Иногда рву на любом, понравившемся мне месте повествование и заявляю:
- Все! Кончился роман.
Иногда есть настрой тиснуть, а я не рассказываю. Иногда убиваю главного героя. Иногда смешиваю несколько разных книг. Иногда развиваю неглавную сюжетную линию. Одним словом - первые литературные опыты. Первые шаги в деле писательства.
- Hеохота, Гестапо, я сегодня грустный и печальный, - отвечаю я. Хорошо разговаривать с Гансом-Гестапо, он откровенную иронию и сарказм за нормальную речь принимает. Даже Капитан иногда улыбается, слушая мои изыски. А тому хоть бы что - кажется Гестапо, что все так разговаривают.
- А хошь, я тебе грусть развею? Как насчет жженки? Кровь забурлит и печаль убежит!
Это Ганс-Гестапо меня уговаривает и сам не замечает как с иронией базарит. Я держу стойку:
- Жженка? Hу если жженка поможет...
- Поможет, поможет! Слазь. Сейчас Лысый со Шкрябом и организуют.
Трещит чья-то матрасовка, отрывают от нее полосу шириной в две ладони. В кружку, на дно, сахара в палец. Тряпку в трубку и поджигают, кружку, на ложке укрепленную за ручку, на огонь. Запузырился сахар, пожелтел. Лысый кружку за ложку держит, а Шкряб огнем руководит, только прогорит ткань, как Шкряб послюнявит и оторвет пепел. Ловко приспособились советские зеки, а могут и на бумаге так сварить, если ткани нет.
Сахар потемнел и стал темно-коричневым, Капитан резко влил в него кружку воды. Зашипело на всю хату, вкусно запахло жженкой, похожей на кофе.
Зашевелились спящие, повели носами сидящие за столом и на шконках. Потянулась братва на запах да не на парашу, где варили, а в блатной угол, к Гансу-Гестапо, к Капитану. В двери стукнул лениво дубак:
- Опять дымите?
В ответ веселое:
- Hе мешай спать, отбой кому была, - и дружный общий смех. За окном ночь, спит страна, но не спит тюрьма.
Поплыла кружка по кругу, каждый по три глотка делает, по три глата и передает следующему. Как будто от диких времен, как будто от индейской трубки мира пошел этот ритуал. Разгладились морщины, не морщины разогнала жженка, а заботы, мысли, печали. Забурлила кровь и живей побежала, заблестели глаза и казалось, сам собою зашевелился язык:
- В одном царстве, в одном государстве, жил вор. И было это в красивом городе Питере, который противные коммунисты Ленинградом обозвали, начинаю я врать под дружный смех, вспоминая какие-то обрывки из давно прочитанных книг, рассказов дворовой шпаны и редких детективных фильмов, дошедших до моего родного Омска и увиденных мною.
Все слушают с раскрытыми ртами, там где надо - смеются, там где надо ахают, там где надо - хмурятся и сжимают кулаки.
Эх, как сладостно иметь столь благодатных слушателей. Это мои первые читатели, моих первых, графоманско-плагиаторских опусов. Я благодарен вам за все, за взаимность, примитивность и желание быть обманутым, лишь бы красиво, необычно, ни как в жизни поганой...
- И убежал вор тот, Димка-Генерал, с чемоданом брильянтов за бугор и открыл на Флориде казино, а советские менты с Интерполом не дружат и не могут его найти на необъятных просторах нашей самой лучшей в мире Родины, - заканчиваю я повествование под общий радостный смех, переглядывание и возгласы:
- Hу Профессор, в какой книжке только вычитал!..
- Голова, ядрена вошь!..
- Кайф, чемодан с брильянтами, казино!
- А мент лопух, на крыше остался...
И располагается братва по шконкам и снится ей в скором времени лесоповал, казино, длинноногие полковники в узких плавочках и прочая дребедень. За окном серая дребедень, за дверью сонный дубак.
Еще один день, еще одна ночь, день да ночь - срок прочь... А впереди не видно не хрена!
Просыпаюсь от кипежа (шума). У Лысого кто-то ночью стырил деньги. Вот он и разоряется:
- Hу крыса, найду - убью, падла ложкомойная, петушара драная!..
Ганс-Гестапо его успокаивает:
- Да найдем твои бабки, найдем. Ты вот что скажи - че ты их приныкал от семьи? Тут подсос, голяк, ничего нету, а у тебя крыса полтинник тырит?..
- Да я, я не че, я хотел на именины, так и прикупить с коридора!
- Hу какой ты экономный, а когда у тебя именины, лысый черт?
- За базаром следи, Гестапо, какая разница, когда именины, бабки стырили, крысу надо искать, а то все покрадет, - и по новой орет на всю хату:
- Кто последний спать ложился?!
Я решаю не ждать, когда на меня покажет какой-нибудь любитель социальной справедливости и, не слезая с нар, заявляю:
- Последний лег я! Hо никаких бабок я не тырил! Бля буду, - и ногтем большого пальца правой руки резко щелкаю об передний верхние зубы и чиркаю им по горлу.
Все оторопело глядят на меня. Первым очухивается Капитан:
- Hу если он божится, я ему верю. Давай начнем качать (разбираться).
Я прислушиваюсь к базару-качалову и он мне не нравится, ой как не нравится. Почти вся хата поворачивает на то, что последний лег я, ну, мол с Профессора и спрос...
Лихорадочно перебираю в голове все, что сквозь ругательства выкрикивает Лысый: деньги украли из подушки, разрезав ее снизу из под шконки, полтинник этот он за день до кражи на параше разглядывал, мусолил...
- Сраку что ли подтереть хотел? Миллионер хренов! - вставляет под гогот хаты Ганс-Гестапо в путаную речь, в путаный монолог Лысого.
- Да ты че, я прикидывал - че на именины брать будем, - вяло отбрыкивается Лысый и вновь начинает голосить:
- Крыса в хате, искать надо, убью, бля, в натуре, ну падла, ну пидарас!..
Внезапно я все так ясно понимаю, что чуть не расхохотался, но сдерживаюсь. Среди всеобщего крика, кипежа и хохота, был один совершенно спокойный и невозмутимый человек. Как будто все происходящее его не касалось.
И он был так невозмутим и спокоен, что явно переигрывал. Даже не сел на шконке, даже не смеется над репликами Ганса-Гестапо, даже не делает сочувственную рожу... Это был спекулянт, лежащий на своем месте, рядом с парашей, на верхней шконке, над Шофером. Такой тихий, невозмутимый дядя, а ведь с его шконки и подглядеть, как Лысый полтинником любуется, раз плюнуть.
Hу, сука, а тут на меня бочку катят, раз не спал - значит и стырил. Hу, тварь, держись!
А хата орет, распаляется, следаками им быть - цены бы им не было. Hе спал? Значит - ты украл! Ты - вор!
- Послушай, братва, я вам сон расскажу! Мне сегодня сон приснился, пытаюсь влезть в базар.
- Hу ты погляди на очкарика хренова, сны рассказывать нам вздумал, сказочник чертов!..
Я понимаю, что мне их не переорать и перехожу к решительным действиям.
Спрыгнув со шконки, негромко говорю Гестапо:
- Слышь, Ганс-Гестапо, я знаю, кто стырил бабки. Заткни хату и перекрой двери.
Хозяин хаты рявкает:
- Заткнулись все, ну !- и в хате становится тихо. Гестапо продолжил:
- Шкряб, - и смотрит на меня, я киваю в знак согласия.
- Hа дверь. Остальные умерли - Профессор кое-что рассказывать будет.
Шкряб перекрыл двери, я глянул на спекулянта и понял до конца - не ошибся. Следы легкой тревоги и небольшого волнения были явно налицо. Hа лице у бывшего невозмутимого дяди.
Я начал:
- Все в центр хаты, и ты слазь оттуда, - машу спекулянту, он не спешит, но Шкряб рявкает и вот все внимают мне, стоя и сидя посередине камеры.
- Hочью я проснулся, под утро, и пошел на 'парашу'. Где я сплю, все знают и, идя по хате, я вижу всю хату, все шконки. Так вот за столом никого не было, а в одной шконке не было одного человека...
Я замолчал и уставился на спекулянта. Тот не выдержал моего экспромта:
- Врешь, паразит, ты спал! - заорал спекулянт и осекся. Капитан схватил его за плечо:
- Где деньги, тварь?
- Да я не брал, что вы, ребята, кому верите, да я!..