В любых отношениях тот, кто проявляет безразличие, обладает правом инициативы и слова. Понимаешь? Ну, чтобы было понятнее, допустим, "А"и "Б"— это мужчина и женщина. "А"влюблен в "Б", "Б"воротит от него нос и выставляет "А"на смех. Вот и кошки проявляют безразличие, особенно те, у кого хорошая родословная, за кого готовы выложить несколько десятков тысяч йен. К такой кошке относятся с уважением. О пропитании ей беспокоиться нечего. Через несколько поколений такие кошки становятся безразличными ко всем. А ведь я просто ее подобрал, думал, что, если этого не сделаю, она сдохнет и ответственность будет на мне. Так вот, в нашем соревновании в безразличии я победил. И когда она ластилась ко мне, и когда дрожала от одиночества, я просто подносил ей молоко, и кошка стала моей. Куда бы я ни шел, она бежала за мной. Как-то она исчезла, а когда вернулась, я понял, что она беременна — ее живот день ото дня округлялся. Мне хотелось увидеть роды, поэтому я ни на шаг от нее не отходил. Она родила пятерых. Котята были маленькие, как мыши, такие же, как ты при рождении. Я наблюдал все это, впечатление было сильное. Радовался очень — увидел тайну рождения. Я прыгал и скакал, распевал песни. И вдруг кошка схватила котенка зубами! Я сначала подумал, что так и должно быть, что она хочет стянуть покрывающую его скользкую пленку. Ошибся, она впилась в него зубами и перекусила. Вся морда в крови. Хаси, представляешь, она сожрала собственного детеныша! Я заругал ее, хотел ударить по голове, протянул руку, так она вцепилась в меня зубами. Я заплакал. Со страшными глазами она продолжала жрать своих детей, а последнего, пятого, выплюнула. Видно, больше было уже не съесть. Зато покусала со всех сторон, он был весь холодный, сердце остановилось. Я со слезами побежал к сестре, рассказал ей обо всем. «Остался последний, — сказал я, — спаси его». Сестра принялась поливать котенка горячей водой, растирать, но тельце уже отвердело. «Похорони его под деревом», — велела сестра. Я завернул котенка в газету, сунул в полиэтиленовый пакет и стал рыть яму. Вскоре яма была вырыта, я собирался уже опустить в нее пакет и прочитать молитву, как вдруг из пакета раздалось мяуканье и он зашевелился. Котенок отогрелся и ожил. Он стал замечательным котом, главарем местных котов, сражался даже с собаками и ни разу не проиграл, нескольким псам глаза выцарапал.
— В чем смысл этой истории?
— Да никакого смысла. Просто оживший кот мяукал так, будто говорил мне: «Я ожил!»
— Я и спрашиваю: какой смысл? Хочешь сказать, что я такой же, как этот кот?
— Я хочу сказать, что бросившая1 тебя мать, возможно, сделала это не потому, что ненавидела тебя, а потому, что действовала инстинктивно, как кошка, и думала, что тебя защищает.
— Вот как? Что за ерунда!
— Почему ерунда? Хорошая история, разве нет?
— Когда это было? Зимой?
— Летом.
— А как звали кошку?
— Какую?
— Мать.
— Пэко-тян.
— А котенка?
— Он стал уличным котом, имени не было.
— А почему кот ожил и стал сильным, господин Д., ты это понимаешь?
— Потому, наверное, что попал в бедственное положение.
— Ничего ты не понимаешь. Потому что он ненавидел.
Хаси утер пот со лба и уронил вилку на пол. Господин Д. перевел взгляд с Хаси на вилку. Взгляд у Хаси был такой же, как у кошки, которая была у него в детстве. Повариха принесла персики и воду и положила на стол чистую вилку. Хаси наклонился, чтобы поднять вилку. «Я подниму», — сказала она за его спиной. Холодный блеск вилки на полу совсем расстроил господина Д. Он хотел сообщить Хаси о будущих съемках его встречи с матерью.
— Все очень просто. И кошки, и птицы, и рыбы — все они одинаковы. Рождается несколько десятков, а в живых остаются единицы. Тот, кого мать не съела, ненавидел. И ненавидел прежде всего мать.
Глаза еще не видели, а уже все вокруг себя, все, что с ним соприкасалось, все, кроме самого себя, он ненавидел. Он не размышлял головой, у него не было мозгов, хлюпало что-то вместо них, думать еще не мог. Он ненавидел всеми клетками своего тела. Говорят, у человека после смерти продолжают расти ногти и волосы. И после клинической смерти остаются какие-то силы. Было ведь лето? Солнце шпарило, жара, наверное. Холодная кровь разогрелась и забурлила. Он не мог больше терпеть и закричал. И вернулся к жизни. Потому что ненавидел мать и все вокруг себя.
— Интересная теория. Сам придумал?
— Да.
Это было неправдой. Так говорил Кику. Да, он вспомнил. Запах, к которому он принюхивался вот уже столько времени. Хаси вспомнил о помидорах. Это случилось, когда они всем приютом ходили на экскурсию. На площадке для катания на роликовых коньках была камера хранения. Ячейки камеры напоминали пчелиные соты. Они тогда решили, что внутри пчелиные яйца. Что в них, быть может, их братья и сестры. Женщина с крашеными волосами открыла одну из ячеек. Из нее покатились помидоры. Тогда Кику рассердился и раздавил один помидор. Он почувствовал кислый запах.
— Когда ты ешь, ты тоже чувствуешь ненависть?
— Нет.
— Значит, ешь, чтобы забыть эту ненависть?
— Не знаю.
— Избаловался ты, чертенок. Когда слушаю тебя, тошнота подкатывает, будь это не мой ресторан, так бы и выблевал все на пол. Когда ты родился, ты ничего не понимал. Ты родился, а на земле уже повсюду кондиционеры. Ты холода не знал. Тебя любили — и в приюте, и приемные родители, — любили и оберегали. Короче говоря, ты попал на холодный ветер, только когда родился. Чуть-чуть почувствовал тогда холод, и с тех пор все время работали кондиционеры, вокруг было тепло. Любишь говорить, что познал холод в своей жизни, и радуешься своим словам. Хотя на самом деле тебе при этом тепло. Думаешь разжалобить этим окружающих? Дурачок.
Хаси, залпом выпив воду, хотел ответить господину Д., но не сумел найти слов. «Если бы здесь был Кику, он бы знал, что ответить, да и ударил бы его», — подумал Хаси. Вонзив чистую вилку в мякоть тушеного помидора, Хаси постарался забыть о тренированных мышцах Кику. Наверное, Кику меня теперь ненавидит. У помидора были зеленые семечки. Повариха с лицом как у золотой рыбки довольно улыбалась. Внутрь тушеного помидора она положила рубленую петрушку и зеленые водоросли. «Ну как, вкусно?» Господин Д. ложкой разделил сорбе на две части и отправил больший кусок в рот. Было слышно, как на его языке тают кристаллы фиолетового льда.
По возвращении в Токио Хаси был представлен женщине по имени Нива. Она была стилистом и работала на господина Д.
Нива приготовила с десяток эскизов прически, макияжа и нарядов и после совещания с господином Д. на своей машине повезла Хаси в салон. В квартале Аояма Сантемэ, на восьмом этаже черного стеклянного здания у входа их встретила женщина с зелеными тенями на веках, похожая на ящерицу. Мигала неоновая вывеска с названием салона: «MARX». Одна стена была сплошь обклеена фотографиями посетивших заведение знаменитостей, сделанными поляроидом. Интерьер напоминал не салон красоты, а европейскую гостиную XIX века. У парикмахерских кресел было всего по две ножки. На полке из тикового дерева карминного цвета выстроились очень узкие корсеты. В центре стояла старинная эмалевая ванна, наполненная водой и украшенная скульптурами — декоративным растением с острыми шипами, маленькой русалкой, трехглавым дельфином и мыльной пеной, сделанными из разных сортов мрамора.
Нива прошла внутрь салона, навстречу ей, отложив работу, выбежали четыре парикмахерши.
— А где старший? — спросила она у одной из них.
— Он вышел, — сказала молодая девушка, на челке которой был повязан бантик.