Сегодня особенный вечер. Я бы выпила «Манхэттен».
– «Манхэттен», – повторила Вера, передразнивая ее.
– И, Вера, у вас есть какие-нибудь канапе?
– Канапе? – повторила Вера. – Что это за штука – ка-на-пе?
– Сыр и крекеры, Вера! Есть у вас какой-нибудь завалящий сыр и крекеры?
– У нас есть орешки к пиву.
– Прекрасно. Принеси мне орешков к пиву. – Дорин почувствовала в своем голосе раздражение.
– Один «Манхэттен» – и орешки к пиву, – Вера засунула карандаш обратно в прическу.
«Не раздражайся по пустякам», – уговаривала Дорин сама себя. – «Надо быть жизнерадостной. По-настоящему приветливой. По-настоящему радостной». Сквозь сигаретный дым, наполнявший комнату, она всматривалась в голову лося, укрепленную на противоположной стене. С одной стороны ее располагались две позолоченные руки, сложенные для молитвы, а с другой – изображение оранжевого автомобиля с маленькими настоящими электрическими лампочками вместо фар, выполненное на черном бархате.
– Что это такое ты пьешь? – спросил Эдди, плюхнувшись на стул напротив нее.
– Ах, это ты, милый. Как дела? Такая ужасная погода, правда? Ты хорошо выглядишь.
– Что это за ерунда? – повторил он, ладонями загладив назад волосы на висках, намоченные дождем, вытер руки салфеткой и энергично потер их друг о друга.
– Это «Манхэттен», милый. Хочешь попробовать?
– Нет, – он повернулся к Вере.
– Ну, что будешь ты? Как обычно, или тоже какую-нибудь ла-ди-ду? – спросила она.
– Как обычно, – сказал он и рассмеялся резко и невесело, как всегда.
Вера принесла виски и пиво. Дорин подождала, пока он выпьет виски и запьет его большим глотком пива.
– Попробуй это, милый, – она предложила ему орешков. Он взял горсть и отправил в рот, запив еще одним большим глотком пива. Дорин перегнулась через стол и взяла его за руку.
– Эдди, милый, я тут думала… У меня есть одна мысль…
Эдди глотнул еще, поставил пустой стакан и поднялся. Громко рыгнув, он взял ее за руку и оторвал от сиденья.
– Хорошо, ты расскажешь мне об этом в грузовике.
– Я не знаю, чем ты так расстроен, Джек. – Дорин не отрывала глаз от пачки маргарина. Она вытащила маленькое зернышко пищевого красителя, прилагавшегося к упаковке, и осторожно, стараясь не повредить оболочку, вдавила краситель в белую жирную массу, превращая ее в золотистую – цвета настоящего масла, которого она не видела с начала войны.
– Ты не знаешь, чем я расстроен? – Джек старался сдержаться.
– Посмотри на свою дочь. – Он указал на высокий стульчик, где Кэлли играла с сухариком. – Слава Богу, ей только два года. Ей нужна мать!
– Я же не бросаю ее, Джек! Это только пока я не подыщу нам место и не найду работу. Эдди везет сталь в Панасколу. Это дело двух недель. Из Окалы он повезет сюда редиску. Мы не можем взять ее с собой в машину, вот и все. Я вернусь с ним и заберу ее.
– Господи, Дорин, тебе всегда нужен разбег…
– Я просто не могу оставаться здесь, Джек. Здесь все знают, что у меня нет мужа. Я могла бы сочинить историю, что его убили на войне или еще что-нибудь, но все знают, что это не так.
– Джек, – мягко вмешалась Элен. – Может быть, в этом есть своя правда. Ей здесь нелегко.
– Я просто не могу представить, как она сможет бросить эту очаровательную…
Он отвернулся, чтобы не видеть лица Кэлли.
– Я все объяснила. Я ее не бросаю. Джек затянулся сигаретой и закашлялся.
– Делай, как знаешь, Дорин. Ты знаешь, мы любим Кэлли, так что не беспокойся.
– Я, правда, ценю это, Джек. Правда.
Она поцеловала его в щеку и сняла Кэлли со стульчика.
– Ты крепко поцелуешь и обнимешь маму, да, мой милый зайка? Я вернусь раньше, чем ты заметишь, что меня нет.
Дорин передала дочь Элен, собрала чемодан и быстро ушла.
Всю дорогу, пока спускалась с холма, она слышала плач Кэлли.
Держа пухлыми ручками чашку с мыльной водой, Кэлли плечом открыла дверь, которая со стуком захлопнулась за ней. Она уселась на кирпичные ступеньки у входа и поставила чашку рядом. Поправив уже замучившую ее бретельку платьица, которая снова сползла с плеча, она откинула со лба рыжие кудряшки и достала из кармана соломинку, которую опустила в чашку с водой. Потом поднесла ее ко рту и аккуратно выдула целый каскад мыльных пузырей. Откинувшись назад, она полюбовалась на свое творение. Ей нравились маленькие радуги внутри каждого пузыря, их переливы, особенно яркие как раз перед тем, как пузырь лопнет. Она подождала немного и снова опустила соломинку в чашку. Соломинка хранила застарелый привкус мыла – каждое утро Кэлли проводила на кирпичных ступеньках, пуская мыльные пузыри в ожидании почтальона мистера Пауэлла. Она услышала, как взорвался лаем Пилигрим, и еще раньше, чем смогла разглядеть за мыльными пузырями, поняла, что появился Пауэлл. Она сунула соломинку в чашку, подбежала к калитке и прислонилась к почтовому ящику.
– Доброе утро, Кэлли! Без сомнения, ты моя самая верная клиентка! Наверное, ты ждешь письмо от своего дружка.
Кэлли молча ждала, когда он достанет почту из своей большой кожаной сумки, предпочитая с ним не разговаривать. Она понимала, почему Пилигрим не любит мистера Пауэлла. У него была худая и болезненная фигура, которая напоминала ей старую куклу на веревочках на крючке в чулане. Его почтовая униформа пропахла сигарами и вдобавок вульгарные усы всегда запачканы. Она приняла почту из худой обветренной руки, поблагодарила и скорей побежала домой.
Кэлли сразу узнала разборчивый почерк на фиолетовом конверте. Бросив остальную почту на столик у входа, она побежала вверх по лестнице, зажав в руке конверт.
– Тетя Элен! Письмо от мамы! Прочитай мне его, пожалуйста!
– Хорошо, дорогая, подожди минутку, – ответила Элен.
– Нет, сейчас. Прямо сейчас. Пожалуйста!
– Хорошо, дорогая. Потерпи немного.
Она достала очки из кармана фартука и уселась в кресло-качалку. – Садись ко мне на колени, здесь хватит места нам обеим, и мы сможем читать вместе.
– Что она пишет?
– Ну, она пишет, что очень тебя, любит и…
– Нет, тетя Элен, не так. Читай правильно. Каждое слово. Пожалуйста.
– Хорошо, дорогая. Она пишет: «Дорогая Кэлли, я очень тебя люблю и скучаю…
– Где слово «люблю», тетя Элен? Покажи мне.
– Вот это, миленькая, – сказала Элен, показывая слово.
– Продолжай. Читай дальше.
– Я очень тебя люблю и скучаю по тебе каждый день. Я слышала, что ты стала очень славной маленькой девочкой. Я знаю, что на следующей неделе тебе исполнится четыре года. Как бы мне хотелось быть на твоем дне рождения!
– Она не приедет на мой день рождения, да? – Кэлли пристально смотрела на Элен глазами, полными слез, которые уже текли по ее щекам.
– Нет, миленькая. Твоя мама еще не может приехать.
– Когда она вернется, тетя Элен?
– Ну, миленькая, я не знаю точно.
– Она никогда не вернется. – Кэлли вытерла слезы своими пухлыми ладошками и повернула заплаканное лицо к Элен. – Теперь ты – моя мама, – сказала она. – Ты – Дорин. – Она соскользнула с колен Элен. – И ты никогда не уйдешь.
2
Бруклин, 1952.
Марси Ди Стефано высунулась из окна и крикнула:
– Попридержи коней, Линда! Я сейчас спущусь, подожди минутку.
– Давай быстрей, праздник уже начался! – Линда Монтини оперлась на «олдс-мобил» цвета фламинго и встала на цыпочки на бордюр тротуара, поглядывая на второй этаж кирпичного дома.
– Отойди от машины! – сердито сказал ее брат. Он сидел с другой стороны на корточках, тщательно полируя крышку ступицы.
– Я ничего не сделаю с твоей машиной, Джерри. Я просто жду Марси.
Джерри встал и перегнулся через капот.