Нет, я продолжал еще шаг, но так, как продолжает двигаться человек, в которого уже попала пуля, ударила в шинель, разорвала сердце. Потом через секунду, безмерно удивленный краткостью жизни, он вскинет руки, вскрикнет. 299-60-67 - это был мой телефон. То есть не мой, а бывший мой. Это был телефон Ларисы.
Мне казалось, что я двигаюсь ужасно быстро, а все, бывшие на почте, почти застыли в каких-то странных позах, продолжая свои в сто крат замедлившиеся разговоры, жесты, шаги. На самом деле я, очевидно, довольно вяло стоял, поворачиваясь к переговорной будке, где на черной пирамидке аппарата без диска лежала черная трубка. Впереди меня был Слава. Я видел, как он медленно шел к будке (на самом деле - бежал), вошел, сел на табуретку, закрыл за собой совершенно ненужную ввиду отсутствия стекол дверь, снял трубку и сказал: "Привет, кисуля! Это я".
...в Ялте ноябрь.
Ветер гонит по на-бе-реж-ной
Желтые, жухлые листья платанов.
Волны, ревя, разбиваются о парапет,
Словно хотят добежать до ларька,
Где торгуют горячим бульоном...
- А здесь и вправду есть такой ларек?
- Есть.
- Где?
- Вот там, в конце набережной,
- Боже мой, все есть! Есть Ялта, есть ноябрь, есть платаны, есть ларек. Есть ты, в конце концов! В конце концов, есть я!
Волны грохались о бетон набережной, и белыми высочайшими стенами вода взмывала вверх, обдавая всю набережную водяной пылью. Отдыхающие в черных плащах болонья восторгались, и самые смелые, расставив руки, позволяли морской стихии, разбитой на капли, падать на шляпы и плечи, на их нуждающиеся в отдыхе лица. С фонарей, наводившихся в зоне водяного обстрела, были заблаговременно сняты белые стеклянные плафоны. Синели горы. Лариса сдернула с головы платок, мотанула головой (это движение всегда смешило меня), и ее соломенные волосы поднялись под ветром.
- Холодные массы воздуха, - сказал я, - вторглись со стороны Скандинавского полуострова, прошли всю европейскую часть и достигли города Ялты. В Ялте на набережной стояла Лариса.
- Зверь, зверь мой, как я счастлива, если бы ты знал! Если бы ты хоть на минуту себе представил, как мне трудно с тобой!
Мы шли к ларьку (уже была видна надпись "Бульон-пирожки") и крутились вокруг друг друга. В гавани стоял большой белый итальянский лайнер "Ренессанс", и оттуда ветер доносил тихую одинокую мелодию. Играла труба.
- На набережной города Ялты стояла Лариса и пила горячий бульон. Пожалуйста, два стакана! Горячий? Замечательно! Не на кубиках? Еще лучше. Мы с ней любим друг друга. Спасибо. С одной стороны, пальцы Ларисы обжигал горячий стакан...
- Ежесекундно дрожать от мысли, что все это может кончиться, что все это может пропасть в один миг, может быть украденным каким-то проходящим поездом, зверь, который и стоит-то на нашей станции всего одну минуту, - это мука!
- С другой стороны, эти же самые пальцы холодили массы холодного воздуха, вторгшегося со стороны Скандинавского полуострова...
- Боже мой, я никогда не знала, как страшно настоящее чувство! Я так боюсь его, зверь, мне кажется, я брошу тебя, потому что я не в силах нести эту тяжесть!
- Малыш, ты несешь какую-то слабоумную чушь, но дело не в этом, дело в том, что эти вот массы холодного воздуха вторглись со стороны Скандинавского полуострова только лишь с одной целью - и с целью благородной и высокой...
- Да, я понимаю, что имитация чувств - уныла, но она совершенно не трагична, одно звено легко меняется на другое, ни над чем не дрожишь, необходима просто сумма качеств...
-...а цель у них такова: поднять твои волосы, выполнить эту великую функцию, ради которой они пролетели столько тысяч миль!
Она остановилась, уставилась на меня, как будто видела в первый раз, уткнулась головой мне в грудь и заплакала.
- Что ты?
- Ничего. Сейчас пройдет.
- Что с тобой, малыш?
- Мне страшно. После счастья ведь бывают несчастья.
- Кто тебе сказал?
- Я знаю.
- Ерунда. Совершенно не обязательно,
- Ты уверен?
- Абсолютно.
- Ну, слава богу.
Она вытерла слезы, как-то неуверенно улыбнулась, и мы пошли дальше. В гавани прогулочные пароходики качали мачтами. Работали аттракционы. С рынка отдыхающие несли связки сладкого фиолетового лука. Лариса ошиблась: за счастьем последовало еще большее счастье. Но когда пришло несчастье, то из этого совершенно не следовало, что за ним последует очередное счастье. Совершенно не следовало.
- Привет, кисуля! Это я... Светит солнце, но без тебя совершенно не греет... Я? Ничего подобного. Чист, как ангел. Даже крылья прорезаются. Как дела?.. Боря? Какой Боря?.. А да, есть такой... Даже заходил! Ну и что?.. Ну и негодяй!.. Да какой он мне друг? Так, шапочное знакомство. Ну ладно, приеду - разберусь." Да, очень, очень скучаю и вообще... Да здесь просто много народу. В общем, солнце без тебя не греет. Кисуля, я прилечу через четыре дня, рейс 1214... Да говорю тебе, что чист, как ангел, даже самому противно. Кисуля, я здесь купил пару шкур нам в машину, ну такие шкуры бараньи на сиденье. Нет, не дорого. Нет, ну одну шкуру тебе в машину, другую мне... Ну, со временем, конечно. Зачем нам две машины?.. А если этот идиот Боря еще позвонит, гони его в шею!.. Какого мужа? Он что, здесь?.. А какой он из себя!.. Голубые глаза? Ну, это не признак. Ну ладно, с мужем мы как-нибудь справимся. Кисуля, у меня кончается время, целую тебя, целую!
Слава вышел из будки и пошел расплачиваться. Тамара набирала следующий номер, ворча: "Хоть бы кто-нибудь говорил не про любовь. Слушай, Паша, все говорят про любовь! Как будто тут какое-нибудь место такое специальное!" Слава подошел к окошку, толкнул радостно меня локтем: "Палсаныч, я вас подожду". Вынул десять рублей, сунул Тамаре. "Сдачи нет, слушай, мелочь найди! Паша, иди поговори, твой абонент на проводе. Нет мелочи, дорогой, понимаешь или нет?" На деревянных ногах я пошел к будке, даже не представляя, с кем я буду разговаривать и о чем. Оказывается, я заказал телефон редакции. То есть бывшей своей редакции. У телефона оказалась машинистка Марина. Услышав мой голос, она всячески заверещала, затрепыхалась и за секунду владения телефонной трубкой успела выразить свою собственную радость, а также ряд драматических подробностей текущего момента (и вы не представляете, Палсаныч, какой был скандал, когда шеф вернулся из Америки, привез такую авторучку с часами на жидких кристаллах, отпадную просто, и узнал, что вы ушли, и просто рвал и метал, нашего вызвал на ковер, тут еще у Ильюшки такой ляп прошел в материале на четвертую полосу..."). Но тут трубку взял Король.
- Паша, - сказал он, - ну наконец-то ты объявился. Я думал, что ты уже совсем снежным человеком стал.
- Привет, старый, - сказал я. - Я тебе вот что звоню, тут перед уходом я тебе оставил одно письмо из Волгограда от читателя по фамилии Гракович. Ты помнишь?
- Паша, - сказал Король, - тебе нужно возвращаться.
- Не понял.
- Подурил и хватит. Ставлю тебя в известность, что у тебя идет отпуск. За этот год. До конца осталось четыре дня. Дальше пойдут прогулы, Паша.
- Это чья же идея?
- Шефа.
- Ты мне не ответил, как с Граковичем?
- Паша, когда это в нашей редакции письма читателей оставались без должного внимания? Я все сделал, Паша. Тем более что ты просил.
- Спасибо.
- Я для тебя поставил в план одну тему о Приэльбрусье - по части выполнения постановлений от пятьдесят девятого года. Как ты?
- Нет, спасибо. Раз отпуск, так отпуск.
- Ладно, я Махотина пошлю. Как там у вас погода?
- Люкс.
- Паша, тут до меня дошли разные слухи... ну я раньше-то не знал... Ну, в общем, ты хорошо там отдохни и выкинь это все из головы.