– Как более вероятному победителю в этом споре? – с легкой усмешкой спросил царь. – Ну же, не лукавьте.
– Да, Ваше Величество, – после слегка затянувшейся паузы произнес Лефорт.
– Кроме того, у нас с Василием Голицыным наметились определенные разногласия. Да и ваши успехи нас впечатлили.
– К сожалению, я не могу принять ваше предложение, – чуть подумав, ответил Петр. – Вы служите моей сестре, и я не знаю, что вы задумали. Двойной службы мне не нужно. А если вы и выйдете в отставку от нее, то, взяв вас к себе, я вызову совершенно ненужное возмущение с ее стороны. Софья баба с гонором. Таких вещей не простит.
– Но…
– Если вы действительно хотите перейти ко мне на службу, то должны не только продемонстрировать готовность пойти на определенные жертвы, но и с умом все провернуть. Глупые исполнители мне не по душе.
– Жертвы? Принять православие? – спросил Гордон, ревностно держащийся за католичество.
– Зачем? – удивленно вскинул брови царь. – Мне это без разницы. Христианин – и ладно. Если бы Всевышнему было угодно указать, по какому конкретному ритуалу ему следует поклоняться, то он давно бы вмешался. Раз этого не происходит, то ему без разницы. И в таком случае кто я такой, чтобы кривить носом? Посему лично для меня нет никакой разницы, к какой из ветвей христианства вы относитесь.
– Что нам нужно делать? – подумав несколько секунд, спросил Патрик.
– Нас видели вместе, поэтому никаких действий в ближайшее время предпринимать не стоит. Можете продолжать ходить к уважаемому Иоганну для игр в «Большие шашки». Но нечасто. Через него и будем держать связь, если потребуется. Лично встречаться не станем. Да и с подручными моими вам видеться нежелательно, дабы исключить подозрения. Это ясно?
– Да, Ваше Величество, – хором ответили оба.
– По прошествии пары недель начинайте в кабаках да в прочих присутственных местах жаловаться на здоровье. Но старайтесь так, чтобы не только до ушей Василия Голицына дошло, но и до ваших сослуживцев. Выберете себе какой-нибудь недуг, что с возрастом приходит да мешает военной службе, и придерживайтесь его. А месяцев через семь-восемь попроситесь в отставку по состоянию здоровья. Но не в один день, а с каким-либо перерывом. Дескать, совсем слабы стали. Васька вас, конечно, сразу не отпустит, но и долго отказывать не станет. Я уверен, что после вашей просьбы пошлет своих людей поспрашивать о реальном положении дел. Вот и поможет вам, что сослуживцы ваши честно и ответственно поведают о вашей немощи, которая за эти месяцы весьма им надоест.
– А коли не отпустит?
– Отпустит. Ему ведь нужно ваше доброе отношение да уважение при слободе. Одно дело, когда крепкий и здоровый генерал хочет уехать в Шотландию и, вероятно, не вернуться. И совсем другое дело, если он же, потерявший все здоровье на службе, желает уйти в отставку и поселиться в Немецкой слободе. Не скажу насчет пенсиона. Может, и выделит. Хотя Софья не очень жалует такое. Как уйдете в отставку, так и сидите спокойно. Наслаждайтесь жизнью. Бездельничайте. По истечении еще нескольких месяцев я приглашу вас на работу к себе по письменному контракту. Всем объявим – для прокорма, так как места будут довольно скромные и непыльные. Дескать, совсем захирели без казенного жалованья, вот я и помог вам старость встретить достойно. Тем более что, полагаю, за эти полтора-два года у меня на службу до полусотни ветеранов разного толка придет. Вы поняли меня?
– Полностью, – несколько задумчиво произнес Лефорт одновременно с кивком головы Гордона.
– Иначе, извините, не могу. Пока Софья с Голицыным на османских походах не обожгутся, обострять мне с ней не с руки.
– Так поговаривают, что османы слабы. Отчего же Василию не преуспеть?
– Давайте не будем забегать вперед? – улыбнулся Петр.
– Османы будут готовы к нападению? – несколько нерешительно решил прощупать ситуацию Лефорт.
– Не более чем обычно. Проблема в самом Василии и его подходе к делу. Он не полководец ни в коей мере. Дипломат – возможно. Я наблюдаю за его делами, держа, так сказать, руку на пульсе.
– Вы такого невысокого о нем мнения? – удивился Гордон. – Отчего же тогда опасаетесь?
– Как полководец он мне не помеха. Но как сладкоголосый соловей промеж стрельцов или иных Василий чрезвычайно опасен. А развязывать гражданскую войну по типу той, что была в Англии, я не хочу. Мне миром и возможно меньшей кровью нужно власть взять.
Глава 7
5 мая 1685 года. Плещеево озеро. Учебно-тренировочный центр «Заря»
Утро выдалось морозным. Даже немного прихватило лужи легкой корочкой льда. Поэтому волей-неволей бодрило любого, кто в этот ранний час решал выбраться из жилых помещений. Никому этого не хотелось, но приходилось. Сроки и неустанный контроль, установленные Петром Алексеевичем, вынуждали действовать без волокиты. Вот и командующий всем окрестным сумасшествием Федор Матвеевич Апраксин ни свет ни заря стоял на крыльце довольно скромной избы и смотрел на берег озера, где уже начали оживать дела, развернутые еще прошлым годом.
– Ну как, Федь, любуешься? – спросил вышедший за ним следом Головкин.
– Никак привыкнуть ко всему этому не могу. Особенно к этой башне, – кивнул он на сорокаметровую вышку оптического телеграфа, – и тому сараю. Зачем их строили? Ладно. Эти вон, как птицы, сидят на этакой верхотуре круглые сутки и перемигиваются лампами. Иногда и польза бывает. Но сарай-то зачем? Вон приглашенный корабельный плотник, отработавший всю жизнь на верфях Амстердама, глаза только и округлил, подивившись нашей дикости да неумелости.
– А что, у них не так?
– Не так, конечно. Он говорит, что даже не слышал, чтобы большие корабли в сараях строили. Да и зачем? И чем Петру Алексеевичу не нравится по-голландски корабли рубить? Люди-то недурно в таких делах понимают. Всяко лучше нашего, – махнул рукой Федор Матвеевич.
– Это ты зря, – хлопнул его по плечу Гавриил Иванович. – Государь наш – голова! Видел, какие станки сделал для выделки нитей да ткачества? Вот!
– Так то станки! – возразил Апраксин.
– И как он их измыслил? Помнишь? Продумал все, на бумаге изобразил, а потом плотников подрядил выполнять. Да и потом, со слов тех, кто с ним трудился, отладку проводил быстро и толково. И не на глазок, а расчеты какие-то вел, да такие, что многоопытные плотники не поняли ничего. Цифры, буквы да значки какие-то. Но все делал споро и точно. Ни одной ошибки не было. По крайней мере такой, чтобы все переделывать надобно было. Неточности – то да, но незначительные. Но кто же от них может уберечься?
– И что с того? – чуть прищурившись, спросил Апраксин, пытаясь понять мысль своего сотоварища.
– Помнишь ли ты, как тот корабел голландский сказывал про дела свои и работы?
– Хорошо помню. Не раз, поди, беседовали.
– Так ведь не ты один. Забыл разве, как я пытался прознать о том, как они расчеты делают? И что он мне каждый раз отвечал?
– Что настоящий мастер пропорции добрым глазом видит и в расчетах не нуждается.
– Вот то-то и оно, что не нуждается, – усмехнулся Головкин. – Меня тогда думки и взяли. Отчего их мастера, что на глазок все способны оценить да измерить, станков, что Петр Алексеевич измыслил, первыми не соорудили? Ведь добрые станки. Их любой заводчик с руками оторвет, предложи мы их на продажу. Столько ткани делаем, что вся остальная Москва не угонится, а всего сотня душ при мануфактуре состоит. Вон всех наших служилых добро одели, да рванья более не терпим, даже у простых крестьян, что Государю служат. И торг держим. Да так, что даже в Англию увозили нашу ткань из Кукуя. Немного, но то важно само по себе. Раньше ведь они нам везли, и никак иначе. И денег станки приносят изрядно. Без них, почитай, ни этой затеи не было, ни дороги, да вообще практически ничего из начинаний Государя нашего.
– Ткацкие да прядильные станки у Петра Алексеевича действительно добрые получились, – кивнул Апраксин. – Против ничего и не скажешь, даже если захочешь.
– И с махиной швейной дела обстоят точно так же, – улыбнулся Гавриил Иванович, – той, что с февраля в малом цеху мануфактуры работает. Приводится в действие от одной ножной педали, но шьет так быстро да ровно – ни одна девица не угонится. Стежок к стежку. Ведь тоже его поделка? И тоже – сначала с бумагами возился да считывал что-то, а потом с мастеровыми сел и соорудил чудо-механизм.
– Верно, – задумчиво подтвердил Федор Матвеевич. – И ежели пойдет в дело, то эта швейная махина очень нам поможет и с пошивом формы, да и прочим, ускорив дела да упростив. Хм. Ты знаешь, – чуть подумав, заметил Апраксин, – а ведь у него действительно очень много уже странных поделок. И эта палата мер и весов, и химическая изба, и картографическая, и так далее…
– Причем нужно отметить, что все работает, – подмигнул ему Головкин. – Помнишь, как мы с тобой перешучивались по поводу той затеи с пережиганием извести при большом жаре? Глупости, дескать. А потом от удивления глазами хлопали, как телки, когда Петр Алексеевич металл резать стал своей лампой да сваривать воедино. А теперь вон на каждой этой каланче фонари на тех камешках работают и ярко светят.
– Да уж, – хмыкнул Апраксин. – У него на удивление работает все, за что ни возьмется. Да делает все так, словно он не новое измышляет, а что старое вспоминает, виденное не раз и не два.
– Так неужто ты думаешь, что он без ума и это все задумано? Да, Петру Алексеевичу всего тринадцать годиков, но выглядит он уже на все восемнадцать, а умом и нас с тобой, вместе взятых, обойдет не вспотев. Послушал я тогда голландца, что отказался с нами работать, так как не желаем выполнять его указания, и сел разбираться над чертежами да рисунками, что нам Государь передал. Чтобы не бездумно выполнить, а понять, что к чему. Да письма ему писать, дескать, объясни, сделай милость. Он не ломался. Объяснял, да подробно, с уточнениями и пояснениями к деталям и расчетами. Так что уже через пару месяцев проникся я и понял, что голландец тот неуч и шарлатан.
– И как же тогда этот неуч корабли в Амстердаме строил? – скептически уточнил Апраксин.
– А я почем знаю? – улыбнулся Головкин. – Может, он их вообще и не строил, а доски где в сторонке тесал.
– Что же ты такого понял с этим сараем?
– Ежели по основным местам, то сам посуди – вот зачем нам этот огромный сарай для строительства корпуса корабля? В принципе дурость. Ведь можно и под открытым небом. Верно? Верно. Но так да не так. Какая у нас погода в здешних местах? Много ли дождей? А зимой? Полагаешь, что по пояс в снегу под пронизывающим ветром дела пойдут у корабелов споро?
– Да никак не пойдут. Только зачем нам в такую погоду корабли строить? Переждем и продолжим.
– Османы тоже будут ждать, пока ты тут нежишься на печи?
– Вряд ли, – хмыкнул Апраксин. – Если так, то согласен, дело хорошее. Я же не думал, что Государь гонится за спорой стройкой, невзирая ни на что.
– А мог бы и спросить, – лукаво улыбнулся Головкин. – То не секрет великий. Он во всех делах время ценит превыше всего. Однако Петр Алексеевич не только для этих целей сарай корабельный ставить удумал. Помнишь те могучие балки? Так вот – вскорости нам привезут механизмы: лебедки, поворотные стрелы и прочее. Туда и закрепим, дабы можно было много проще обычного тяжести поднимать да на верхотуру заносить. Да и даже обычный шпангоут, что весит немало, с такой стрелой и лебедкой сподручнее ставить, а не мужичкам надрываться, рискуя быть придавленными. А помнишь ты про фонари на вытяжке из земляного масла, которых только сейчас уже три десятка привезли для нужд хозяйства? Ведь если их по стенам развесить, то можно в несколько смен, как на ткацкой мануфактуре, работать. То есть и днем и ночью, круглый год. И погода нам не помеха. Зимой огромные ворота закрыл, костры в глубине амбара разложил, да отапливай. Холодно, конечно, но не так. И ветер огонь не задувает, да снег не засыпает. А через пару лет Государь обещает прислать железные печки, которые и греют сильнее, и от пожара защищают.