Но, несмотря на почтенный возраст, он не потерял веселой бойкости нрава и греховного отношения к жизни. Кузьма давно свел постоянную дружбу с самогонкой, и ходит он по селу всегда оживленный, настроенный к обстоятельным, с философским уклоном разговорам.
По плутоватому взгляду Кузьмы Настя поняла, что он подслушал ее разговор с Серегой. Старик и не скрывал этого.
- Где же ты, Настюшка, отыщешь лучшего зятя, чем Андрюха? - спросил он елейным голосом, в котором сквозили ирония и удивление.
- Маринка еще молода, а свет большой, - с легким раздражением ответила Настя и незаметно толкнула Серегу локтем в бок.
- Шли бы вы, тату, домой, - недовольно пробурчал Серега.
- Помолчи! - И Кузьма снова обратился к Насте: - Вот пока Маринка молода да гарненька, пущай не зевает. Девчат же в селе как блох в старой овчине. А хлопцев черт-ма!
- Для Маринки найдутся, когда время придет, - Настя обиженно поджала губы.
- Значит, решила? - высохшей рукой Кузьма рассек впереди себя воздух.
- Решила, диду.
- Тогда слушай меня, - старик удобно уселся на сосновый чурбак. Помощи тебе от Сереги в этом деле, как от чиряка радости.
- Ну, тату... - Серега поморщился, как от зубной боли.
- Замолкни! Я тебе тут слова не давал! Так слухай, Настя: ежели поставишь мне хороший магарыч, в один день сделаю такое, что у Маринки и у Андрея эта самая... как ее зовут?.. Ага! Любовь!.. исчезнет, как дым на ветру!
- Что же вы такое сделаете? - губы Насти кривились в горделиво-снисходительной улыбке, но в глазах мелькнула заинтересованность.
- Так будет бутылка твоей "калиновки"?
- Хоть две! - засмеялась Настя.
- Две не надо. Лишнего не беру, - Кузьма передвинул чурбачок в тень от стены дома. - Ну так вот... Старинный это способ, но категорически верный. Есть такая трава - "сухотка". Какая она из себя и где растет, не скажу: это мой собственноручный секрет. Если корень "сухотки" выкопать на закате солнца, высушить, и подмешать в борщ, или кашу, или другую еду, к примеру в вареники, и накормить из одной миски дивчину и хлопца, то эту самую любовь меж ними как рукой снимет! Глядеть друг на друга перестанут! Усохнет любовь, потому как трава называется "сухотка".
- А если они помрут от той "сухотки"?! - глаза Насти округлились в страхе.
- Не помрут! Ручаюсь! Меня самого в молодости кормили этим корнем!
- Не-е, чтоб я свою доченьку...
Серега в это время толкнул Настю под бок, дав понять ей, что спорить со стариком бесполезно, и Настя круто изменила тон:
- Впрочем, треба подумать. Может, и правда дело вы предлагаете.
- Дело! Ей-же-бо, дело! - воодушевился Кузьма. - Всю жизнь благодарить меня будешь! Ну, так искать "сухотку"?
- Ищите, а я тут с Серегой еще посоветуюсь, - сдерживая смех, ответила Настя.
Кузьма бросил на Серегу хитрый взгляд, поднялся с чурбачка и зачем-то опять вынес его на солнце. Собираясь уходить, сказал:
- Вас бы тоже не мешало обкормить "сухоткой". Да, боюсь, уже не поможет. - И зашагал по тропинке.
После ухода Кузьмы Настя долго смеялась, бросая на Серегу лукавые взгляды. Лениво посмеивался и Серега. Но оба не подозревали, что старый Кузьма, знавший немало старинных "секретов", всерьез намерился осуществить свою затею.
- Ну, так что же ты посоветуешь? - перестав смеяться, спросила Настя.
- Надо подумать, - Серега вдруг стал мрачным. - У меня беда пострашнее твоей.
- Что случилось?
- Опять в район вызывали.
- Зачем?
- Все тянется история с учителем, с Прошу.
- Неужели судить тебя будут?
- Да нет. Расспрашивали о Христе - жинке Степана, да о сыне его Иваньо. Не верят, что я видел, как учитель с двумя полицаями арестовал их.
- От горе! - Настя глубоко вздохнула. - Но ты правда видел, как увозили их?
- Видел. Везли мимо нашего подворья на телеге.
Оба умолкли, погрузившись в мысли о том, что давно отгрохотала война, что уже истлели в земле ее миллионные жертвы, а среди живых людей не умирает боль, родившаяся в те страшные годы. Серега Лунатик ощущал эту боль особенно остро, когда ловил на себе черные, осуждающие взгляды сельчан. Понимал, что учитель Прошу - тяжкий крест для него на всю жизнь.
16
Однообразный грохот комбайна утомил Андрея, Казалось, что это неумолчно шумит в его голове. Может, поэтому копны соломы на жнивье не напоминали, как в начале уборки, горы мятой стружки благородного металла, а оставшийся неубранным клин не ласкал глаз волнистыми перекатами.
Солнце все ниже склонялось к горизонту, набухало червонным золотом. И когда Андрей посмотрел в сторону села, ему вдруг почудилось, что громадный осколок солнца упал на стерню: это мчалась к комбайну ярко-красная пожарная машина.
"Наконец-то!" - облегченно вздохнул Андрей, прислушиваясь к натруженному рокоту комбайна. Давно пора было промывать забившийся пылью и мелкой половой радиатор. Для этого использовали, нарушая инструкцию, единственную в колхозе пожарную машину.
За рулем сидела Феня - смешливая пышногрудая дивчина, школьная подруга Маринки. Она лихо подвела "пожарку" к остановившемуся комбайну и шустро поздоровалась с Андреем:
- Привет, черт промасленный!
- Здравствуй, Фенька - сухая опенька, - в тон ей ответил Андрей.
- Сам ты гриб подпеченный! Раздевай скорее радиатор!
Феня вышла из машины - налитая, длинноногая, в легком ситцевом платье. Лукаво поигрывая глазами да загадочно посмеиваясь, она проворно расправила черный, специально прилаженный для такого дела к "пожарке" шланг.
Андрей снял с радиатора округлый сетчатый воздухозаборник, взял у Фени шланг и скомандовал:
- Давай!
Сильная струя воды ударила в соты радиатора, густым белесым веером полетели брызги. В облачке поднявшейся водяной пыли вспыхнула маленькая радуга, и казалось, что над головой Андрея ярко засемицветилась волшебная корона.
Феня завороженно смотрела на мерцающую радугу. С ее лица сбежала улыбка: девушка углубилась в какие-то нежданные мысли и не заметила, когда Андрей кончил промывать радиатор. Опомнилась от его требовательного голоса:
- Закрывай!
Быстро перекрыла воду, уложила на место шланг и повернулась к Андрею, снова лукаво-улыбчивая.
- Ну, чего зубами светишь? - с грубоватой нежностью спросил Андрей. Если нравлюсь - скажи.
- Хватит с тебя одной Маринки, - Феня от избытка веселья и озорства показала язык.
- Может, Маринка меня и не любит?
- А за что такого любить? От тебя же за версту керосином несет! Вот и получай... дулю, - и Феня протянула свернутую в мизерный комочек записку. - От нее.
- Чего ж раньше молчала?! - возмутился Андрей. Ему теперь были ясны насмешливые ужимки Фени, и он быстро развернул записку. С недоумением прочитал:
"А н д р ю ш а, с е г о д н я я н е в ы й д у н а б е р е г. К н а м п р и е х а л о д и н ч е л о в е к, и м н е н а д о п о б ы т ь д о м а. Н е с е р д и с ь!
М а р и н а".
Недоумение сменилось тревогой: "Что за человек?" А тут Феня подлила масла в огонь:
- Так что, Андрюшенька, отоспись сегодня. А если и завтра Маринка будет занята, то уж быть посему: я на лодке с тобой покатаюсь.
- Что, и завтра?.. - Андрей съедал глазами Феню.
- Может, и послезавтра, - с наигранной блудливостью Феня отвела глаза в сторону. - Человек этот не на день в Кохановку приехал.
Андрей ничего не понимал. Ядовитым жалом притронулась к сердцу мысль:
"А не потому ли так мерзко улыбался вчера Федот?"
Вспомнились его слова: "Будешь сюсюкать, переметнется к третьему".
По таинственному виду Фени и ее насмешливым глазам было видно, что она знает нечто большее, чем написано в записке. Но уязвленное самолюбие не позволило Андрею расспрашивать. Он только сказал:
- Заедь к Маринке и передай, что я буду ждать ее обязательно.