Раздав всем указания, сеньора Пилар устало вытерла лоб. Мы, посмеиваясь, выполнили ее распоряжения и, нагруженные тарелками и блюдами, двинулись с кухни. Но в коридоре столкнулись с отцом Лауры и Рауля, который вышел к нам со стороны террасы, неся в каждой руке по запылившейся бутылке с вином. Судя по всему, он вернулся из винного погребка.
– А, слышу уже, слышу, что все в сборе, – тепло улыбнулся сеньор Андрес, кивая нам, так как его руки были заняты. – Что, мать уже подключила к работе?
– Угу, а до этого, вместо поздравлений, раскритиковала мои джинсы.
– А чем они ей не угодили? – недоуменно спросил отец, окидывая сына взглядом.
– Вот и я не понимаю, – ответил Рауль. – Вроде на этот раз целые, без прорех.
– Ну, у нашей матери вкусы… излишне консервативные, – осторожно заметил сеньор Андрес, и с кухни тут же раздалось:
– Я все слышу! Андрес, где вино? Мы его в этом году дождемся или нет?
Мужчины понимающе переглянулись и усмехнулись. Можно было подумать, что всем в семье заправляет сеньора Пилар, но на самом деле «командование» на себя она брала лишь в те дни, когда в ее доме случались застолья. Она неизменно хотела, чтобы все вышло на высшем уровне, и к каждому семейному обеду готовилась так, словно это был торжественный прием. Но лиши ее этих хлопот, и ее жизнь утратила бы часть радости: сеньора Пилар любила готовить и собирать у себя гостей. Особенно сейчас, когда ее дети выросли и покинули родительский дом.
Время за вкусным обедом, шутками, разговорами, рассматриванием подарков летело со скоростью птицы. Как жаль! Этим днем я наслаждалась не меньше, чем любой из присутствующих. Эта семья была дружна и сплоченна. Родители свою любовь пронесли через всю жизнь, смогли не расплескать ее, и я, любуясь ими, их отношениями, желала, чтобы и мы с Раулем жили так же – в любви и согласии долго-долго.
Глядя на свекра, я в очередной раз подумала о том, что сын – его копия. Высокий рост (хотя Рауль все же был выше отца почти на голову), похожее сложение, чеканный профиль, светло-зеленые глаза. В молодости сеньор Андрес был настоящим красавцем, но и сейчас, будучи уже в возрасте, сохранял следы былой привлекательности. Седина в густых волосах, бывших когда-то иссиня-черными, придавала его облику благородности, цвет глаз не утратил яркости. Лаура же пошла в мать: невысокая, хрупкая, темноглазая, с нежными чертами лица. Я перевела взгляд на подругу и заметила, что она в очередной раз зевнула. То ли беременность на нее так действовала, то ли просто не выспалась. Перехватив мой взгляд, Лаура смутилась и пояснила:
– Спала плохо. Какие-то кошмары снились.
– Ага, ворочалась, стонала и один раз даже закричала, – подтвердил Давид.
– Да что ж тебе такое снилось? – встревожилась тут же сеньора Пилар, которая любые происшествия со своими детьми принимала слишком близко к сердцу.
– Да вроде и ничего страшного, какая-то танцующая девушка… Но почему-то было жутко.
– В красном платье, с розой, босая? – машинально ляпнула я.
Лаура подавила новый зевок и удивленно посмотрела на меня:
– Да. А откуда ты знаешь?
Выкручиваться мне не пришлось, так как меня опередил сеньор Андрес вопросом к Раулю о гастролях.
– Меньше двух недель осталось до начала, – ответил тот. – Начинаем с Барселоны, затем едем в Мадрид, Малагу… Или Сеговию, а потом Малагу? Не помню.
– А в Галисию? – живо спросил сеньор Андрес, предки которого были из тех мест. На галисийское происхождение указывала и фамилия, одноименная с крупным городом – Оренсе.
– Пока не знаю. Ждем подтверждения или, наоборот, отказа.
Беседа живо завертелась вокруг предстоящих концертов, а мне вспомнился тот день, когда родители узнали о решении Рауля целиком посвятить себя музыке. Им нравилось его увлечение, они гордились сыном, бывали на выступлениях на местных праздниках. Но когда Рауль заявил, что оставляет работу в госпитале ради неровной жизни профессии музыканта, за столом повисло напряженное молчание. Поступок этот в то время, когда в стране царит безработица, понять и принять было непросто. И вот опять разговор вернулся к этой теме – уход Рауля из госпиталя.
– Мне очень жаль, что ты так поступил, – вздохнула сеньора Пилар, собирая со стола грязные тарелки. – Университет, восемь лет работы, хорошее место – и все это оставлено ради музыки.
– Мама, медицинский диплом у меня никто не отнимает, а упускать шанс я не собираюсь, – терпеливо повторил Рауль.
Группа существовала давно, но ее деятельность долго ограничивалась выступлениями на местных праздниках и фестивалях, хоть ребята и не теряли надежды когда-нибудь пробиться на большую сцену. Удача им улыбнулась, когда в прошлом году они выиграли в одном конкурсе возможность записать диск в студии, а затем познакомились с Хосе Мануэлем – менеджером, приведшим к успеху не один музыкальный проект.
– Мог бы совмещать музыку свою с работой, – проворчала сеньора Пилар.
– Как? – развел руками Рауль. – Я перепробовал всевозможные графики, работал и в ночные смены, и по выходным. И если раньше еще можно было совмещать, то сейчас никак!
Период с зимы и до лета прошел в записи диска: много чего меняли, добавляли, перезаписывали. Рауль даже какие-то ночи проводил в студии, как и остальные музыканты, ради того, чтобы результатом остались довольны. Весной выпустили сингл, который принес первый успех, и сняли на него клип. Летом группа выступала на фестивалях и различных праздниках вместе с другими артистами и завоевывала популярность. Недавно вышел диск, и работа завертелась новым водоворотом: активное продвижение, подготовка к туру, репетиции. За кажущимся легким успехом и везением на самом деле стояла большая работа. Я почти не видела мужа дома, но приняла эту жизнь, понимая, что по-другому быть не может. Это будет не Рауль – без музыки. Но те свободные минуты, которые выпадали ему, он проводил со мной.
– Стоит ли все это таких усилий? – сощурилась мать. Лаура взяла из ее рук тарелки и отнесла на кухню. Я тоже поднялась, чтобы помочь. – Этот мир такой нестабильный! Ты сам рассказывал, как то одни музыканты, то другие, уже сделавшие себе имя, ищут средства на запись, прося помощи даже у поклонников. Уверен ли ты, что и дальше у тебя все пойдет гладко? Не потеряешь ли надежду, профессию? Жену, наконец? Ты уверен в том, что все у тебя будет хорошо?
Повисла напряженная пауза, в которую и родители, и вернувшаяся с кухни сестра смотрели на Рауля, ожидая ответа. В глазах матери читалась тревога, отец глядел с прищуром, будто проверял сына на твердость его убеждений, Лаура смотрела на брата с надеждой на положительный ответ. Давид – выражая поддержку. А я… Я просто обняла мужа, давая тем самым понять, что не сомневаюсь в нем и буду с ним в любой ситуации.
– Нет, – честно сказал Рауль, глядя родителям в глаза. – Я не уверен ни в том, что все и дальше пойдет хорошо, ни в том, что мои надежды не окажутся обманчивыми. Я могу лишь рассчитывать на собственные силы и на вашу поддержку. Это большой риск, и я об этом знаю, так же как и Анна. Я рассказал ей о своих сомнениях, обрисовывал ситуацию далеко не в радужных тонах, но она поддержала меня.
– Ох, – только и вздохнула сеньора Пилар, затем собрала со стола грязные стаканы и отправилась с ними на кухню.
– Я не буду с тобой спорить, – сказал, обращаясь к Раулю, сеньор Андрес. – Ты уже все решил. Если это твое – вперед. Но не забывай, что исполнить мечту жизни – это, конечно, важно, но куда важнее удержаться и не утратить желания следовать этой дорогой, не растерять радость из-за препятствий, сложностей, разочарований. Исполненная мечта – это еще не пройденный путь. Это дверь, за которой ожидает отнюдь не рай, а дорога, короткая или длинная – зависит от тебя. Но всегда это дорога с множеством препятствий.
– Я согласен, папа.
– Ну что ж, пожелаю тебе еще не терять головы. И удачи, конечно.
– Спасибо.
– Пожелай ему лучше новые портки купить! – раздался с кухни голос сеньоры Пилар, которая, видимо, внимательно прислушивалась к окончанию разговора даже из кухни.
– Мама, тебя, похоже, куда больше расстраивает не то, что Рауль променял одну профессию на другую, а его манера одеваться, – сказала Лаура под дружный смех.
Мы пробыли в гостях у родителей до вечера и просидели бы за кофе, сластями и разговорами еще дольше, если бы Раулю не нужно было ехать на репетицию.
* * *
Долорес… Она оправдала свое имя, оставшись в его высохшей и растрескавшейся, как земля в засуху, душе вечной болью. Боль – вот что она сеяла вокруг. Почему родители не назвали ее Консуэло или Каридад? Но, видимо, при ее рождении акушерке ассистировал сам дьявол, первым оставивший на челе новорожденной огненный поцелуй, и, предрекая будущее, нашептал это проклятое имя родительнице. И как же веселился тот же дьявол, надоумивший уже его родительницу наречь младенца Сальвадором, зная, что именно этот «спаситель» в будущем толкнет в адово пламя ту, которая вместо любви и ласки станет нести всем боль.
Сальвадор вынырнул из паутины узких улочек на широкую, заполненную то и дело щелкающими затворами фотокамер туристами. Когда-то он любил людское скопление – искал его, привлекал к себе внимание, тешил свое тщеславие бравыми выкриками толпы. Теперь же предпочитал уединение, прятался в темных убежищах каменных лабиринтов, как улитка – в панцирь. Увидев на полпути уличного гитариста, он остановился. Музыка, вибрирующая в воздухе, отдалась горькими воспоминаниями. Если бы кто-то из туристов, проходящих без остановки мимо, бросил случайный взгляд на запрокинутое к небу лицо мужчины, подумал бы, что тот наслаждается музыкой: ресницы его чуть подрагивали, словно крылья бабочки, губы тронула легкая полуулыбка. И только бросив мимолетный взгляд на руки мужчины и увидев, как слегка шевелятся его пальцы, догадался бы, что на самом деле этот прохожий играл – мысленно – вместе с уличным музыкантом. Странный дуэт: музыкант, перебирающий струны гитары, и другой, с взволнованным выражением перебирающий свои воспоминания. Когда-то у него был талант – играть так, чтобы музыка звучала не в воздухе, а в сердцах слушателей. Он чувствовал себя едва ли не богом, потому что мог повелевать эмоциями людей, вызывать то слезы, то улыбки, сеять печаль в душах и лечить ее расцветающей от звучания его гитары любовью. Из-за молодости он и правда без лишней скромности причислял себя к касте святых. Какая ирония! Вспомнив об этом, Сальвадор усмехнулся. Бросив монету уличному музыканту, он отправился дальше, но хоть и отдалялся от собора, на углу которого встретил гитариста, все больше запутывался в сети пробужденных музыкой воспоминаний.
1866 год
…Кочевник в душе, он и свою жизнь тогдапревратил в странствие, взяв в проводники лишь ветер. Бродил, сменяя земли, в вечном поиске вдохновения, жадный до впечатлений, которые немедленно отражались в мелодиях, льющихся из-под его пальцев. Он не вел записок, как путешественник, а все пережитое, увиденное воплощал в музыку. Дорожная пыль настолько въелась в кожу его сапог, что не смывалась дождями. Загар сделал его лицо темным, как у араба. Разлетающийся плащ служил ему в непогоду защитой от ветра, ночью – покрывалом, а в зной оберегал от палящих лучей. В заплечном мешке лежала глиняная бутылка, после удачных дней наполненная вином, а обычно – водой, сверток с высушенным хлебом – запас на тот день, когда ему не удастся раздобыть еды, да тощий мешочек с монетами, которые он предпочитал не тратить, зарабатывая на еду и ночлег игрой. Вот и все, что Сальвадор взял с собой в долгое путешествие. Да еще главное сокровище – дедову гитару. Он был тогда полон авантюрного духа, амбициозен: шел завоевывать мир, как полководец. Хотя единственным его «войском» был талант, он не испытывал ни капли сомнения в том, что рано или поздно мир покорится ему. И судьба до определенного момента благоволила ему, щедро теша его самолюбие восхищением жителей встречающихся на пути пуэбло. Сердца женщин открывались ему подобно утренним розам, и Сальвадор, ничуть не задумываясь о дальнейших судьбах этих сорванных им цветов, снимал предутреннюю росу с раскрытых для него лепестков и с началом рассвета уходил, унося на коже чужой аромат. А к полудню имя отдавшейся ему женщины уже выветривалось из памяти. Его сердце оставалось не замаранным любовными волнениями, отданное лишь одной богине – музыке.