Вагров вместе со словенами было ненамного меньше, и результат боя, если бы бой состоялся, оказался бы непредсказуемым. Но граф пообещал сотнику Русалко своим авторитетом остановить любой полк франков. И, чтобы не прослыть бахвалом и хвастуном, граф выехал вперед перед строем славян, и поднял руку с развернутой ладонью. Свой шлем Оливье по-прежнему держал на согнутой левой руке, показывая, что он участия ни в какой схватке принимать не намерен. И даже меч свой не поддерживал рукой, которая держала шлем. И весь вид графа Оливье говорил о том, что он не имеет никаких воинственных намерений. Но этот вид, конечно же, искусственно принятый графом, предназначался не столько для славян, сколько для его готовых к бою соотечественников.
Со стороны отряда франков навстречу графу выехал рыцарь с белыми перьями на шлеме. Но шлем рыцарь с головы не снял, хотя и поднял решетчатое забрало. Оказавшись ближе, Оливье узнал в рыцаре одного из новых любимцев короля Карла молодого графа де Брюера, хорошего музыканта и поэта, но весьма посредственного полководца, о чем говорило даже нынешнее построение отряда. Сам Оливье был когда-то дружен со старшим графом де Брюером, отцом нынешнего графа, но тот погиб еще год назад в битве с восставшими лангобардами. И управление графством король доверил сыну, тогда еще виконту де Брюеру, сохранив за ним титул отца.
– Я рад встретить тебя здесь, доблестный граф, – сказал Оливье, не слезая с седла.
Наверное, встретить здесь именно этот отряд – было самой большой неудачей для Оливье. Граф де Брюер был тем человеком, который может не пожелать выслушивать советы Оливье.
Де Брюер тоже седло не покинул. Оливье и раньше слышал, как этот молодой граф высказывался о самом Оливье нелицеприятно. Видимо, он ревновал опытного воина к королевским милостям и просто к королевскому вниманию. Правда, внимание это было особенным и заметным всем, когда граф Оливье три с половиной года назад вернулся из сарацинского плена. Тогда вниманием его баловали и сам монарх, и все придворные. Но время прошло, страсти поутихли, и к прославленному рыцарю все стали относиться ровнее. В том числе, и сам король Карл. При этом сам Оливье воспринимал такие вещи достаточно хладнокровно. Но каждый новый фаворит короля видел в фаворите недавнем угрозу своему влиянию на монарха. Этим, скорее всего, и было вызвано неприязненное отношение да Брюера к Оливье.
– Я тоже рад неожиданной встрече, – ответил де Брюер. – И, признаться, никак не ожидал застать тебя в этой компании.
– А как ты сюда попал со своим полком? – поинтересовался Оливье.
– Все просто. Меня послал наш король в погоню за сбежавшим из Старгорода князем Бравлином, и приказал захватить его. Что я и намерен сейчас сделать.
– А я попрошу тебя, доблестный граф, отказаться от этих планов. Но я вообще не в курсе событий последнего времени. Что произошло в Старгороде?
– Мы со второй атаки разрушили стенобитными машинами привратные башни и сами ворота, и легко ворвались в город. Защитников было слишком мало. Бравлин из города бежал. Король отдал на три дня город воинам, участвующим в приступе, а меня вот отправил в погоню за князем. По дороге я встретил небольшой отряд из твоего полка, который ты, граф, оставил без командования по непонятной причине. Я присоединил их к своим рыцарям, чтобы они помогли мне выполнить волю Карла. Но ты, как я понимаю, желаешь сам воспротивиться королевской воле, и меня склоняешь к тому же?
– Просто я дал слово ваграм и словенам, что франки, если подойдут, не будут их атаковать. Король всегда с уважением относится к слову любого рыцаря, не только к моему слову, и позволил бы тебе уйти без схватки…
– Король наш далеко. И я не имею возможности спросить его. А, если я не имею такой возможности, я буду выполнять его волю, которую он высказал мне лично. Кроме того, я не давал слова этим славянам.
Граф Оливье потяжелел взглядом, и де Брюеру трудно было его взгляд выдержать. Новый фаворит короля даже отвернулся, якобы, чтобы посмотреть, насколько развернулся его строй.
– Сегодня один из моих бойцов, якобы желая спасти меня, тяжело ранил воина-вагра, с которым я дрался. Тот боец уже однажды спасал мне жизнь. Тем не менее, я наказал его. Ты еще не слышал про это?
– Нет, граф, не слышал. Что ты с ним сделал?
– Я отрубил своему спасителю голову.
– Я не могу этого одобрить. Жизнью королевских солдат вправе распоряжаться только король. Это мое твердое мнение.
– Этот солдат спас мне жизнь, но лишил меня чести, запятнав ее предательским ударом…
– И к чему ты это рассказываешь мне? – не понял де Брюер.
– Он запятнал мою честь. И лишился головы. Ты тоже хочешь лишить меня чести. Ты не воспринимаешь всерьез слово рыцаря…
Де Брюер, выслушав и осознав угрозу, побледнел.
– Я только выполняю волю короля.
– Хорошо. Выполняй. Но, когда закончится бой, и если ты останешься жив, я попытаюсь свою честь себе вернуть. Будь готов к схватке, граф…
– Ты мне угрожаешь?
– Я тебя предупреждаю.
– Значит, ты стал предателем короля и интересов своего народа, граф Оливье!
– Говори, что хочешь. Тебе говорить осталось не долго. Без головы люди обычно молчат.
– Ладно… Только я не слишком боюсь твоих угроз. Запомни это.
Тем не менее, де Брюер торопливо развернул коня, чтобы вовремя дать ему шпоры, если граф пожелает принять какие-то меры сразу. Но Оливье тоже развернул своего коня, и уже быстро поскакал к рядам вагров, куда только что подъехали князь Бравлин Второй с княжичем Гостомыслом. Оба встали на крыльце избушки рядом с Русалко и сотником Зарубой. Туда подъехал и граф Оливье.
– Извини, князь, я не поинтересовался у тебя судьбой твоей столицы.
– У Старгорода уже нет судьбы. Город горит, и на этом месте уже никогда, думаю, не возродится. По крайней мере, при мне. Люди, кто смог, покинули его. Вынужден был покинуть его и я.
– Да, я только что узнал об этом от графа де Брюера, посланного за тобой в погоню королем Карлом Каролингом. Я пытался отговорить графа от атаки, рассчитывая на свой военный и рыцарский авторитет, но мне это не удалось.
– И что ты хочешь от нас, граф? – спросил Гостомысл. – Ты хочешь нашего согласия на твое участие в нападении на отряд сопровождения князя Бравлина? Да, это хороший вариант для спасения чести. А то мне тут сотник Русалко только что сообщил, будто ты дал слово, что франки не нападут на нас.
– Нет. Я не прошу такого, – спокойно ответил Оливье, будто бы не замечая резких слов, высказанных в свой адрес едва-едва вставшим на ноги княжичем. – Но я пообещал графу де Брюеру, который не захотел дать мне возможности сохранить свое слово, отрубить ему голову после этого боя, чем бы он не закончился.
– Твой король не одобрил бы твоих действий, – сказал Бравлин. – Я слышал, де Брюер у него в большом почете.
– Наш король уважает рыцарскую честь, и не осудит меня. И многие рыцари двора будут мне благодарны, потому что де Брюер постоянно клевещет то на одного, то на другого. Он был плохим рыцарем, хотя, кажется, славится, как мечник. Но даже хороший мечник без чести не может быть достойным рыцарем. Иного и ждать трудно от стихотворца и музыканта. Согласно нашей вере в Бога, сияющий ангел Люцифер был когда-то музыкантом при Господе. Но играть ту музыку, которую любил Господь, Люцифер не хотел, он создавал свою какофонию. А потом вообще возомнил, что может и умеет все, что может и умеет Бог, и даже лучше и больше. Так сияющий превратился в падшего ангела, музыкант превратился в Дьявола. Я лично из всех музыкальных инструментов выбираю только рыцарский рог, дающий сигнал к бою. Все остальное – ложь, обманывающая слух, и тщета, обманывающая ожидания.
– Мне трудно с тобой согласиться, – возразил Бравлин, который сам был в некоторой степени поэтом и музыкантом. – Но сейчас не время для отвлеченных философских дискуссий. Полк франков готовится к бою.
– Но ты, граф, строишь планы такие, будто этот отряд франков обязательно уничтожит нас, – с усмешкой сказал слабосильный еще Гостомысл, теперь уже без стеснения открывая свое знание франкского языка. – Для тебя это, наверное, выглядит странно, но мы не можем с этим смириться. И даже не можем пообещать тебе, что граф де Брюер доживет до конца этого маленького сражения. Кстати, они всерьез готовятся к атаке. Пехота перестраивается, чтобы пропустить рыцарей. Русалко! Дай сигнал готовности. По четыре стрелы…
Русалко дал отмашку стрельцу с берестяным рожком, который стоял рядом, и хорошо слышал слова княжича, стрелец протрубил особый сигнал, а сам сотник не удержался, и посмотрел на графа Оливье с некоторой долей торжества, обещая доказать тому силу славянских стрельцов, в которую граф так не хотел верить…
Глава семнадцатая
– Он умер, княже… – сказал сухо и печально волхв. – Прикажи готовить погребальный костер. Глашатный Сташко до последнего издыхания был верным тебе человеком. Он в своей верности пережил твоего деда и твоего отца. Достойно служил трем князьям верой и правдой. Таких сейчас не много встретишь. Проводить его нужно будет с почестями.
Годослав стоял перед распахнутыми двойными дверьми, украшенными затейливой резьбой из растительного симметричного орнамента. За его спиной затаил дыхание, не понимая, что происходит, посланец князя Бравлина мудрый тысяцкий князь Куденя. После того, как три с половиной года назад князь-воевода Дражко вместе с княгиней Рогнельдой разгромил боярский мятеж, княжество бодричей, казалось, жило в спокойной уверенности и безмятежности, и вне обычных интриг, происходящих внутри любого княжества. Это было впечатление от взгляда со стороны. Правда, в княжестве вагров тоже было давно уже спокойно, и власть Бравлина Второго выглядела непоколебимой среди вагров, хотя в годы молодости Бравлина тому пришлось подавить несколько мятежей знати, тяготеющей с одной стороны к данам, с другой с закатным соседям, часто не близким. И поэтому, тем более, удивлялся тысяцкий, столкнувшись с таким кровавым убийством прямо у княжеских дверей Годослава.
– Работай, Ставр! – сурово приказал Дражко. – Ты лучше меня знаешь, как творить сыск.
Волхв медленно выпрямился, но к двери пошел быстро, хотя со стороны его походка казалась совершенно обыденной. Просто необычайно длинные ноги Ставра совершали один шаг там, где любому нормальному человеку требовалось совершить три. И потому двигался он быстрее, чем кто-то другой.
Едва Ставр скрылся за дальней дверью коридора, закрыв ее за собой так же неслышно, как и открывал, князь-воевода резко повернулся к Годославу, и сказал, не очень стесняясь тысяцкого Куденю, представляющего соседнее государство, и не опасаясь того, что странные события станут обсуждаемыми соседями, что вообще-то само по себе бывает обычно неприятно…
– Ой, княже, не нравится мне что-то у нас в княжестве, ой, не нравится… За время моего отсутствия многое здесь кардинально изменилось. Словно цвет неба стал иным. Так изменилось, что не знаешь, чего завтра ждать. Чего сегодня вечером ждать – не знаешь! На меня готовят покушение, на мой дом нападают. Это еще ладно, хотя я тоже не последний человек среди приближенных к тебе людей. Но когда убивают верных князю служителей прямо в княжеском доме, это уже становится похожим на порядки двора твоего кузена конунга Готфрида. Лично мне такое положение вещей совсем не по нутру, княже. Надо срочно принимать меры, и наводить порядок. Жесткие меры! Беспощадные! Чтобы другим неповадно стало. Иначе распустятся все. Тогда беда за каждым углом сидеть будет. А у нас бед и без того хватает.