О двух других «жертвах розы» рассказывали на последней (для меня) конференции: старый эсэсовец, о котором сейчас вспоминает и Борис, и посетитель ресторана «Дневная красавица» с довольно безвкусно (по мнению очевидцев) простреленной головой, лицезреть которого я отказался, хотя анонимные мстители бригады «Спящая Красавица» и разложили документы, раскрывающие его подлую суть торговца оружием, на столе, около салфетки с розоватыми и серыми брызгами. Что еще случилось вокруг Женевы с моего последнего появления, скрыто для меня туманом, и хотя Борис и Анна порой нерешительно высвечивают для меня тот или иной предмет, брести мне приходится в потемках; впрочем, эта область и не вызывает моего любопытства. Почти совершенный псевдоклон Дайсукэ, взирающий на ледяные стены перед собой. Несоответствия, изменения, странности, которые Анна подозревает в каждом японском или похожем на азиата туристе в деревне. Наш тройственный союз, ячейка, общество. Мне сдается, на всех предметах лежит печать размягчения, растворения, росой на пылающих летних лугах, как будто путаное и непосильное для меня взаимодействие трех тел может вдохновить полчища болванчиков и скоро со всех сторон тихо зажурчат талые воды, как по ломким краям богатырского ледникового щита, грузно оползающего с гор.
Прошлое, таким образом, заботит нас все меньше перед лицом угрозы, проклятия грядущего всеобъемлющего времени. Все наши споры, начиная с вопроса о том, не убьет ли в дальнейшем нехронифицированного наше простое прикосновение, стали несущественны. Ни у кого из нас нет (предположительно) на совести целой деревни. Все, что мы могли натворить, будет в одночасье сметено всемирной лавиной времени. И вдруг — или же по вине бутылки восхитительного «Доле» — становится почти жаль терять годы безвременья с их испепеляющей красотой, с их причудливыми ужасами. Ностальгирующие зомби.
8
Перелет назад, на остров Руссо. Взглядом скучающего пассажира обозреваешь в иллюминатор одновременно семь мостов, растянувшихся между брикетами отелей, что волшебным образом съежились до размеров коробки из-под яиц, и робкими (из далекой перспективы) импозантными зданиями около Роны. Наиважнейший для нас — эксцентричный коленчатый шпагат моста Берж, наша единственная дорога на конференцию, к пиковому тузу, указующему на мост Монблан, с зеленой лобковой порослью тополей и плакучих ив. Мы сравниваем, чтобы вспоминать, мы различаем, чтобы не разучиться бояться. Около пятидесяти призрачных временщиков участвовали в первой ежегодной конференции (первый Новый год, как говорит Борис). Через двенадцать месяцев появились тридцать семь зомби, причем некоторые на несколько дней раньше, не доверяя своим частным календарям или запутавшись с триангуляцией. Героем дня был, конечно же, Хаями, ибо только в канун второго Нового года он щедро открыл свой мешок с подарками, и десятки новеньких АТОМов выстроились рядами, невидимо сверкая на солнце около памятника Жан-Жаку. Ради простора и (заботящей всех) безопасности мы, последовав совету клана Тийе, тщательно прибрались на острове, то есть собрали все семнадцать местных болванчиков перед маленьким деревянным кафе и усадили их спиной друг к другу (дабы они не выглядели жертвами расстрела). Теплым мумиям не повредит год-другой пожариться на солнце.
Бесцеремонность, с которой мы провели эту акцию, или, по крайней мере, быстро достигнутое общее согласие, примечательно отличалось от сомнений прошлого года, замечает Анна; и впрямь, определенные разногласия были улажены еще до презентации виртуальных машин Хаями; пожалуй, можно было предсказать и дальнейшее сближение наших позиций, ибо даже внешне мы всё больше походили друг на друга — загорелые (за исключением двух или трех человек), одетые по-походному, даже Мендекер появился в костюме следопыта-переростка, а Тийе нарядился этаким элитным теннисистом. На второй годовой конференции казалось, будто он совершенно не изменился, в то время как его супруга Катарина раздалась и разоделась, став более розовокожей, белокурой и влажной, но детей тогда с ними не было, вспоминает Борис, равно как и телохранителя Мёллера, вероятно оставшегося с ними на вилле, что довольно странно, добавляет Анна, — неосмотрительная с ее стороны реплика, поскольку явно намекает на неведомые мне события, а мы сейчас предаемся лишь общим воспоминаниям под газовыми рожками охотничьего кабинета, в фиолетовой спиральной галактике красного вина. Ирен теперь шестнадцать, а ее брату Марселю — четырнадцать лет. Какой должна быть юность и половое созревание в этом одиночестве, в космосе (в космическом корабле с пожилым оркестром)? А детство ребят-эльфят, рождение первого из которых, отпрыска неразлучных с Тийе супругов Штиглер, было отмечено памятным меланхолическим праздником в конце первой конференции? В следующем году не появились ни Мануэла Штиглер, ни эльфенок. Не пришел и Берини, единственный отсутствующий из пересчитанных нами по пальцам Анниных рук ЦЕРНистов; возбужденная или как минимум раскрасневшаяся среди мужчин, она первая начала считать ученых — семь из восьми — под предводительством Мендекера, чей отчет после двух лет практической безрезультатности слушали так же рутинно-неприязненно, как (до той поры) терпели ЦЕРНистов на острие острова и за председательским столом. «Мозговой центр» по-прежнему размещался на вилле Муанье, где поселилось крепкое ядро: Мендекер, Каролина Хазельбергер, Хэрриет, Калькхоф и Лагранж. По-прежнему Хэрриет с Калькхофом совершали регулярные паломничества к ЦЕРНу и Пункту № 8 для проведения экспериментов, столь отчаянных и мудреных, что их смысл и надобность так же не поддавались объяснению, как и причины неизбежных неудач. Мне они были этим симпатичны, тощий рыжий американец и громоздкий нюрнбержец, в их полубезумной, полуспокойной манере походившие на братьев какого-то почтенного ордена, принявших обет электронной нищеты и оставленных толстым центральным Буддой подземного храма. По всей видимости, от коллег уже давно откололся пропавший теперь Берини (быть может, свалившийся со своего седьмого педерастического неба прямо под нож ВИЧ-инфекции) и, как ни странно, Пэтти Доусон — кажется, единственный ЦЕРНист, уважаемый Борисом и Анной и (насколько я помню вторую конференцию) пользующийся почтительным признанием большинства зомби, поскольку сияние маленького красного креста на погребальной белизне нашей тишины обещало не просто утешение. В марте третьего года ей вместе с Антонио Митидьери даже удалась операция на слепой кишке, шедевр иглы и нити двух недоучившихся студентов-медиков, из которых один когда-то был посредственным научным журналистом вроде меня, а другая — блестящим физиком-теоретиком. Их рискованный шаг спас жизнь Ирен.
— Только эта необходимость смотреть, как… — говорит Анна и умолкает, чтобы не нарушать соглашение о первых двух годах.
У врачей-добровольцев были и менее сенсационные успехи: например, удаление зуба, лечение сепсиса, фармакологические консультации и снаряжение всех аптечкой для путешествий вместе с подробной инструкцией, которая даже самым несведущим должна помочь выжить на природе и в пустыне больших городов (кондомы, обезболивающие препараты, пластыри и бинты, скальпель и йод, но без спорных суицидальных леденцов).