— Ишь как выводит, шельма!
— Это ж Санька из слободки горло дерёт! — грубо ответил ей Пахом, но в той неизбывной печали ему показалось что-то родное и близкое.
— А сёранно жалостливо-то как! — вздохнула Матрёна и утёрла слезу, — ты бы, Пахом, хоть яичек бы яму занёс, сиротинушке. Смотри, как убиваецца-та!
Сашка в своих страданиях наверняка бы дошёл бы до всяких ненужных мыслей, например, стоит ли мылить капроновый шнур или так сойдёт, если бы в этот критический момент мимо него с грохотом не промчался какой-то шарабан, запряжённый парой лошадей. Сашку обдало потоками жидкой грязи из-под колёс, что сразу же вернуло его в суровый пространственно-временной континуум.
— Шумахер, блин! — пробормотал он, пытаясь отряхнуть с подолов кафтана налипшую грязь. — Лети-лети, — злорадно добавил он, — голубь сизокрылый.
Из-за поворота раздался вполне ожидаемый удар и треск ломающегося дерева. Там была могила для всех телег, и знающие люди заранее объезжали эту улицу стороной. Саша прибавил шагу, полюбоваться на гибель своего обидчика. Посреди необъятной лужи стоял тот самый шарабан, со сломанным колесом, и, судя по всему, сломанной осью.
— Редкая птица долетит до средины! — удовлетворённо подумал Саня.
— Шайзе! Бевеге зих, бетрюнкен швайн! — орал прилично одетый мужчина, приоткрыв дверцу колымаги.
— Налетели, вороны, Россию-матушку клевать! — с ненавистью подумал Саня, но вслух спросил: — Что тут у вас стряслось? Куда ты мчался, дубина?
Возле колымаги стоял, сняв шапку, белобрысый мужичок и непонимающе лупал белёсыми ресницами.
— Так эта… кричал всё время. Шнель, шнель. Кулаком в ухо бил, немец проклятый! — пожаловался кучер, шмыгнул носом и добавил, — свалился на мою голову.
— Что ты там разорался, прусская сволочь? — спросил Саша по-немецки.
— Я не пруссак, я шваб! — заносчиво ответил немец.
«Насчёт сволочи возражений не последовало», — удовлетворённо подумал Саша, а вслух сказал:
— Ты попал, шваб! Ты в России!
Настроение почему-то сразу улучшилось. Немец же, ничуть не обижаясь на обращение «сволочь» — видимо, у них там, в солнечной Швабии, это было нормальным обращением к незнакомым людям, сказал:
— Я слышу речь цивилизованного человека! Никогда бы не подумал, что в глубине этой дикой, варварской страны можно встретить соотечественника!
— Я не соотечественник, — уточнил Саша, — я русский. Шубин Александр, к вашим услугам
— О! А я — Гейнц, Гейнц Шумахер! — приподнял шляпу вместе с париком немец.
— Быстроходный Гейнц, — усмехнулся Сашка.
— О! Откуда вы знаете? Меня быстроходным Гейнцем назвал господин Брюс, когда узнал, что до Санкт-Петербурга я доехал всего за три месяца! Скажите, герр Александер, где мы? И можно ли здесь починить мою карету?
На улице ещё было вполне светло, поэтому вокруг сломанного шарабана начали собираться мужики из окрестных домов. Они ожидали момента, когда их позовут вытаскивать из лужи застрявшую повозку, и деловито прикидывали, как они будут делить багаж незадачливого путешественника. Саша затравленно огляделся по сторонам и сказал:
— Можно. У нас всё можно. Но, боюсь, это обойдётся слишком дорого.
Посмотрел на туфли с квадратными носами и бронзовыми пряжками, в которые был обут немец и добавил:
— Сидите там, я сейчас.
Достал из котомки свой планшет, бумагу и карандаш, и заорал:
— Та-ак! Кто карету сломал? Видоки, начинаем записываться. Кто что видел? Вот ты! Куда? А ну стой! Ну-ка всё записываемся! Пахом! Ты куда? Я тебя записал!
Ненависть русского народа к разного рода документам, переписям и росписям носит, видимо, иррациональный и безусловный характер. Мужики как-то незаметно растворились в сумерках, остался всего лишь один Пахом. Он с обречённым видом подошёл к Саше и спросил:
— Лександра Николаич, может не надо меня записывать? Может мы так… договоримся?
— Договоримся, — согласился Саня, пряча письменные принадлежности. — Дам рупь, если возьмёшь нормальных мужиков, и вы дотащите телегу до моего дома. Чтоб только ни-ни! А то ведь запишу! И жердь какую принеси, немчуру вызволять. А то здесь утонет или лихоманку схватит — греха не оберёмся, если помрёт.
И тут же, на всякий случай, добавил:
— Вот тогда нас точно всех перепишут. И сосчитают.
— Сделаем, Александр Николаевич, — с видимой радостью согласился Пахом, — нешто мы без понятия? Я сейчас, мигом.
Вообще-то поначалу Саня, разозлённый тем, что его так бессовестно облили грязью, хотел дождаться окончания гуманитарной операции. Потом, через недельку, подобрать, при необходимости, на задворках ближайшего кабака впавшего в ничтожество немца и пристроить к делу. А не пристроится — так просто забыть его, как прискорбный анекдот отечественной действительности. Но что-то в нём дрогнуло. Какие-то ещё окончательно не деградировавшие интеллигентские рефлексии сработали. Видимо, он подсознательно поставил себя на место немца и содрогнулся.
Однако через час карета стояла во дворе у Сашки, аккуратно установленная на четырёх чурбаках. Сломанное колесо вежливо было прислонено к забору. Зато три других растворились в пространстве. Видимо, сметливые слободские мужики решили, что хорошим барам надо облегчить, сколь возможно, их бестолковую жизнь. Глупо загромождать двор — всё равно скоро зима и карету придётся ставить на полозья.
Саша удовлетворённо вздохнул. Весь багаж остался цел и даже лошади стояли в конюшне. Хрен с ними, с колёсами, всё равно на полозья ставить. Степан, незадачливый кучер, поселён там же. Правда до этого, чтобы он не замёрз, его заставили натаскать воды в баню, наколоть дров и вообще.
— Движение — это жизнь, Степан, — сказал Саша, — отдыхать будешь… потом. Не пылит дорога, не дрожат листы… Завтра в имение поедешь, сена привезёшь. А то здесь вы со своим немцем подохнете, а я виноват буду.
— Избавьте, барин, от ирода немчурского, сил больше нет терпеть! Ни слов по-русски не разумеет, только орет и в ухо бьёт. Чем могу отработаю, вот истинный крест!
— А ты чьих будешь? — спросил Саня, — что тебе велено было?
— Уваровых, графьёв. На извозе мы, по оброку. Отвесть, значицца, господина Шумахера до городу Екатеринбургу и взад обертаться. Если что, я по-немецки и голански разумею, — умоляюще уточнил он.
— Ну, — Саня посчитал по пальцам, — года полтора у тебя ещё есть. Большего обещать не могу. Но отработаешь.
— Заходите, герр Шумахер, — сказал он спасённому немцу, — перекусим, расскажете про то, как вы до такой жизни докатились.
Шутка показалась швабу удачной, и он вежливо рассмеялся. Саня подпалил зажигалкой свечи, не обращая внимания на вытаращенные глаза гостя, достал из печи горшок с тушёной капустой. «Опять пост, — тоскливо подумал он, — опять без мяса». Нарезал каравай хлеба своим бессменным ножом.
— Меня в Санкт Петербург вызвал троюродный брат моего отца, — начал свой рассказ немец, — когда получил место секретаря в Академии Наук. У меня есть письмо за подписью русского царя, Петра. Да. Родственник помог нашей семье. Мы люди небогатые, приходилось всякое видать, но Страсбургский университет я закончил. Да. Потом долго работал, не представляете герр Александер, за какие гроши я работал. В Шварцвальде искал руды, в Зулле работал в литейной мастерской, и даже почти стал мастером. Я узнал секрет… Ну, неважно. М-да. Фамильный секрет… Едва скрылся. Пришлось скитаться, терпеть лишения. Я посчитал, что многому научился, но открыть своё дело не мог. У нашей семьи просто нет денег. Мой отец писал герру Шумахеру — он троюродный брат моего отца. Он откликнулся. Да. Всё-таки родственники — это великая вещь. Ну, разумеется, там были кое-какие условия, — Гейнц поморщился, — но я согласился. Он ходатайствовал перед царём, я получил приглашение на работу в Берг-Коллегиум. Только пока я ехал, царь Пётр умер. Это мне в Риге сообщил господин Репнин.
Немец, не переставая, жевал, но при этом успевал рассказывать свою душераздирающую историю. Сашка с трудом понимал его речь, искажённую чудовищными швабскими диалектизмами и вкраплениями французских слов.
— Через тернии, герр Шумахер, лежит путь к звёздам, — трюизмом поощрил он шваба на дальнейшие воспоминания.
— О, да. Именно так. Аникита Ивановитч давал мне письма для своих родственников в Санкт-Петерсбург, и расстались мы в хороших отношениях. Но лучше бы я тех писем не брал! Князь Меншиков, узнав о моих сношениях с Репниным, вообще меня не принял, но хорошо, что в русской столице есть добрые люди. Мой родственник, господин Шумахер — а он, как я уже говорил, троюродный брат моего отца, помог получить высочайшую аудиенцию. Новая императрикс отказала мне! В русской казне нет денег!
— Там всегда нет денег, — мрачно прокомментировал Сашка, — сколько себя помню, столько там и нет денег. Одни недоимки.
Изыскания внутренних резервов и сокращение управленческого аппарата, так нынче называется то, что из века в век происходило в России, странным образом денег в казну никогда не добавляло.
— Я заезжал в Берг-коллегиум, Якоб Брюс мне соболезновал. Он прозвал меня «быстроходный Гейнц», за то, что я добрался до Санкт-Петербурга всего за три месяца. Хе-хех-хе… — он весело рассмеялся, видать кличка «Шнеллер Гейнц» ему сильно импонировала. — Но денег не дал. Написал рекомендательные письма к Никита Демидофф и Вильхельм де Геннин. Я хорошо знаю литейное, кузнечное производство, поиск руд. Как вы думаете, герр Александер, у меня есть шансы получить хорошую должность?
— Никита Демидов помрёт скоро, сейчас там Акинфий, — задумчиво сказал Саня. — Так ты, значит, карьерист?
Сейчас, в это самый момент, он готов был достать с полки стаканы и бутылку, но в неверном свете восковых свечей увидел ползущую по воротнику Шумахерового камзола вошь. Его передёрнуло. Паническая Сашкина брезгливость и боязнь всяких бытовых насекомых делала из него ревностного поборника гигиены почище некоторых санитарных главврачей.
Через час он вытащил бесчувственное тело за тощие ноги из бани. Посмотрел внимательно и пробормотал:
— Хренасе! Мужик-то весь в корень пошёл.
Судьба шваба в этот момент оказалась предрешена. Он окатил его ледяной водой. Гейнц приподнялся, помотал налысо обритой головой и спросил:
— Я уже умер?
— Нет, ты живее всех живых, — рассмеялся демоническим хохотом Саша и собрался вылить на него вторую бадью воды. Шваб со скоростью ошпаренного таракана нырнул в баню. Саша затолкал ногой шмотки многострадальца, включая шляпу и парик, в прогоревшую печь.
— Что сгорит, то не сгниёт, — удовлетворённо сказал он, прислушиваясь к тому, как в печи с треском лопались от жара вши, — а сгорит, так оно, значь, судьба!
Теперь уже, без всяких нервических комплексов, можно было и поговорить по существу. Немец вытащил из своих баулов запасные кальсоны и теперь восседал за столом в неприличном виде. Впрочем, это никого не смущало.
— Я получил всё-таки место ассистента. Академиум это ужас. Мой троюродный дядя бьётся, чтобы навести там порядок. Но всё бесполезно. Банка со змеями. Вы знаете, герр Александер, что такое змеи?
Саня хотел сказать, что наипервейшая змея и есть, собственно, господин Иоанн-Даниил Шумахер, но промолчал. Сейчас эта правда никому не нужна, а потом с гнобителем науки вообще, и русской, в частности, разберёмся. Гейнц тем временем продолжал: