Дед помог занести «Сидорова» в избу, уложил на застеленную кровать.
– Только вот что. Форму энту спрятать надобно. Сымай одежу!
Переглянулись мы с «Сидоровым». Вообще-то верно – оставаться в форме нельзя. Не ровен час, нагрянут немцы – без разговоров шлепнут. Не брали они в плен раненых, добивали на месте.
Я помог раздеться «Сидорову», протянул форму деду. Он скрутил ее рулоном и протянул руку к пистолету:
– Оружию давай.
– Да ты чего, дед? – запротестовал раненый.
– Слабый ты, чтобы отбиться. Спалят ироды всю деревню и нас с тобой. Послушай старика – отдай!
«Сидоров» нехотя передал деду кобуру с пистолетом. Тот сгреб все в охапку и ушел. Его не было довольно долго – с полчаса. Мы уже начали волноваться – не случилось ли чего?
– Как думаешь, дед не выдаст? – тревожился «Сидоров».
– Кто его знает, в душу не заглянешь.
Вошел дед, отряхнул свою одежду.
– Чего насупились? Вы вот что, робяты, вы не сумлевайтесь. Я хоть властью большевистской обиженный, в предателях отродясь не был. Что в моих силах, сделаю, раненого обихожу не хуже, чем в госпитале ему будет.
Я помялся:
– Как звать-то вас?
– Парфентием батюшка с матушкой при рождении нарекли.
– А деревня как называется?
– Простое, чисто русское у нее название – Зайцево. Не забудешь?
Я засмеялся:
– Нет, конечно. Перекусить чего-нибудь не найдется у вас?
– Найдется, как не найтись. Вот старый дурень – разговоры тут с вами разговариваю, а накормить забыл.
Дед засуетился, вытащил из русской печи чугунок еще теплой картошки, принес ломоть соленого сала, кусок зачерствевшего хлеба. Руками развел:
– Хлеб пеку раз в неделю, поскольку один в деревне проживаюсь, так что извиняйте – нету другого покамест.
Мы поели картошечки с салом да луком, запили отваром
шиповника. Заварки чайной у деда давно уже не было – с той поры, как в соседней деревне разбомбили сельмаг.
После еды разомлел я, прилечь потянуло. Да нельзя – документы надо своим передать, а для этого – еще и через линию фронта перейти. Так не хотелось из дома дедова уходить, как вроде гири на ногах держат. Однако надо спешить. Я подошел к «Сидорову». Он на ухо мне сказал пароль, который надо назвать в штабе армии.
– Ну, Петр, удачи тебе. Не дай себя убить, очень прошу – перейди фронт. Пусть в штабе знают – где, что и как.
– Постараюсь. Ты выздоравливай только.
Я взял автомат и вышел, провожаемый дедом. А дальше – в лес.
Шагалось без груза значительно легче, только автомат висел на плече да две обоймы в карманах. Непривычно без формы: боец не боец – партизан ли, дезертир? И документов нет никаких.
Чистый лесной воздух, пьянящий смолистыми ароматами, резко обострил чувство голода. Я с жадностью присматривался к кустам – вдруг съедобные ягоды встретятся? Специально-то искать не время! Как назло, чаще всего попадались черные, блестящие – несъедобные. На солнечных пригорках встречалась душистая земляника, реденько алевшая среди травы на южных склонах. «Ничего, доберусь до своих, наемся» – подбадривал я себя. Главное, жив, жив, черт побери! И документы ценные надежно спрятаны. Правда, еще исхитриться надо – переправить «Сидорова» и бумаги куда надо. Настроение – на подъеме.
А прифронтовая полоса с каждым часом – все ближе. Надо смотреть в оба – нелепо сейчас на мелочи провалить задание. Чувство ответственности за операцию, исход которой теперь зависел от меня, не позволяло расслабляться.
За два дня – где пешком, где ползком, а где и бегом – я добрался до передовой, вернее, до второй линии немецких траншей. Устал сильно – не по дороге идти пришлось – лесом да оврагами. И скрываться все время приходилось.
Дождался ночи, пополз к траншее. Наудачу она пустая оказалась. Перебрался по-пластунски до первой линии, замер, прислушиваясь. Надо осмотреться, все-таки неделю здесь не был, измениться многое могло. Черт, как темно, только когда ракета взлетит, и углядишь что-нибудь. Высмотрел, где гнездо пулеметное, где ракетчики сидят. Наметил путь. Плохо, что кроме автомата с собой ничего нет – нож-
ниц саперных например. А как без них заграждение из колючей проволоки преодолевать?
Я перебрался через траншею, лег на спину. Приподняв колючку автоматом, кое-как прополз под ней, порвав при этом рубаху. Перевернулся на живот и – от немцев. Хлопнул выстрел ракетницы, в небо взмыла ракета. Я снова замер. Дальше полз медленно. Лучше уж потерять час на нейтралке, чем поторопиться и оказаться убитым.
Вот и темнеющий в ночи бруствер нашей траншеи – бойцы винтовки на меня навели, глаза из-под касок сверкают недобро. Свалился я туда, но дух перевести и обрадоваться не успел. С обеих сторон меня подперли штыками.
– Хенде хох! Бросай автомат, гад! А то живо на штыки насадим.
Я подчинился, отбросил автомат:
– Ребята, свой я, из разведки.
– А форму свою что – у немцев на это рванье выменял? И автоматик тебе фрицы на память придарили?
Стоящий сзади боец завесил мне кулаком в ухо. Однако стерпел я – мне только драки не хватало. «Неласково Родина-мать встречает – как мачеха», – горько усмехнулся я.
– Зови ротного! – повернулся старший к молодому веснушчатому бойцу. – А ты, гад, стой и не шевелись.
Так и стоял я, пока не пришел ротный. Узнал он меня не сразу, даже зажигалкой у лица чиркнул.
– Вроде ты взводный разведчиков? – неуверенно спросил он.
– Как есть – старший сержант Колесников. Мы же у тебя на этом участке неделю назад переходили, трое нас было. Начштаба нас еще провожал – вспоминай!
– Было такое. Только извини, оружие пока не верну и в штаб под конвоем пойдешь.
Меня в сопровождении двух бойцов отправили в штаб.
– Иди, только не рыпайся. Взводный ты или нет, но если побежишь – застрелю! – грозно сказал молодой парень.
– Ага, только винтовку с предохранителя сначала сними, – не удержался я и получил прикладом в бок.
Шли долго – мой конвой не торопился. Перед штабом остановились. Один из бойцов зашел в здание и через несколько минут вышел вместе с уже знакомым мне начальником штаба, на ходу застегивающим гимнастерку.
Увидев и узнав, майор ухватил меня за рукав и потащил в штаб.
– Свободны! – на ходу крикнул он бойцам, обернувшись через плечо.
Завел меня в свой кабинет.
– Почему один? Что с… ними? – В глазах майора застыла нешуточная тревога за судьбу «командированных» на «его» участок фронта.
– «Сидоров» жив, но ранен в ногу – я его оставил в деревне, а «Иванов» убит.
– А в цивильном почему?
– Я свою форму «Сидорову» отдал – он же в немецкой был. Товарищ майор, мне бы в штаб армии позвонить.
– Вот телефон – звони.
– «Сидоров» без посторонних велел.
– Это я-то посторонний?! Ну, знаешь, Колесников, ты про меру-то не забывай!
Он в сердцах громко отодвинул стул и вышел.
Я покрутил ручку полевого телефона. В трубке щелкнуло, и женский голос произнес:
– Седьмой.
– Дайте начальника штаба армии.
В трубке опять щелкнуло, и наступила тишина, прерываемая треском помех на линии. Потом я услышал мужской голос:
– Николай Иванович, ты что по ночам звонишь?
– Я не Николай Иванович, я командир взвода разведки Петр Колесников.
– Что за дурацкие шутки, взводный?! Ты что, самогону напился? Да я тебя…
Я прервал поток слов начштаба армии паролем:
– Бабушка умерла.
– Какая, к черту, бабушка? – И тут же: – Повтори!
Я повторил пароль.
– Ты где?
– В штабе полка.
– Все живы?
– «Иванов» убит, «Сидоров» в ногу ранен – сам идти не смог, остался там.
– А…?
Я понял вопрос:
– Тоже там.
В трубке наступила тишина. Я подумал, что связь прервалась, и дунул в трубку.
– Подожди, взводный, я думаю. Чуть без слуха не оставил. Вот что – дай мне Николая Ивановича.
Я положил трубку на стол и выглянул в коридор:
– Товарищ майор, вас к телефону.
Ожидавший в коридоре начальник штаба стремительно вошел в комнату и взял трубку:
– Да, я. Здравствуй!
Повернувшись ко мне, он махнул рукой – выйди, мол.
Теперь я вышел в коридор. О чем был разговор, я не слышал.
Через несколько минут майор вышел, оглядел меня с головы до ног и покачал головой:
– И это – боец Красной Армии! Пойдем со мной.
Мы вышли во двор, обошли здание. Бывал я уже здесь – у старшины хозвзвода.
Поскольку уже наступило утро, старшина был у себя.
– Одень его и обуй.
Старшина оценивающе посмотрел на мою фигуру, снял со стеллажей белье, гимнастерку и брюки, протянул ремень брезентовый:
– Извини, кожаных нет. Размер обуви какой?
– Сорок второй.
И сапоги мне нашлись – да не кирза, а яловые! Я тут же переоделся.
Начштаба стоял рядом, вроде ему своих дел мало было:
– Пошли.
«Что он меня, как нянька, опекает?» – терялся я в догадках.
Майор привел меня на кухню:
– Накормите человека.
– Товарищ майор, у нас не готово еще – завтрак только через час.
– Ну, может, от караула чего-нибудь осталось?
Меня покормили вчерашней холодной кашей, дали кружку горячего чая с хлебом и маслом. Проглотил я все в один присест.
И снова начштаба рядом.
Вместе мы пошли в здание. Он меня завел в комнату, где я раньше в первый раз увидел «товарища Иванова».
– Побудь пока здесь.
Я уселся на стул, опустил голову на стол. Щетина на подбородке заметно отросла и кололась. «Надо к парикмахеру
сходить, пока я в штабе» – подумал я. Распахнул дверь, а там – часовой с винтовкой.
– Давай назад, сержант, не велено.
И только сейчас до меня дошло – мне же не дают ни с кем общаться! «Ну да, конечно, – вспоминал я, – все сходится. Сначала начштаба рядом со мной в каптерке старшины был, потом на кухне. А теперь и вовсе изолировал. Наверное, по телефону указание получил».
Стол в кабинете был большой, крытый темно-зеленым сукном. Я улегся на него, подогнул ноги и постарался уснуть. Ноги от усталости гудели, от недосыпа и напряжения в последние дни голова была как чугунная.
Сон сморил быстро. Проснулся от легкого толчка в ногу.
– Вставай! – услышал я сквозь дрему голос майора.
Я соскочил со стола.
– Пошли.
Мы вышли из штаба, уселись в «эмку». Удивительно, раньше я ее в полку не видел.
Минут через десять выехали на поле, на котором стоял зеленый самолетик ПО-2 с красной звездой на фюзеляже.
– Садись, Колесников, тебя в штабе ждут.
– А как же «Сидоров»? Он меня с группой ждать будет.
– Вот там все и расскажешь.
Я поставил ногу на крыло, забрался в маленькую – на одного – кабинку. Пилот помог мне пристегнуть ремень и сам сел впереди в такой же кабинке. Он махнул рукой. Один из бойцов с голубыми петлицами крутанул винт.
Двигатель чихнул, выпустил клуб дыма, заработал ровно. Самолетик стал выруливать на взлет. К своему стыду, на самолете я ни в прошлой, ни в нынешней жизни не летал и потому опасался – не будет ли меня с непривычки тошнить? Этого только не хватало!
Биплан с расчалками и обтянутый перкалем фюзеляж не внушали доверия. На кочках самолетик смешно подпрыгивал, потом начал разбегаться и неожиданно для меня быстро поднялся в воздух и стал набирать высоту. Ручка управления, находящаяся у меня между колен, шевелилась как живая. «Управление сдублировано», – догадался я.