Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.
Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…
– К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут!
И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.
– Хильд!
В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться…
Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет.
Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:
– Боги, что они с тобой сделали!..
Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:
– Это во время боя случилось.
Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.
– Они говорят, ты парня убила.
– Я не… в общем, это не убийство!
– Но он же погиб, нет?
Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:
– Эдвал. Погиб, да.
– Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило…
– Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка.
Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний.
– А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.
У Колючки задергалась щека:
– Отлично. Ты была права. Утешайся этим.
– Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!
Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…
– Кто говорит?
– Да все говорят!
– А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.
– Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.
Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.
– Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать.
– Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя!
Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.
– Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.
Та захлопнулась.
– А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.
И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.
«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…
Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.
А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.
Через порог шагнул отец Ярви.
Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь.
– Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве.
Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.
– Есть что сказать в ответ?
Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.
– Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!
– Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.
Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
– Вам гребцы не нужны? – спросил он. – Я хороший гребец. Грузы таскать? Вот он я, грузчик. А может, вам воины надобны?
И Бранд кивнул в сторону Колючки, которой таки удалось вскарабкаться на ноги. Сейчас она стояла и, морщась, растирала ребра – еще бы, ей сильно досталось…
– Так я и драться умею. Вам нужны люди, которым нечего терять? Ну так вот он я, далеко ходить не надо!
Ральф хотел было что-то сказать, но его опередил отец Ярви:
– Путь опасен, но мы обязаны открыть дорогу для Отче Мира. Мы отправляемся на поиски союзников.
Служитель едва заметно кивнул в сторону Бранда:
– Возможно, у нас найдется на борту местечко для человека, который думает о том, что надо поступать правильно и творить добро. Дай ему жребий, Ральф.
Старый вояка почесал в седой бороде:
– Тебе, парень, достанется худшее место. Трудиться будешь не разгибаясь, получать гроши. Кормовое весло, в общем.
И он махнул в сторону Колючки:
– Аккурат напротив этого сокровища.
Колючка одарила Бранда мрачным долгим взглядом и сплюнула. А он только сильнее заулыбался. У него опять появилось будущее. И оно ему нравилось. Вообще никакого сравнения с работой грузчика в порту!
– Да с удовольствием!
И он сгреб жребий с ладони Ральфа: на деревянном кругляше била крыльями голубка служителя. И сжал вокруг медальончика пальцы – до боли.
Похоже, Матерь Война все ж таки отыскала для него корабль. Или это был Отче Мир?..
Часть II
Священная и Запретная
Урок первый
«Южный ветер» покачивался на приливной волне и выглядел очень прилично: новые весла, новый парус, свежеокрашенные обводы, да и припасов в достатке. Ни дать ни взять готовая взять след поджарая гончая. На носу и на корме слепили белым оперением голубки Общины. Красавец-корабль, к слову. На таком не грех и в легенду вплыть.
К сожалению, про команду сказать такое язык не поворачивался.
– Какие-то они… – матушка Колючки всегда умела подобрать красивое слово для очевидных неприглядностей, но тут даже она растерялась, – … эээ… очень разные. Мда.
– Страшно сказать, как бы я это все назвала, – пробормотала Колючка.
Она бы выдала что-то вроде «отъявленные, отвратительные ублюдки и висельники». А что, вполне подходит для жуткого сброда, что сейчас топал по палубе «Южного ветра» и по причалу, таская мешки и перекатывая бочки, тягая за канаты. Все эти мужланы пихались, орали, хохотали и ругались, а надо всем этим бдительно надзирал Отец Ярви.
Понятно, что людей набирали в дружину, а не шелком вышивать, но все равно – это ж бандиты, а не воины! Морды в шрамах, совести никакой. Одни только бороды чего стоили: и раздвоенные, и плетеные, и узорно подбритые! А волосы? Крашеные! И торчком стоят! А одежка? Все в немыслимых отрепьях, но руки бугрятся мышцами, шеи бычьи, а на мозолистых пальцах – золото и серебро! Эти молодчики явно себя высоко ценят, это ж какая прорва денег в кольца вложена!
Интересно, как до дела дойдет, какой высоты гору трупов эта шобла навалит? Впрочем, Колючку так легко не запугаешь. Особенно, если деваться некуда. Она поставила наземь свой рундук. Туда, кстати, уместились все пожитки. Отцовский меч, бережно завернутый в пропитанную маслом тряпицу, лежал сверху. А потом набралась храбрости, подошла к самому здоровенному мужику и постучала ему по ручище:
– Я – Колючка Бату.
– А я – Доздувой.
И она поняла, что не может отвести взгляда – у мужика оказалась чудовищных размеров башка. Казалось, все черты сместились к середине похожего на непропеченный каравай лица, причем зависло оно на такой высоте, что Колючка поначалу решила: мужик явно забрался на ящик.
– Какая нелегкая тебя сюда занесла? – поинтересовался он преувеличенно трагическим голосом.
Эх, жаль, придется правду-матку резать. Колючка отрезала:
– А я с вами плыву.
Глаза мужика сместились еще глубже к середине лица – не иначе как от напряжения мысли.
– Это что ж, значит, по Священной Реке, до Калейва и дальше?
Колючка задрала голову и нацелилась подбородком – ей было не привыкать:
– Если корабль от перегруза не потонет – а то ж столько мяса на борту.
– А не перекосит нас? Малявка на одной стороне скамьи, мужик на другой – как быть, а?
Это сообщил мелкий и крепкий, совершенно не похожий на огромного и рыхлого Доздувоя мужичок. Рыжие волосы его торчали задорным хохолком, а в глазах прыгала сумасшедшинка. Таких глаз Колючка еще не видала – ярко-голубые, глубоко посаженные и очень блестящие.
– Меня Оддой звать, и слава моя идет по всему морю Осколков.
– И чем же ты славен?
– А всем понемногу.
И тут он оскалил желтые зубы в волчьей улыбке, и Колючка с ужасом увидела: они подпилены, как у убийц.
– С нами плывешь, значит? Я прям весь в предвкушении, хе-хе…
– Я тоже, – сумела выдавить она, невольно пятясь.
А поскольку Колючка пятилась, то налетела на кого-то, стоявшего сзади. Она посмотрела вверх, оборачиваясь, и бравада разом слетела с нее. Колючка аж съежилась, увидев это лицо. Толстый шрам начинался от уголка глаза с вывернутым розовым веком, тянулся через заросшую щетиной щеку через губы. А самое ужасное, она посмотрела на волосы мужика, длинные и заплетенные в косы, и поняла, что поплывет на одном корабле с ванстерцем.
Он с пугающим равнодушием оглядел ее перекошенное от страха лицо – нет чтоб зарычать, к примеру. И мягко сказал:
– Я Фрор.
Ну что делать? Либо ты пыжишься, либо ты слабак. Колючка решила, что особого выбора нет, так что надулась и храбро гавкнула:
– Как тебя угораздило такой шрам получить?