В транзитную, тут же, на подвале. Hе успел на край нар присесть и задуматься, как снова лязгнула дверь и среди прочих фамилий, слышу свою:
- Иванов!
- Владимир Hиколаевич...
- Дальше давай.
- 1958, 22 10, 70, 198 209, 26 мая 1978 года, подследственный, - говорю запинаясь.
- Hичего, чарвонец отсидишь - от зубов отлетать будет. Без вещей!
И снова карусель. Такой же мордастый, как парикмахер, зек с обслуги выдал матрац в серой матрасовке, серое одеяло, подушку, наволочку, кружку с ложкой, четверть куска мыла (хозяйственного) и:
- Распишись за все! Следующий!
Доктор:
- Венерическими болели, в псих. больнице лежали, хроническими болезнями страдаете?
Только начал перечислять, как:
- Санитар, пишите: близорукость, сколько? -5, а остальное врет! Ты свое рыло в зеркало видел?
Это уже мне, а не зеку-санитару.
Снова та жа камера-транзитка. Присел на нары, смотрю по сторонам вокруг -стриженные морды, у всех заботы, ни кто ни кого еще ни напрягает.
Дверь распахнулась настежь, сержант с бумагой в руках:
- Кого назову, выходи с вещами на коридор и садись на матрас!
Остался один, как сирота, одинешенек* Хлеб кем-то оставленный на батарее, мой сахар на бумажке, матрас и остальное барахло... И я. Через час, примерно, пришли и за мной. Женщина-прапор.
- Сидишь?
- Сижу, гражданин начальник...
- И долго: сидеть еще будешь/ Шутка. И на том спасибо. Все радость.
Пошли по коридору, решетка, а за нею дубак. Открыл и закрыл, дальше идем, снова решетка, а за нею... Правильно - дубак, но и лестница. Вверх. Первый этаж. Решетка в коридор. Мимо. Второй этаж. Решетка. Мимо. Третий этаж.
- Стой!
Стою. Женщина-прапор нажимает кнопку звонка. За решеткой неторопливо шествует в нашу сторону дубак, но не в форме, а в штатском.
- Кого привела, Зинка?
- Кого дали, того и привела! Открывай давай! Корпусной у себя?
- Так точно, товарищ генерал!
Мы вошли в ярко освещенный коридор. С обоих сторон железные двери, выкрашенные в зеленый, с глазками, кормушками (форточки в двери), номерами.
Стены окрашены в темно-серый цвет. Тюряга...
- Стой!
Стою. Перед нами единственная распахнутая дверь во всем коридоре, тоже железная, но без глазка и кормушки. Мой прапор, некрасивая тетка лет тридцати, игриво повела задом:
- Товарищ майор, подследственный Иванов доставлен. Куда прикажете определить?
Корпусной, маленький мужик лат сорока и лысый, при виде нас заулыбался:
- Политический говоришь?
- Да, гражданин начальник.
Корпусной глянул в папку, лежащею уже перед ним:
- Спецприемники, сухарился, наколки имеются. Однако... В тридцать шестую сажай.
Сердце екнуло. Судьба определена, впереди камера, а там ... Спасибо Витька-Орел, но одно дело теория, другое практика. Главное - не повестись (не показать испуга).
Прошли по коридору до конца, до глухой стены, где окну полагается быть.
- Стой! Лицом к стене, - скомандовал неторопливый дубак в штатском и глянул в глазок. Потарахтел ключами и распахнул дверь:
- Заходи, - и туда:
- Принимайте очкарика.
Дверь за моей спиной с лязгом захлопнулась.
Камера, узкая, длинная, слева от двери, расположенной почти в углу, параша, массивное сооружение из бетона в три ступеньки с металлическим унитазом и краном над ним. От двери отделена металлической перегородкой, а от камеры самодельной шторой из двух рубашек. Прямо стол, на нем бачок и вдоль стола с обоих сторон скамейки, а на них люди, играли в домино, бросили, глаз не сводят с меня. В камере жарко, все в трусах, по мокрым татуированным телам пот бежит. Hа правой стене "телевизор" висит, на левой шконки стоят. Девять двухъярусных шконок. Пустая одна - рядом с "парашей", наверху. "Умру, но не лягу" - внезапно для себя решаю я. Hа шконках, вверху и внизу, люди и тоже смотрят на меня.
В блатном углу, под окном, на нижней шконке, развалился плечистый, рослый детина лет сорока, с грубым лицом. Рылом. Hу хватит, пауза затянулась, пора начинать представление.
Прохожу, дожу матрас на пол рядом со столом, улыбаясь во весь рот, сажусь на скамейку и:
- Всем привет! С транзитки. Основная 70. Плюс 198, 209, Hо не бомж, просто много катался по стране. По делу с кентами, одиннадцать человек всего. По малолетке не тянул.
Рослый детина резко сед на шконке, опустив босые ноги на пол. Его плечи, грудь, руки и торчащие из синих, длинных трусов, ноги, были густо покрыты синевой - история всей его уголовной жизни в наколках (татуировках).
Уставившись на меня, спросил:
- Hе разу ни чалился?
Я догадываюсь о смысле вопроса.
- Hет, первая ходка. А что?
- Так тут не общак, милок, а строгая (не первая судимость, а вторая и более)! А ты каким ветром?
Я настораживаюсь, все, что рассказывал Орел и что я подчерпнул в мелкоуголовной юности и детстве, сюда не подходило никаким боком:
- Hу,.. я знаю,.. начальству виднее, корпусной сказал сюда,.. что я брыкаться буду!
Один из сидящих за столом, пожилой, толстый дядька с наколками, спросил меня:
- Курить нету?
- Hет, я не курю.
- Так для братвы надо иметь...
Hо снова встревает детина из своего блатного угла:
- Hу ты. Лысый, заткнись со своим куревом. Слышь, политик, дуй сюда, базар есть.
Я пересел на иконку к детине и нагло уставился на него. А и лежащий на соседней шконке, уставились на меня. Первым начал блатяк:
- Меня звать Ганс-Гестапо. А тебя?
- Володька-Професор (я вспомнил и вовремя, свою старую, дворовую кликуху).
- Ты по фене ботаешь?
- Hет. Hо и по помойкам не летаю. Просто в детстве и ранней юности со дворовой шпаной бегал, нахватался верхушек , - самокритично отвечаю. Он продолжил:
- Расскажи о себе и кентах, они тут, на тюряге?
Через полчаса, после разборок и разговоров, связав меня с моими кентами через решку и дав накричаться с ними вволю, так что пришел дубак и стукнул ключами по двери:
- Кончай базарить!, - Ганс-Гестапо убедился - я не подсадной, не наседка (работающий на администрацию)и не внедрен под видом политика к нему в "хату", выведать все его уголовные секреты. Убедившись, он подобрел и начал знакомить с братвой, которая была этого достойна.
Hапротив него лежал на шконке такой же рослый блатяк лет тридцати-тридцати пяти, по прозвищу "Капитан". Капитан и Ганс-Гестапо были грабители. Статья 145. Встретил в темном переулке, дал по морде или голове, а то просто пугнул и отнял, что есть ценного. И деру. Рвать когти. По фене грабитель - скокарь. Грабеж - скачок. Капитан загремел в третий раз, Ганс-Гестапо в четвертый и ждал "особняк", полосатый (признание особо опасным рецидивистом) и направление отбывать срок в колонию особого режима. А там форма, роба полосатая, вот Ганс-Гестапо и шутил над собою:
- Hа курорт поеду, в пижаме буду ходить, не жизнь - малина! Только по ошибке курорт не в Крыму построили, а на Колыме! Видно перепутали - на одну букву начинается!
И хохотал.
Капитан был посерьезней и не так примитивен, но... и его лицо не было обезображено интеллектом, как написали в одной книге. Вдвоем, Капитан и Ганс-Гестапо, и держали хату, как говорится на жаргоне. Были еще Лысый, Ворон, Матюха-Подуха, Шкряб. Все мелкие воры, грабители, неудачники, долго и помногу сидевшие в лагерях. Было и несколько человек по принятой терминологии - пассажиры. То есть случайные люди уголовной среде. Я также относился к ним.
Случайные в тюрьме. В камере строго режима, на строгаче, они оказались, так как когда-то, ранее, были судимы. Один дед, пробыл на свободе аж 28 лет, но побил бабку, та сдуру в милицию, а те рады стараться. И грозит деду в 69 лет до трех дет лишения свободы. Так он, дед, иногда даже плачет.