Своим рыцарям за воинские успехи Карл Великий жаловал драгоценные кресты на ленте или земельные владения. Но, поскольку Дражко, в отличие от своего князя, пока ещё не принял христианство, награждать его крестом, символом своей веры, Карл не рискнул. Что же касается земельных владений, то Карл не мог распоряжаться землёй бодричей, где Дражко жил и имел собственные владения, и уж, тем более, землёй лужицких сербов, на княжеский стол которых воевода спорно претендовал. А владения внутри франкских территорий князю-воеводе были ни к чему. Впрочем, Карл сделал попытку приблизить князя-воеводу к себе, предложив ему одно из своих давно благоустроенных имений, больше напоминающих парк для отдыха и развлечения, чем что-то другое. Но эта попытка успехом не увенчалась – князь благодарно шевельнул усами, и, как Карл и предполагал, мягко, но категорично отказался…
Эта война, принёсшая уже увенчанному славой Дражко славу новую, началась, вопреки устоявшимся привычкам Карла, не ранней весной, объявленная, как раньше бывало, ещё предыдущей осенью на малом рейхстаге, а в середине лета, без заранее составленного плана. По сути дела, эта война явилась следствием вспышки королевского гнева, чувства, которому Карл поддавался не часто. Но очень уж досадил королю баварский герцог Тассилон, заключивший против франков союз с Аварским каганатом, хотя давно уже признал себя вассалом ещё Пипина Короткого Каролинга, отца Карла. И Карл, собрав оказавшиеся поблизости не слишком большие силы, дополнительно потребовал у Годослава, согласно договору трёхлетней давности о частичной вассальной зависимости, пятитысячный полк под командованием князя-воеводы Дражко, усиленный, по обычаю князя-воеводы, сильным составом стрельцов. Одновременно обязал всегда готовых к мятежу сакских эделингов спешно выставить восьмитысячную армию, что к королевскому удовольствию добавляло спокойствия в тылах самих франков. И тут же, едва полки собрались в верховьях Майна, обрушился на Баварию неожиданно сразу по трём дорогам тремя отдельными колоннами. Такая неподготовленная заранее война могла бы не принести молниеносный успех и затянуться надолго, имей Тассилон иной нрав и иную репутацию. Но герцог слыл человеком алчным, грабящим своих баронов вместо того, чтобы заботиться о них, о чём Карл Каролинг, имеющий лучшую по тем временам в Европе разведку, хорошо был осведомлён. В итоге почти четверть подданных Тассилона в первые же дни войны присягнула Карлу, лишив герцога своего присутствия в армии и, естественно, поддержки своих полков. А главному союзнику Баварии – Аварскому каганату сильно досаждали в это время с восхода христиане-болгары, а с заката пытались отнять свои, уже потерянные, земли хорваты и сербы, и каганат не мог в полной мере, как надеялся Тассилон, оказать ему помощь. Конечно, здесь не обошлось без длинной руки франкского короля, который, если не мог помочь сербам и хорватам войсками, то помог им финансово. А болгар толкали на войну византийцы, которых, в свою очередь толкало посольство Карла Каролинга. Те незначительные второстепенные полки, что каган всё же выслал герцогу, решающее слово сказать не могли. Не помогли баварскому герцогу и родственные отношения с тосканским герцогом Дезиреем, который в этот раз просто не решился выступить против Карла. Это произошло потому, что король франков загодя, хотя и спешно, и во многом не организованно, через своих агентов устроил смуту в землях лангобардов, подчинённых тосканскому владыке. Дезидерий жестоко подавил мятеж, Карл потерял многих потенциальных союзников, но тосканский герцог в итоге застрял на месте, ожидая новых волнений, и не поспешил на помощь Тассилону.
Тассилон на протяжении всех четырёх месяцев войны всячески избегал генерального сражения, где у него просто не могло бы быть успеха, предпочитая вместо настоящей войны только небольшие короткие схватки, которые сразу прерывал отступлением, стоило ему только убедиться в невозможности победы. Таким образом, он надеялся дотянуть до зимы, хорошо зная, что зимой королевская армия предпочитает отдыхать дома. Однако для такой затяжки времени следовало принимать и другие меры. Чтобы разорвать коммуникации армий Карла и вести борьбу на всей территории Баварии, необходимо было пользоваться всеобщей поддержкой своего народа. У Тассилона этой поддержки не было. И он терял область за областью, кружил по герцогству, с трудом ускользая от основных королевских сил, а заодно и грабил собственные же селения, чем вызвал новый отток баронов из своей армии. Впрочем, селения грабил не столько он, сколько приданные ему в помощь авары, но народная молва винила во всём герцога, и это сказалось на ходе войны. Однако генеральное сражение дать всё же пришлось, когда Карл Каролинг, пользуясь преимуществом в численности, перекрыл все дороги на полдень, на восход и на закат, отрезая пути бегства. В итоге франки под командованием герцога Франсуа Анжуйского и королевского дяди монсеньора Бернара разбили основательно поредевшие войска растерянного герцога полностью, а зашедшие со стороны полки под командованием самого Карла захватили в плен и герцога Тассилона. И, после быстрого церковного суда, заточили алчного и неверного баварского правителя в монастырь. Бавария стала именоваться маркой в составе королевства франков, и править баварскими землями стали верные королю люди. Впрочем, маркграфа король туда пока еще не назначил, присматриваясь к местным баронам, и отыскивая среди них подходящего на такой значимый пост человека. Бавария велика, и управлять ей следует не простому рыцарю, умеющему держать в руках оружие, но человеку деловому и рассудительному.
И почти сразу же после этого Карл, как и обещал, отпустил Дражко домой в Рарог, поскольку оттуда поступали тревожные сообщения – на датской границе снова было неспокойно. Датский король Готфрид хорошо знал, что у Годослава нет под рукой лучшего полководца с лучшими полками, и мог этим воспользоваться…
* * *
Князь-воевода Дражко так торопился, что застал князя бодричей Годослава только-только вошедшим в парадный зал, и ещё не успевшим сесть в княжеское кресло. Бояре-советники, вызванные во Дворец Сокола для торжественного церемониала встречи, как обычно, устроились на скамьях по одесную стену от князя, но тоже ещё стояли, как и полагается, при княжеском выходе. Рядом с дубовым резным креслом Годослава, всё ещё украшенным изображениями славянских мифических существ, а вовсе не христианскими мотивами, выставили ещё одно точно такое же кресло, предназначенное для Дражко, поскольку три с половиной года назад Годослав официально назначил Дражко своим соправителем. За все прошедшие годы князь-воевода своим правом сидеть рядом с Годославом в его присутствии не воспользовался ни разу, осознавая прекрасно, что княжеский указ был только временным, и вызванным обстоятельствами действием. Сейчас же в том и другом кресле были постелены узкие цветастые хунгарские ковры, что было равносильно приглашению к соправлению. Или хотя бы видимости такового. По крайней мере, официально всё выглядело именно так. Но сам князь Годослав и садиться сразу не стал, шагнув воеводе навстречу, широко, от всей души, улыбаясь. Однако Дражко, хорошо знающий своего двоюродного брата, сразу понял, что улыбка далась Годославу нелегко, и, хотя в её искренности сомневаться не приходилось, радость князя всё же была чем-то сильно омрачена.
Более того, за те четыре месяца, что князь-воевода был занят на чужой, совершенно не нужной бодричам войне, Годослав даже внешне сильно изменился. Собрались морщины на молодом, прежде красивом лбу, словно князь постоянно вынужден был хмуриться, и делал это так часто, что подобное выражение лица вошло у него в привычку. И не стало в глазах Годослава обычного огненного блеска – так костёр, разложенный в сухую погоду, чахнет в пору затяжного дождя. Даже львиная грива светлых волос, показалось, осела и поредела, не показывая былого гордого и воинственного нрава хозяина. Впечатление складывалось такое, будто князь Годослав начал неожиданно резко стареть.
Дражко всё же поклонился, прежде чем позволил Годославу обнять себя.
– Оставим церемонии… Я рад не тому, что ты вернулся со славой победителя, – сказал князь. – В этом, зная твои способности и отвагу, я и не сомневался ни минуты, я просто рад тому, что ты вернулся, потому что мне очень тебя не хватало. Очень!..
Годослав обычно с пренебрежением относился к традиционным церемониалам, и нарушал их всегда, когда ему хотелось чувствовать себя просто человеком и другом, а вовсе не строгим правителем. И внимания не обращал при этом ни на какие существующие правила и на постороннее отношение к этим правилам. И если раньше бояре-советники, случалось, громким шипением высказывали своё неодобрение подобному поведению, то после памятной ещё расправы над боярской оппозицией, устроенной Годославом и Дражко в период короткой войны с Данией, в которой маленькое княжество дало, стараниями князя-воеводы, мощному северному соседу достойный отпор, недовольные языки прикусили.
– Мёду князю-воеводе! – с улыбкой воскликнул Годослав, но в голосе его не было уже былой уверенности и того задора, который раньше заставлял радостно улыбаться и других. – Пусть мой брат смоет с языка дорожную пыль, хотя на дорогах сейчас грязи больше, чем пыли, но и эта грязь, как и пыль, с чужих, не нужных нам дорог, а потом расскажет нам, как обстоят дела у нашего державного сюзерена и повелителя.
И сам взял Дражко под локоть, провожая его к креслу, соседствующему со своим. И слегка сжал локоть пальцами, показывая, что всё происходящее носит особый смысл, пока воеводе не ясный. Дражко понял, и сел в кресло так, словно это его привычное место, и позволил себе ногу на ногу забросить, точно так же, как сам Годослав.
Мёд принесли на деревянном резном подносе в таком же деревянном резном кубке. Князь-воевода тут же заметил, что посуда деревянная, хотя в последнее время во Дворце Сокола привычная деревянная и берестяная посуда стала быстро меняться на европейскую серебряную, позолоченную или даже золотую. Эта регрессия уже напоминала тоску по старым добрым традициям. Тем не менее, Дражко сделал вид, что ничего не заметил, и с удовольствием опорожнил большущий кубок хмельного мёда, а потом широким торжественным движением вытер усы, как иной бы правитель надел на голову корону. Этого его знаменитого жеста все ждали, зная, что без этого жеста князь-воевода в обычной обстановке не обходится. А если жеста не видели, значит, обстановка была не из самых лучших. И он свой знаковый жест продемонстрировал.
– Рассказывай…
– А что рассказывать?.. Повоевали слегка… – Дражко пошевелил усами, как другой сделал бы неопределённый жест руками. – Побили того самого злодея Тассилона. Знатно побили, Каролинг вельми доволен остался. Теперь Тассилон проведет остаток своих дней в монастырской подземной келье, откуда живому, говорят, выхода нет.
И посмотрел внешне невнимательно, тем не менее, вполне оценивая ситуацию, на бояр-советников, потому что представление, затеянное Годославом, несомненно разыгрывалось только для них. И сразу отметил, что теперь многие из советников носят на груди, выпячивая её всему честному народу, громадные золотые кресты, ничуть не уступающие по размерам крестам высокопоставленных церковных служителей, которых во франкском войске достаточно. Это было уже новостью, так как раньше только трое бояр были крещёными христианами, остальные же предпочитали придерживаться веры предков, хотя кое-кто, в угоду сильному северному соседу, на всякий случай и Одину дары слал. Более того, сам Годослав, приняв крещение, крест на грудь надевал только по торжественным случаям, скажем, когда доводилось принимать послов Карла или же послов своего родственника датского короля Готфрида Скьёлдунга. Или как сейчас, при парадном выходе. Да и то крест этот был серебряным, и по размеру небольшим, скромно узоренным. В другое же время князь не носил крест даже под одеждой, и не часто посещал молельню, устроенную и оборудованную аббатом Феофаном в его покоях. Сам аббат Феофан присутствовал здесь же, ближе бояр, устроив для себя маленькую отдельную скамеечку, на которой с трудом помещалось его тучное тело. И позволял себе не вставать при появлении князя. На коленях аббат держал богато изузоренный бисером реликтарий, с которым никогда не расставался. Плохо зная славянский язык и даже не желая его изучать, ничего не понимая в сказанном, он всё же считал нужным присутствовать на всяком торжественном действии в столице бодричей, если князь Годослав принимал в нём участие. Исключение составляли праздники ведических богов, но в них теперь и князь, как христианин, принимать участие права не имел. И аббат тщательно следил в такие дни за князем. Рядом с аббатом, но ближе к князю бодричей, на отдельной скамье, сидел князь Додон, ровесник Годослава и его дальний родственник по отцовской линии, следовательно, Дражко он родственником не был, поскольку только мать Дражко была родной сестрой матери Годослава, и другие узы их не связывали. Князь Додон тоже носил на груди крест, только не такой богатый, как у бояр. Он всегда отличался хорошим вкусом и в одежде, и в украшениях, и в знаках отличия. Но христианство Додона уже не было для Дражко секретом, поскольку князь несколько лет жил в Византии, крестился там, и его христианская вера несколько отличалась от веры франков, признающих главенство не константинопольского патриарха, а Римского Папы.