не сомневайтесь. Искушает он вас. Преподобный Аввакум, когда соблазняла его женская нагота, персты в огонь вложил и держал так до тех пор, пока не отпустила похоть. Но вам-то к чему со святыми равняться?- Нет,- сказал директор, выпрямляясь.- Я лучше, как Аввакум,- в огонь.- Вы что же это, серьезно?- Да.- А если серьезно, то скажу вам так.- Левая бровь самозванца дернулась, облик его переменился, и от словоохотливого добродушного толстячка ничего не осталось.- Уж бить змею, так бей поскорее до смерти. Сказано в писании: "Аще рука твоя или нога твоя соблазняет тя, отсецы ю и верзи от себя, а аще око твое соблазняет тя, изми е и верзи от себя". По сему и в прочем следует поступать. Разумеете ли, что я говорю?- Нет.Самозванец наклонился к Илье Петровичу и шепотом прямо в ухо сказал ему:- Что соблазняет, то и отсеки.Директор поглядел на него в полной растерянности.- Да-да, именно то, что вы подумали.К его лицу опять вернулось прежнее насмешливое выражение, пришелец постучал трубкой по стволу, вытряхнул табак и стал тщательно жевать смолу.- Жалко мне вас. Замучают ведь здесь.- Кто же это замучает?- Этого добра на Руси всегда хватало. Боюсь, что масштабами поселка так просто все не закончится. Во всяком случае, я предпочитаю отсюда подобру-поздорову уехать."Ну и слава Богу",- подумал Илья Петрович, но мысль была вялая.Ему вдруг стало все равно, чьи кости и по какому праву лежат на древнем погосте и что будет с Машей Цыгановой, точно рассыпалось все его очарованное нежное чувство, смятое грубым вторжением. Захотелось выпить водки, согреться, забыться и уснуть.- Что ж, милый мой директор, прощайте. Кто знает, может, когда-нибудь мы еще и свидимся.- Вряд ли.- От сумы и от тюрьмы не зарекайтесь. А, кстати, знаете, кто сказ про майора сочинил?- Кто?- Здешний старец Вассиан.По дороге к дому директору встретился Алексей Цыганов. "Вот с ним-то и выпью",- подумал он, но Машин отец был трезв, смотрел ласково, и Илья Петрович подумал, что самый гиблый пропойца "Сорок второго" - добрейший, в сущности, человек.- Вы куда идете, Алексей Иванович? - спросил директор удивленно: доселе видеть Шуриного мужика не пьяным ему не случалось ни разу.- К мощам направляюсь.