Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.
Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…
– К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут!
И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.
– Хильд!
В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться…
Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет.
Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:
– Боги, что они с тобой сделали!..
Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:
– Это во время боя случилось.
Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.
– Они говорят, ты парня убила.
– Я не… в общем, это не убийство!
– Но он же погиб, нет?
Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:
– Эдвал. Погиб, да.
– Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило…
– Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка.
Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний.
– А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.
У Колючки задергалась щека:
– Отлично. Ты была права. Утешайся этим.
– Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!
Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…
– Кто говорит?
– Да все говорят!
– А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.
– Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.
Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.
– Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать.
– Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя!
Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.
– Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.
Та захлопнулась.
– А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.
И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.
«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…
Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.
А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.
Через порог шагнул отец Ярви.
Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь.
– Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве.
Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.
– Есть что сказать в ответ?
Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.
– Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!
– Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.
Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
– Или это нечестное задааание?
Колючка стиснула зубы сильнее, чем обычно. Встала поустойчивее. И с ревом бросилась в атаку. Да уж, ничего красивого в этой схватке не было. Пара замахов – и рука вспыхнула болью, от шеи до кончиков пальцев. Прут тянул ее за собой, ее заносило, как пьяную, и Колючка осыпала беспорядочными ударами землю, взрывая грязь, а однажды даже угодила железкой в костер. Взвилась туча искр, команда испустила согласный вопль – не ожидали.
Скифр танцевала в своей обычной полупьяной манере, легко ускользая от неуклюжих ударов Колючки, ее проносило мимо, время от времени старуха отпихивала железку щитом и выкрикивала команды, которые Колючка не то что не могла исполнить – она даже понимать-то их не всегда понимала:
– Не навязывай оружию свою манеру! Следуй за ним! Задействуй запястье! Локоть подбери! Оружие – одно целое с тобой! Нет, наискось, наискось, вот так! Нет, плечо выше! Ноги шире! Стой на земле! Ногами в нее упирайся! Ты – королева этой грязюки! Она вся твоя! Еще раз! Нет. Еще раз. Нет. Еще раз. Нет, нет, нет, нет. Нет!
Колючка визгнула от злости и отшвырнула железяку, Скифр заорала на нее в ответ, долбанула щитом и повалила на землю.
– Будь всегда наготове! Расслабишься – тут же погибнешь! Поняла?
– Поняла! – прошипела Колючка сквозь стиснутые зубы.
Рот наполнялся кровью.
– Вот и отлично. А теперь посмотрим, может, твоя левая рука работает задорней, чем правая.
К тому времени как Скифр с неохотой объявила перерыв, Отче Месяц уже улыбался с небес, а лягушки завели свою нестройную песню. Кое-то нес стражу, а остальная команда уже дрыхла без задних ног, завернувшись в одеяла, шкуры зверей и овец, а самые удачливые – в мешки из тюленьей кожи. Над лагерем стоял мощный храп, в красном свете угасающих угольев поднимался над спящими пар их дыхания.
Сафрит сидела, скрестив ноги, у огня, Колл спал, положив голову ей на колени. Она поглаживала его по соломенным волосам, у мальчишки подрагивали во сне веки. Сафрит протянула ей миску:
– Вот, оставила тебе.
Колючка опустила лицо, изо всех сил пытаясь не разреветься. Презрению, боли, гневу она могла противостоять, но эта нежданная доброта разоружила ее совершенно. Из горла вырвался жалобный всхлип.
– Все будет хорошо, – сказала Сафрит, похлопав ее по колену. – Вот увидишь.
– Спасибо, – прошептала Колючка, яростно вытирая слезы.
И принялась запихивать холодную похлебку в рот, жадно облизывая пальцы.
Ей показалось, как сверкнули во тьме глаза Бранда, и он отпихнул в сторону Одду – тот мяукнул, как котенок, в беспокойном сне, а потом откатился в сторону. К тому времени Колючка была бы счастлива уснуть даже среди трупов, поэтому она обвалилась на землю, все еще сохранявшую тепло Брандова тела, как была, в сапогах.
И она уже почти уснула, когда Скифр подошла и ласково подоткнула под нее одеяло.
Гнев Божий
Дальше потянулась нескончаемая череда одинаковых дней: весло в руках, скрип обшивки, вода плещется о борта «Южного ветра», зубы стиснуты, налегаем на весло, Ральф, прищурившись, смотрит на реку, они идут вверх по течению, отец Ярви стоит, заложив руки за спину, покалеченная рука стиснута в здоровой, Колл донимает всех вопросами, Сафрит ругается, у костра травят байки, на покрытых шрамами лицах играют отблески огня, Скифр бормочет, отдавая приказы, звон, ворчание и стук – Колючка тренируется, а он, Бранд, медленно засыпает.
Не сказать, чтоб он стал лучше к ней относиться, нет. Но его восхищало, как она держится. Что дерется, несмотря на то что шансов победить нет, что встает всякий раз после того, как ее укладывают на землю. Это и есть мужество. Вот бы ему такое.
Время от времени они приставали у деревенек, в которых люди жили сами по себе, ни под чьей рукой. Крытые дерном хижины рыбаков в излучинах реки, плетеные шалаши пастухов, ютившихся там со своей скотиной, в тени деревьев молчаливого леса – по сравнению с ними их с Рин халупа казалась натуральным дворцом. Воспоминания вызывали острую тоску по дому, и Бранд стыдился того, что совсем размяк. Отец Ярви выторговывал у местных молоко, эль и живых, мекающих коз, и говорил он на всех языках звериных и человеческих, а вот улыбок он им не выменял. Ибо улыбку – ее не купишь, а их сюда, на берега Священной, как-то не завезли.
Иногда попадались навстречу корабли, идущие на север, и на одних команда смотрела сурово и настороженно, а с других их окликали, обмениваясь осторожными приветствиями. Но всех их Ральф провожал внимательным взглядом и не отпускал глазами до тех пор, пока чужой корабль не скрывался вдали. И не выпускал при этом из руки свой черный снаряженный лук – здоровенную такую штуковину чуть ли не в рост человека величиной, сделанную из острых рогов какого-то зверя, которого Бранд никогда не видел и, признаться, не горел желанием встретить.
– А они вроде с нами по-доброму… – заметил он после того, как они разминулись с кораблем, команда которого не смотрела волком.
– Стрела, выпущенная с улыбкой, убьет тебя так же само, – отрезал Ральф, опуская свой гигантский лук на палубу рядом с рулевым веслом. – Некоторые ладьи возвращаются домой с добычей, а некоторые – пустыми, и им бы очень пригодилось разграбить, к примеру, на обратном пути груженный товаром корабль, а парочку молодых красивых ребят, что сидят на задних веслах, продать в рабство.
Колючка дернула головой в сторону Бранда:
– Они только одного молодого красивого на этом корабле найдут.
– Ты б тож ничего была, если б не хмурилась, – заметил Ральф.
Колючка в ответ нахмурилась и скривилась так, что страшно смотреть стало, – впрочем, того она и добивалась.