Работали с раннего утра до глубокой ночи; летный и технический персонал не разделял труд по категориям - это, мол, моя обязанность, а вот это твоя. Где было труднее, там и сосредоточивал свои усилия личный состав школы.
Вскоре приступили к полетам. Но нередко в работе возникали нежелательные перерывы - не хватало горючего. Тогда мы стали летать с наиболее способными, быстро усваивающими летное дело курсантами. Ведь фронт не ждал. Таких парней в моей группе оказалось четверо: Проскурин, Лысенко, Деркач и Хроленко. Их я и начал готовить к выпуску.
В октябре наша школа провожала на фронт командира отряда Н. А. Смирнова, командира звена Н. К. Малыша, инструкторов А. Б. Блинова, В. В. Васина и В. С. Новикова. Такой выбор не был случайностью: эти летчики имели большой опыт летной работы, отлично стреляли по мишеням. Но среди них не было ни одного пилота нашего выпуска. Тогда я снова подал рапорт.
На беседу меня вызвал начальник школы майор Ф. И. Максимов. Когда я вошел к нему в кабинет, Федор Иванович, просматривал какие-то бумаги и, мельком взглянув в мою сторону, закрыл папку:
- Я ждал вас, Евстигнеев. Просьба ваша ясна как божий день. Вы непременно хотите быть на фронте и поднимаете бунт: не желаете работать в школе.
- Да, товарищ майор. Не могу смотреть в глаза курсантам: они заканчивают программу, уезжают туда, где решается судьба Родины, а инструктор должен отсиживаться в тылу.
- Не лестно, однако, вы отзываетесь о своей работе и товарищах, которые трудятся рядом.
- О них я ничего не говорю. Но ведь только и слышишь в сводках Совинформбюро: наши войска оставили город...
- Понимаю. Вам хочется самому бить фашистских стервятников. Похвальное чувство. Но скажите, разве менее важно готовить летчиков для этой же цели?.. Морально я не менее вашего готов идти на фронт, но ведь нахожусь здесь. Так приказано.
Он указал на стопку бумаг:
- Это рапорты товарищей с аналогичной просьбой. И, представьте, что получится, если вы, я и они, - он снова, как на бомбу, вот-вот готовую взорваться, показал на листы рапортов, - ушли бы на фронт, а за ними другие... Кто будет готовить летные кадры? Готовить хорошо, чтобы побеждали. В данном случае бегство на фронт - своего рода дезертирство.
Я молчал, зная, что майор говорит горькую, обнаженную правду. Всякое мое возражение - поблажка собственному самВГИолюбию. Действительно, есть цели более высокие, говоря военным языком, стратегические. И мне, военному, все должно быть ясно.
Максимов неторопливо прохаживался по тесному, по-военному скромному кабинету. Затем сел на стул, указав мне на небольшой, вытертый до блеска диванчик, предложил:
- Присаживайтесь, Евстигнеев! - и иронически улыбнулся: - Чем меньше работает голова, тем больше достается ногам.
- Вы хотите сказать: дурная голова ногам покоя не дает? - без обиды спросил я.
- Я это не сказал - вы так прокомментировали. Лицо начальника школы стало серьезным, озабоченным:
- Прошу, передайте товарищам, что нам надо трудиться и готовить кадры здесь, в тылу, чтоб бить врага там, на фронте!
Настаивать на своем было бессмысленно, и я бодро согласился:
- Все ясно, товарищ майор! Работать будем, не щадя себя. Одно прошу оставьте мне надежду.
- Надежду?.. - удивленно поднял брови Федор Иванович. На его усталом лице опять появилась мимолетная улыбка. - Если это не женщина, пусть остается!.. А теперь за дело. И верьте - не по долгу службы говорю - враг будет разбит! Успехи его временные.
Друзья встретили меня вопросительным молчанием. Первым высказал догадку близкий мой товарищ Михаил Кузнецов:
- Видно, дело, братцы, дрянь. Максимов отправил Кирилла на "второй круг".
Ему поддакнул Василий Федотов:
- Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано...
Это начинало раздражать: не ко времени шуточки...
- Хватит зубоскалить, - остановил я приятелей, сознавая, что им не менее моего обидно пребывать в предгорьях Кузнецкого Алатау, и рассказал о беседе с начальником школы.
В казарму вошел капитан Чумичкин. Он предложил всем отправиться на ужин, а мне приказал задержаться.
Внимательно выслушав доклад о разговоре с майором Максимовым, глядя куда-то в пространство, он заговорил спокойно и неторопливо:
- Рано тебе воевать, Евстигнеев. Рано, Противник очень силен. Это не запугивание. Хочу, чтобы ты понял: для разгрома врага мало одного желания, одних эмоций - нужна сила. II немалая. Нужен опыт. Ты видел, кого отправили на фронт. Это же асы!.. До них надо еще дорасти, а некоторым - дозреть. Грустно улыбнувшись, комэск недвусмысленно посмотрел мне в глаза, давая понять, кому предстоит "дозревание", и закончил, как отрубил:
- Вот что, Кирилл: к концу года всех курсантов подготовь на выпуск.
. - Слушаюсь! Буду готовить замену для себя, - с надеждой на одобрение пообещал я, радуясь своей находчивости.
- Очень уж скорый... - проворчал комэск. - Иди на кашу, набирайся сил...
Переживания остались позади. Время шло. Дни по-прежнему были заполнены до отказа полетами, теоретическими занятиями. Решение готовить себя к боевым действиям я все чаще подкреплял практическим выполнением задуманного. Сознавал, что подготовка моя еще слаба, поэтому постоянно и целеустремленно совершенствовал ее.
Действия нашей авиации на фронтах описывались в газетах, часто публиковались эпизоды героических боев наших летчиков, раскрывались тактические приемы, применяемые ими. Это было вроде рекомендаций по использованию воздушной обстановки, облачности, солнца, окружающей местности, которые я и пытался использовать во время полетов. Другим, более основательным подспорьем в личной подготовке оставалась практическая аэродинамика. Я разбирался в вопросах живучести самолета, возможности продолжения полета при отказе рулей глубины, поворота или элеронов, выполнения посадки на небольшую по размерам и ограниченную препятствиями площадку. Некоторые мои задумки с разрешения командира звена проверялись практически, и результаты становились достоянием летной группы.
Как-то окружная комиссия, приехавшая в школу, потребовала показать маневр при стрельбе по наземной цели. Никто не предполагал, что проверять будут молодых летчиков-инструкторов. Ведь мы ни стрельбу, ни воздушный бой по-настоящему не изучали. Выполнить задание предстояло без подготовки, и выбор пал на меня.
Командир звена показал на готовый к выполнению задания И-16 и мишень прямоугольное белое полотнище на границе аэродрома.
- Выполнишь шесть атак без огня из пулеметов. Представитель инспекции добавил:
- Но представьте, что ваша цель - не полотнище от посадочного знака, а машина вражеской автоколонны. Её надо атаковать и уничтожить.
Как я уже сказал, на обдумывание полета времени не отводилось. Как выполнить поставленную задачу, я решал на ходу, пока шел к истребителю, садился в кабину, запускал двигатель. Маневр был задуман бесхитростный: полет по кругу, четвертый разворот чуть позднее обычного, затем атака. Вывод из пикирования я предполагал сделать метрах в тридцати вместо положенных ста пятидесяти. Так и сделал, но крутую горку закончил боевым разворотом и снова спикировал на мишень уже с углом в семьдесят градусов.
Со старта рассказывали: казалось, что самолет мой падал камнем чуть ли не до самой земли и чудом вырывался ввысь, чтобы снова ринуться на мишень. А я, помню, на последней, шестой атаке удивился, увидев в прицеле не полотнище, а крест - сигнал запрета (этого заданием не предусматривалось). И пошел на посадку.