— Почему?
— Потому что она коварная, неистовая. Она любит свободу и яростно сопротивлялась пленению. У меня ушел почти год на то, чтобы приручить и натренировать ее. — Он усмехнулся. — Впрочем, я справился с этим гораздо лучше, чем король Генрих II, который так и не смог покорить и приручить свою Альенору, а потому он на долгие годы заточил ее в темницу.
— Это ваш отец рассказал вам о королеве?
— Мой отец оставил моей матери свое семя и больше никогда не возвращался к ней. Мать говорила, что он погиб славной смертью в великой битве с ее народом. — Он улыбнулся, глядя в соколиные глаза-бусинки. — Жаль, что он так никогда и не узнал о своем самом знаменитом деянии — о том, что причастен к моему появлению на свет.
Tea с удивлением отметила, что в его тоне не слышалось ни возмущения, ни горечи.
— И вы простили его?
— Мальчишкой я ненавидел его. Моя мать умерла, когда мне исполнилось пять лет, и мою жизнь на улицах Дамаска не назовешь легкой. Я был воришкой и старался избегать как соплеменников своей матери, так и отца. — Он посадил Альенору в ее клетку и открыл следующую. — Но я сумел подняться над этим.
— Как?
— Я учился. Я стал воровать науку, как раньше — фрукты на базаре. Я брал уроки у франков, и я учился у народа моей матери. — Он взял в руку другого сокола. — К своему ужасу, я обнаружил, что и те и другие правы… и одновременно не правы во многом. Как можно ненавидеть, если не существует такой правды, которую нельзя было бы подвергнуть сомнению или оспорить? — Он протянул ей вторую птицу. — Это Генрих. Он не такой неистовый, как Альенора, и у него нет ее целеустремленности. Она никогда не отступится, если преследует добычу. Я вообще обнаружил, что самочка часто бывает более решительной и настойчивой, когда полностью расправляет крылья. — Он встретил ее пристальный взгляд. — Разве вы сами этого не замечали?
Его последние слова относились уже не к птицам. Она ответила:
— Но вначале она должна расправить крылья. — И затем добавила: — А кроме того, всегда находится кто-то, кто хотел бы посадить ее в клетку и использовать в своих целях. Даже вы, Кадар.
Он кивнул.
— Да, такова природа мужчины. — Он посадил сокола в клетку. — Но когда их задача выполнена, я отпускаю их на свободу.
— А их задача — это охота?
— В действительности, перехват. — Он тщательно запер клетки. — Саладин и некоторые французские предводители используют почтовых голубей, передавая через них приказы своим отрядам. И мы решили посылать соколов, чтобы быть уверенными, что голуби никогда не долетят по назначению.
Кадар говорил очень спокойно и рассудительно, а у девушки прошел мороз по коже. Перед ее глазами вспыхнула яркая картина: неистовая Альенора яростно бьет несчастного голубя в небе.
— Жизнь — это всегда битва. Тут ничего не поделаешь. Остается лишь выбрать сторону, на которой будешь сражаться, — сказал Кадар, прочитав ее мысли. — Долетит голубь до цели, погибнут одни люди, остановит сокол голубя — погибнут другие.
Его голос был ровен. И все же она как бы внезапно открыла другую, суровую, темную, половину души Кадара.
— И вы выбрали сторону лорда Вэра?
— В настоящее время. — Он усмехнулся. — Мое несчастье в том, что я спас ему жизнь. Теперь я просто не смогу перенести его гибели.
— Как это случилось?
— Я нашел его раненного, умирающего. Он бежал к Старцу с гор за помощью.
— Старцу?
— Шейх Рашид эд-Дин Синан. Король ассасинов. Это было верное решение Вэра. Никто не отважится вторгнуться во владения Синана без приглашения.
— А что же, в таком случае, делали там вы?
— Учился. — Он улыбнулся. — Необходимо знать жизнь во всех ее проявлениях. Но временами встречается такое, о чем лучше не думать.
Можно умело ходить по темным тропам, но не следует заходить по ним слишком далеко. Я тогда чуть не потерял себя и уже был готов бросить все и возвращаться в Дамаск, когда нашел Вэра на горной тропинке. Я выходил его и забрал в крепость Синана.
— От кого же он бежал?
Кадар помедлил с ответом, затем пожал плечами.
— Я не открою никакого секрета, которого не знал бы любой в этих краях, если скажу вам, что он бежал от рыцарей-тамплиеров. Вы что-нибудь знаете о них?
— То же, что и все, что это духовный рыцарский Орден. Его солдаты лучшие в христианском мире и самые богатые, могущественные. Они предлагают свои мечи и купцам, и королям за хорошие деньги. Николас однажды нанимал их для защиты каравана, который он посылал в Каир. — Она замолчала, пытаясь вспомнить что-нибудь еще о них. — Добрая часть их добычи идет папе, но немало золота оседает и в их собственных сокровищницах. И они приняли монашеские обеты.
— О да, и теперь вы, конечно, понимаете, почему папа так тепло относится к этому Ордену. — Он нежно пригладил перья сокола согнутыми пальцами. — И дает им такую власть, что они наводят больше страха, чем Саладин.
— За что они преследовали лорда Вэра?
— К сожалению, они не любят блудных сыновей. Они предпочли бы стереть его с лица земли.
Она покачала головой.
— Я ничего не поняла.
— Вэр был одним из рыцарей-тамплиеров, быть может, самым храбрым воином в Ордене. Когда его изгнали оттуда, то сам Великий Магистр отдал приказ уничтожить его.
Она уставилась на него в полном изумлении.
— Он был монахом?
Кадар прыснул со смеху.
— Да, я тоже поначалу считал это совершенно невероятным, пока хорошо не узнал его. Его характер так сложен и противоречив, что вы и представить не можете.
Перед ее внутренним взором немедленно возник облик Вэра в полутемном зале, освещенном только огнем очага, с голой Ташей возле его ног, ласкающей его фаллос своим ртом.
— Он — монах? — повторила она.
— Я порой говорю, что битва может так же волновать, как и женщина, а рыцари-тамплиеры — это особое племя.
— Почему они изгнали его?
Улыбка Кадара погасла.
— Вам лучше поинтересоваться у него.
— Я не собираюсь его ни о чем спрашивать. — В каждой линии тела, в каждой черточке лица воина Вэра из Дандрагона сквозила чувственность. Он не смог бы вынести долгого воздержания. — Он не монах.
— Сейчас нет. — Кадар чуть наклонил голову. — Я рассказал вам, от какой опасности бежал Вэр. А от чего спасаетесь вы, Tea из Димаса?
Она внутренне сжалась от этой внезапной атаки. Ее так поглотило разгадывание сложной личности Кадара и попытки постичь невероятную, не укладывающуюся в голове правду, которую он сообщил ей о лорде Вэре, что ее застиг врасплох неожиданный вопрос.
— Я направляюсь в Дамаск, чтобы открыть собственный Дом шелка и заниматься вышивкой.
— Похвальные намерения. Но эта страна не место для одинокой женщины. Вам будет очень тяжело.
— В любой стране одинокой женщине приходится не сладко. Но со мной мое мастерство, которое очень ценится здесь. Я смогу найти для себя место, пока не заработаю достаточно денег, чтобы открыть свое дело. Дамаск давно славится своими вышивальщицами, и их работы действительно великолепны.
— Но не так хороши, как ваши?
Она согласилась.
— У них не хватает фантазии. В настоящем искусстве замысел так же важен, как и исполнение. Вышивальщицы Дамаска выполняют те же рисунки, что век назад.
— Как давно вы занимаетесь этим ремеслом?
— С тех пор как себя помню. Меня совсем маленькой девочкой посадили вязать коврики. Но моя мать убедила его, что мне лучше быть вышивальщицей.
— Его?
Каждый ее ответ скрывал в себе новую ловушку. Единственный способ избежать этого — совсем не отвечать. Она отвернулась от клеток и подошла к окну. Вдали виднелись горы.