- Или они здесь, в Вене, каждый день принимают ванну?
Агент в котелке охотно рассмеялся:
- Во всяком случае, они еще не успели отмыться добела.
Тучный, лысый неожиданно заговорил на ломаном итальянском языке, он хотел помочь Скарбеку, который очень натурально мучился, подбирая в разговоре недостающие ему немецкие слова, и с трудом понимал своих собеседников.
- Знаете ли вы в Риме синьора Пичелли? Он тоже, как вы, занимается большой коммерцией.
- А где он живет? - Скарбек изобразил искреннюю заинтересованность. В каком районе?
- Где-то возле рынка на площади Наполеона, рядом с главным вокзалом.
- Откуда же мне его знать, вашего синьора Пичелли? - высокомерно удивился Скарбек. - Это же не аристократический район! Моя вилла в том районе, где живет сам дуче. От меня до виллы Торлонья совсем близко. А на рынке у вокзала мне делать совершенно нечего...
Перед дверью чиновника, который все еще был занят, снова появился Некто. Скарбек протянул ему пачку гаванских сигар, угостил обоих агентов; сам он только что выбросил не докуренную сигару.
- Никогда не выкуриваю сигару до конца. Правда, когда заключаешь крупные сделки, когда волнуешься - жадно глотаешь дым. А когда нет поводов для волнения, я себя ограничиваю. Больше всего никотина в окурках...
- Хорошо, что вы обладаете такой силой воли, - сказал Некто. - Не каждый умеет...
- Не знаю, как у людей вашей профессии, но чтобы заниматься коммерцией, нужно вести умеренный образ жизни. Никто из нас не откажется пропустить рюмку-другую коньяку после обеда или ужина. Но, например, я ложусь спать не позже одиннадцати вечера. Хотел бы и сегодня в это время лежать в спальном вагоне.
- Сейчас доктор Штрауб освободится, и недоразумение будет выяснено, обещал Некто.
- Конечно, если бы я был знаменитостью, я бы уже уехал, - вздохнул Скарбек. - Осенью тысяча девятьсот тридцать второго года произошел любопытный случай с Джильи. Он сам рассказывал мне, когда мы сидели с ним в Риме в кафе "Эксцельсиор". Джильи ехал на гастроли в Германию, а на границе вдруг обнаружил, что забыл паспорт. Не отменять же из-за этого завтрашний спектакль в берлинской опере и послезавтрашний концерт в филармонии! Чтобы у пограничных властей не было сомнений, что он на самом деле Джильи, он спел им арию "Сердце красавицы". И что вы думаете? Пропустили!
- Тогда были другие времена, - напомнил Некто.
Открылась тяжелая дубовая дверь, и доктор Штрауб пригласил их к себе. Скарбек увидел на дубовом столе свой паспорт, к нему была пришпилена какая-то препроводительная бумага на немецком языке.
- И печать и подпись под печатью фальшивые, - сказал доктор Штрауб и отложил лупу. - Кому вы сдавали в августе паспорт?
- Здесь, в Вене, в райзебюро "Вагон ли". Кто бы мог подумать, что мой паспорт попадет в руки жулика, а меня, по его милости, ждет что-то вроде ареста? Меня сегодня впервые в жизни допрашивают в полиции.
Скарбек принялся рассказывать подробную историю о том, как в Америке у него когда-то пропала посылка с образцами товаров. Он понял, что имеет дело с одним нечестным человеком, знал, кто этот жулик, все улики были налицо. И все-таки в суд не подал, не хотел оказаться в суде даже истцом.
Выслушать столь подробный рассказ при таком знании немецкого, как у Скарбека, - нелегкая задача.
- Выражаю сочувствие по поводу той посылки с образцами товаров. Полагаю, что у нас, в Австрии, этого не случилось бы, - сказал доктор Штрауб язвительно. - И все-таки не могу вернуть паспорт, пока не будет выяснено, кто поставил фальшивую визу. Поэтому возвращайтесь в райзебюро, - он подал знак агенту, - выясните все до конца.
Пока ждали приема и беседовали с доктором юриспруденции, таксомотор стоял у подъезда.
По дороге Некто доверительно сообщил Скарбеку, что на августовской визе стоит подпись бывшего сотрудника германского консульства, некоего Гофмана.
А сейчас Гофман снова в Вене, он приехал сюда уже как инспектор. Проверял паспорта, присланные на визу, и заявил, что его подпись на паспорте Скарбека поддельная.
- Боюсь, тут действовал какой-то опытный жулик и вам сразу не удастся его поймать, - сказал Скарбек. - Боюсь, мы сегодня не уедем. Я должен сообщить обо всем жене.
Некто разрешил позвонить в отель, но попросил вести разговор по-немецки. Скарбек, войдя в будку телефона-автомата, нарочно оставил дверь открытой, чтобы Некто слышал разговор.
Анка сразу поняла, что Скарбек говорит при свидетеле, и затараторила без умолку: так легче будет выявить все, что нужно.
- Прошу не волноваться, - уговаривал Скарбек на ломаном немецком языке. - Понимаешь, какой-то жулик испачкал мне паспорт... Нет, в прошлый раз... Какая ты непонятливая!.. Да, в августе. Ну, когда мы жили в отеле "Виндзор"... Почему? Если бы ты терпеливо слушала... В том же самом райзебюро... "Вагон ли"... Кто же так шутит? Нет, нет, нет... пожалуйста, не спорь! Не шутник, а жулик!
Вот все, что удалось сказать Скарбеку. Он больше слушал, что ему говорила Анка, он изображал дело так, будто ему с трудом удается вставить словечко-другое в раздраженную речь жены.
А когда Скарбек положил трубку и отошел с Некто от переговорной будки, он мягко усмехнулся:
- Между прочим, у китайцев болтливость жены - одно из семи оснований, достаточных для развода.
38
Ни одна живая душа, кроме Этьена, не знала, какие испытания уже выдержала нежная дружба и любовь Зигмунта и Анки. Впервые они увидели друг друга в тюремном дворе, в Варшавской цитадели. Оба помнят мрачное здание на Даниловичской улице в Варшаве, около старой городской ратуши, напротив оперного театра. Там помещалась дефензива, или "дефа", или "двуйка", а сотрудников сыскной полиции при Пилсудском называли "двуйкажами". После очередной облавы на коммунистов Зигмунт и Анка подверглись там жестоким допросам под присмотром очень образованного полковника Погожельского. Он даже читал Ленина и в перерыве между допросами любил вступать с арестованными в политические дискуссии. Это по его приказу молодую Анку, тогда еще невесту Зигмунта, не один день держали в карцере.
Скарбеки оказались в группе польских коммунистов, которых молодая Советская Россия выменяла на каких-то пилсудчиков и вожаков банды Булак-Балаховича, Анка с Зигмунтом очутились в Москве, и вскоре он надел военную форму. Позже с ним познакомился Берзин и направил его в военную академию. Что Скарбека в ту пору больше всего мучило - он плохо усваивал математику. Как он старался! И все же никак не мог совладать с квадратными уравнениями или с биномом Ньютона. Он начал в академии с обыкновенных дробей, за десять месяцев прошел, а вернее сказать, пробежал весь курс алгебры, но знал ее поверхностно и никак не мог перейти из подготовительной группы на первый курс. Скарбека нервировало, что он и еще один товарищ, слабо успевающие, занимались отдельно с преподавателем. А на первом курсе его ждали таинственные интегралы и дефференциалы!
Скарбек отчаялся и подал Старику рапорт с просьбой отчислить его из академии. "Несмотря на все мои усилия и старания... Я не боюсь трудностей, но... Целесообразно ли продолжать учебу? Мой возраст, а также слабая школьная подготовка..." Старик написал на рапорте строгую резолюцию: "Не одобряю. Такое малодушие не к лицу и не к месту. Пусть еще год учится, потом дадим передышку. У нас в академиях многие с небольшим общим образованием. Тем не менее учатся с успехом. 5. 3. 1932. Берзин".