– Нельзя. На пьяную голову со временем баловаться опасно. – Подумал и добавил: – Да и на трезвую тоже. Всё, что я тебе рассказывал – не больше, чем теория, практикой не подтверждённая.
Такого поворота я не ожидал:
– Так ты… это ты насочинял всё?!
– Да. Расскажи лучше о себе. У тебя что случилось? Что-то совсем нехорошее? С семьёй? С дочкой?
Меня будто холодной водой из брандспойта окатили. Хуже – будто обухом в темя хрякнули! Мгновенно Радиковы сказки о путешествиях во времени отступили и сегодняшняя реальность навалилась. Память девяти лет, разделивших нас.
Солёный комок подкатил к горлу. Но я сдержался. Эти слёзы я уже выплакал. Сотню раз выплакал.
Радик заметил, как я переменился в лице, вновь разлил водку, пододвинул мне стакан.
– Расскажи, сразу легче станет.
Легче? Да понимает ли он, о чём говорит? Мне – легче?!
Я схватил стакан, опрокинул в рот, высушил одним долгим, большим глотком. Это был лишний стакан, не мой уже. И чёрт с ним! Хочет послушать?! Изволь!
Выложил я всё, как есть. О Ксюше, о злосчастном июле две тысячи первого, о пацане-ментёнке, решившем полихачить, о том, как в наших судах красный свет неожиданно меняется на зелёный, а «зебра» уползает на шесть метров в сторону. О том, как я пытался найти правду… И о том, как эта самая «правда» нашла меня, тоже рассказал.
А потом я ещё выпил. Больше не думая, лишним будет стакан или нет.
– Ты меня спрашивал, почему я в школе не работаю? Статья у меня неподходящая, понимаешь ли. Плохая статься. С такой к детям и близко не подпустят. Хорошо, хоть дворником взяли! Директор ЖЭКа «облагодетельствовал». Сказал, когда заявление подписывал: «Повезло тебе, что я мужик. Мужик к мужику в таких делах всегда сочувствие проявит. Была бы на моём месте баба, погнала бы тебя взашей». Поинтересовался ещё: «И как оно, стоило того?» Гад.
Радик слушал меня, всё более хмурясь. И когда я замолчал, переспросил:
– Гена, но это же ерунда какая-то? Не мог ты так поступить. Если бы она тебя даже спровоцировать попыталась, ты бы не поддался. Выставил бы её, и всё.
Я разозлился. Он что, не слышал, что я ему рассказывал? Или сомневается, что это подстава была?! Конечно, молодая смазливая кукла сама себя предлагает. Какой мужик устоит? И друг Гена не выдержал, позарился на свеженькое…
Рука моя сама собой сжалась в кулак. Врезать бы от души, чтоб не вякал!
Я даже испугался такой своей мысли. Это всё из-за водки. Лишний стакан. Или два? Завадский ведь не виноват, совершенно не виноват. Вот сучке той малолетней я бы врезал, дряни мокрохвостой. Ох, врезал бы! Изуродовал бы, чтобы на всю жизнь запомнила, как другим эту самую жизнь ломать ни за что, ни про что. А потом опять на зону, и хрен с ним!
…А на зоне снова тех шакалов бы встретил. Нет, драться с ними я не стану. Просто замочу. Стольких, сколько смогу. И пусть потом убивают. Жизнь не дорога? Да нахрен она мне нужна, такая жизнь!
– Нахрен она мне нужна, а? Я тебя спрашиваю?!
– Тише-тише…
Оказывается, я ору это во весь голос и кулаком по столу стучу, а Радик хватает меня за плечи, пытается остановить. Прихожу в себя на минуту, тянусь за бутылкой. Радик сдёргивает её со стола.
– Что, жалко?! – рычу на него. – Зачем тогда звал?
– Гена, тебе хватит…
Вновь выныриваю на поверхность – я у дверей, порываюсь уйти, а Радик вцепился, что твой репей, не пускает.
– Не-не-не, и не думай! Не пущу! Тебя же первый милиционер арестует…
Это он прав. Повяжут, козлы вонючие…
Вновь просветление – Радик пытается уложить меня на диван, а я отбрыкиваюсь:
– Отвянь, не буду я спать! Мы ж не допили…
И последний кадр. Радик моет посуду на кухне, а я стою в дверях, прислонившись к косяку, чтобы не упасть. Глупо хихикая, спрашиваю:
– Радик, это ты мне снишься, а?
– Нет, не снюсь.
– Так мы это чё, в самом деле здесь? В будущем?
– Угу, в самом деле.
– А… я это… не хочу здесь. Мне назад надо.
– Назад? На диван, что ли? Так отправляйся. Дойдёшь или помочь?
– Дойду…
Не помню, добрёл я самостоятельно, или Радик меня тащил. Больше кадров яви в моей голове не осталось. Дальше шёл сон.
– …Па, а правда было такое, что вы меня чуть не потеряли?
– Это мама рассказывала? Правда. Мы к бабушке Зое ехать собирались. На вокзале, пока поезд ждали, ты и пропала. Только что сидела возле чемоданов, глядь – уже нету. Ух, как мы испугались!
– А чего вы испугались? Подумаешь, отошла на два метра. Куда бы я делась!
– Не скажи. Это же вокзал. Людей толпы, приезжают, уезжают. Цыганей, опять же полно, жулья всякого. Запросто увести могли. Мы пока искали, к тебе какой-то дядька приставать пытался. А ты что, ничего не помнишь?
– Помню. Как мама меня лупцевала, а я ревела.
– Так было за что.
– Бить детей нельзя, ты сам говорил. Па, а дядька тот куда делся?
– Дядька? Почём я знаю. Убежал. Пошли к двери, следующая остановка – «Цирк»…
Я лежал, чувствуя, как по щекам текут горячие слёзы. Давно этот сон не возвращался. Думал – всё, отпустило, зарубцевалась рана. Ошибся. Вчерашние разговоры снова разбередили. И откуда этот Радька взялся на мою голову?
Нет, Радик был ни при чём, пить нужно меньше. А то вишь, дорвался до халявы. Норму он знает! Сказал бы: «О себе рассказывать ничего не буду», и баста.
Я открыл глаза. Утро уже давно началось, ходики восьмой час натикали. А сегодня у нас среда, рабочий день, между прочим. Значит, нечего отлёживаться.
Встал. Голова шумела и противно кружилась. Но это не страшно, это перетерпеть можно. Радик с меня штаны стащил, вот что хуже. Пришлось наклониться, чтобы надеть, и кровь тут же болезненно ударила в виски. Под холодный душ в самый раз, но занято, Завадский в ванной плещется. Тоже похмельный синдром прогоняет? Хотя он-то выпил всего-ничего.
От нашего вчерашнего пиршества следов в комнате не осталось, Радик ещё вечером всё на кухню унёс. А интересно, он догадался в холодильник бутылку минералки засунуть?
Я уже собрался на кухню в разведку идти, когда заметил лежащий на тумбочке браслет. «Хронобраслет». С минуту разглядывал его, затем взял осторожно. Тяжёлый, увесистый. Приложил к запястью, защёлкнул застёжку. Помедлив, нажал кнопочку над циферблатом. Узкая стрелка дрогнула, чуть отошла в сторону от широкой. Потом ещё немного. Направление ветра времени не совпадало с его течением.
Голова прояснилась мгновенно. А если это в самом деле машина времени?! Не из кино, не из книжки – настоящая! Если не врал Радька, не фантазировал? Я же смогу вернуться в прошлое, и всё исправить! Легко! Не пущу Ксюшу за мороженым, и ничего страшного не случится. Никогда не случится!
Стараясь унять дрожь в пальцах, я выставил угол атаки, как показывал Завадский. И сообразил, что не слышу больше шума воды.
Радислав стоял в дверях ванной и пристально наблюдал за мной.
– Гена, не надо. Ты не сможешь изменить историю. Брэдбери ошибся с эффектом бабочки. То, что должно произойти, уже произошло.
– Да мне начхать и на историю, и на бабочку, и на твоего Брэдбери. На всех скопом, и на каждого в отдельности, понял? Моя дочь не должна была умереть в двенадцать лет. Не должна попасть под машину того урода. Это случайность, понял? И если твоя игрушка действует, то я эту случайность исправлю!
– Гена, ты же не знаешь главного. Тебе не позволят…
– Да пошёл ты!
Я нажал кнопку «старт».
Глава 2. Июль, 2009
В первое мгновение мне показалось, будто под дых дали. Радик что-то продолжал говорить, но голос его резко изменил тембр, превратился в рокот, гул, так что слов не разберёшь. Оборвался. Тишина повисла в комнате, абсолютная. Ни автомобильного шума за окном, ни урчанья в водопроводных трубах. Затем фигура Радика начала расплываться. Превратилась в пятно, размазалась, растворилась. И так же начали терять очертания предметы вокруг меня.
Это ощущение я даже сравнить ни с чем не мог. Ближе всего – когда хороший удар в голову пропустишь. Да, прав был Радик – спьяну в такие игры играть не дело. Голова кружилась, желудок в горло выворачивался. Я еле удержался, чтобы не стравить. Пора выбираться на свежий воздух.
Попытался сделать шаг, и меня тут же повело в сторону. Помню, где-то там были кресла, стол, но сейчас всё это стало колышущейся тушей, то и дело меняющей положение. Будто живой. За что именно я зацепился, даже не понял. Попытался схватить, чтобы не упасть, не потерять равновесия, а оно не держало. Руки нащупывали скользкое, сочащееся между пальцами. Кажется, только что я цеплялся за спинку кресла, вполне твёрдую и устойчивую. И в следующую секунду эта твёрдость исчезает, рука проваливается в манную кашу.
Не знаю, сколько минут понадобилось мне, чтобы выбраться из комнаты. Хорошо, хоть проём двери оставался чётким и ясным. Стены с выцветшими обоями – тоже. И блямба выключателя на стене. В коридоре царил мутноватый полумрак, потому я машинально ткнул пальцем в выключатель.
Нажимать оказалось не на что. Я отдёрнул руку, не поняв в первый миг, испугавшись, что шарахнет током. Затем сообразил – внутренности блямбы тоже размягчились.
В начале коридора у Завадского располагался уголок для обуви – всё по культурному, зашёл с улицы, переобуйся, будь добр. Там стояли тумбочка с коробкой для щёток и крема, Радиковы кроссовки и мои «гавнодавы»… вчера стояли. А сегодня моя обувка растворилась бесследно. Пришлось топать в шлёпанцах, выделенных Радиславом. Всё лучше, чем в одних носках.
Следующим испытанием стала входная дверь. Обыкновенная, деревянная, со старым «совковым» замком. Она не желала открываться! Колёсико заело намертво, не крутилось ни влево, ни вправо. И ручка не поддавалась. Я почти отчаялся выбраться из этой ловушки. И вдруг… вывалился на площадку. Нет, дверь не распахнулась, она тоже сделалась мягкой на миг. А когда я развернулся, вновь стояла твёрдая и нерушимая.
Ступеньки и перила лестницы не расплывались, иначе спуститься с четвёртого этажа я бы не смог. Шёл, и благодарил судьбу, что Завадский снимал квартиру не в высотке. Даже представить страшно, что бы ждало меня на месте лифта.
Дверь подъезда выпустила, не артачась, хоть и железная, и с замком кодовым, – это я вчера приметил. Но на улице стало хуже. Когда я браслет надевал, за окном солнце светило, а сейчас непонятно, какое время суток. Рассвет, вечер поздний? Ни солнца, ни луны, ни звёзд. И даже не облака над головой – просто серость. От серости этой всё вокруг выглядело иначе, чем накануне, не сразу и сообразишь, куда идти. Дома оставались домами, чёткие, неподвижные. И ещё столбы. Но проводов между столбами не наблюдалось. От деревьев уцелели стволы и толстые ветви, остальное – пятно, такое же серое, колышущееся, как всё здесь. О людях, машинах и говорить нечего – исчезли. Так, марево над асфальтом. Идти в него было боязно, но не стоять же вечно под подъездом?
Я медленно побрёл вперёд. Ожидал, что кто-нибудь зацепит, толкнёт. Ничуть не бывало! Марево походило на редкий кисель. Оно расступалось, пропускало меня. Идти было не тяжело, а скорее противно. До тошноты противно. Я ведь сразу понял, что сквозь людей иду, сквозь тела их. Хорошо, что запахи исчезли, и кисель хоть и вполне ощутимый был, но не липкий, следов после себя не оставлял. Иначе мои внутренности не выдержали бы такого испытания.