Второе тело, одетое куда более презентабельно, хоть и лежало, запрокинувшись, как мёртвое, при детальном обследовании оказалось вполне живым. Огастес Гаффин – а это был именно он – просто пребывал в глубоком обмороке, видно, тонкая душа поэта не выдержала потрясения при виде того ужасного зрелища, что являл собой окровавленный мертвец.
Веттели же на этот раз большого потрясения не почувствовал, скорее досаду: «Ну, вот, ещё одно испорченное утро! Сколько можно?». А дальше пошла рутина: младших разогнал, старших разослал с поручениями, а сам со скучающим видом уселся на подоконник караулить труп: «Скоро, пожалуй, в привычку войдёт». Таким его и застало перепуганное до холодного пота начальство.
Явился доктор Саргасс, как всегда, очень спокойный и собранный, в костюме с иголочки (школьную форму он не признавал) и очках, но не круглых, а в очень красивой и модной оправе. Бегло оценил обстановку и сразу занялся приводить в чувство Гаффина, справедливо рассудив, что Мидоузу уже всё равно не поможешь.
Вдохнув нашатыря, Огастес дёрнулся, мелко задрожали синеватые веки, ладонь судорожно прижалась к груди:
– Ах… Больно…
– Ну, не знаю, может, на сей раз и вправду сердце? – засомневался доктор. Задрал на лежащем форменный свитер, расстегнул рубашку, достал стетоскоп. И кивнул с чувством глубокого профессионального удовлетворения, – Снова нервы! Так я и знал… Ребята, – это явились два работника с носилками, – грузите этого, давайте в мой кабинет… Да поаккуратнее, убитого не заденьте, полиция будет ругать.
Пожилые работники, кряхтя и тихо бранясь, потащили Огастеса Гаффина вон. И тут Саргасс заметил Веттели, который – нет бы сбежать под шумок – так и продолжал сидеть на подоконнике, будто прирос. Ещё и ногой качал зачем-то. Просто слабоумие внезапное нашло – ругал он себя.
Доктор подошёл к нему вплотную, тронул за плечо.
– А вы-то как, Веттели? В порядке?
Тот равнодушно пожал плечами:
– Конечно. Что мне сделается? Я же не поэт.
Саргасс заглянул ему в лицо и не поверил. Взял холодными жёсткими пальцами за пульс и чем-то, похоже, остался недоволен.
– Знаете что, ступайте-ка и вы ко мне в кабинет, ждите там. Я освобожусь и угощу вас чаем и вишнёвым джемом.
– Но я действительно в порядке, сэр. Я лучше пойду.
– Куда?
– На урок. Ботаника у девочек.
Саргасс усмехнулся, снисходительно и всепонимающе:
– Вам что, действительно так хочется сейчас идти на урок?
Идти на урок Веттели не хотелось ни сейчас, ни вообще никогда. Поэтому он больше не спорил, сполз с подоконника и покорно потрусил, куда было велено.
– Да, и пока меня нет, присмотрите за Гаффином, а то как бы это чудо не свалилось с кушетки, или ещё чего не сотворило, – крикнул ему вслед Саргасс.
…Гаффин лежал на упомянутой кушетке, в позе томной и расслабленной, картинно держался за сердце и тихо, страдальчески постанывал. На вошедшего он никак не отреагировал, и Веттели забеспокоился, уж не помирает ли, не пора ли бежать за Саргассом?. Но не прошло и минуты, как Огастесу стало интересно, почему это на его стоны никто не обращает внимания, и он приоткрыл глаза.
– Веттели? Это вы? – в голосе поэта звучала нескрываемая неприязнь.
– Я, – лаконично согласился тот, не видя причин оспаривать сей очевидный факт.
– Зачем вы здесь, Веттели? – пролепетал Огастес умирающе. – Мне плохо, я не хочу вас видеть, вы мне неприятны. Уходите! – он взмахнул рукой с грацией жеманницы, отгоняющей комара.
– Не уйду. Мне велено ждать здесь, мне обещаны чай и вишнёвый джем, – возразил Веттели с напускной суровостью. Слова поэта его ничуть не задели, он не мог воспринимать это странное существо всерьёз, и обижаться на него тоже не мог. – И ещё я должен следить, чтобы вы не свалились с кушетки.
– Я могу свалиться с кушетки? – неожиданно оживился Гаффин. – Доктор считает, у меня возможны судороги?
– Этого он мне не говорил, – ответил Веттели мстительно, но Огастес не поддался разочарованию.
– Конечно! – нашёлся он. – С какой стати доктор Саргасс станет обсуждать с вами моё здоровье? Ах, да не мельтешите вы по комнате, у меня от вас головокружение. Сядьте где-нибудь.
– Я не мельтешу, а рассматриваю анатомические плакаты. Очень познавательно, вы не находите? – Веттели кивком указал на фигуру, изображённую экроше,
причём каждая группа мышц была выделена своим цветом.
Гаффин машинально бросил взгляд на плакат, снова бессильно уронил голову.
– А-ах! Какая мерзость! И вы смеете демонстрировать мне её после того, что я имел несчастье найти там, в душевой?! Хотите, чтобы у меня случился новый сердечный приступ? Вы жестокий человек, мистер Веттели!
«Возможно, я и вправду жестокий человек», – без малейшего раскаяния подумал тот, а вслух сказал:
– Простите, мистер Гаффин, но я же не виноват, что она тут висит.
– Виноваты! – Огастес дёрнул ногой, как если бы собирался ею капризно топнуть. – Вы привлекли к ней моё внимание. Без вас я бы её просто не заметил, у меня, в отличие от вас, нет сил глазеть по сторонам! – тут он сделал секундную паузу, будто собираясь с духом. – И вообще! Думаете, я не догадываюсь, зачем вы здесь? Почему хотите свести меня в могилу?
– Почему же, мистер Гаффин? – Веттели почувствовал себя не на шутку заинтригованным.
– Да потому что вы и есть убийца! Это вы прикончили несчастного Мидоуза, я-то знаю!
Вот это новость!
– Неужели? Но почему вы так решили?
– А потому что я видел вас на месте преступления! Да-да, видел собственными глазами! – победно выпалил поэт.
Добрые боги, уж не лишился ли он рассудка от пережитого потрясения?!
– Вы видели, как я убиваю Мидоуза?! Как втыкаю ему шило в глаз?
– Момента убийства я, хвала добрым богам, не застал, иначе мы бы сейчас с вами не разговаривали. У меня слабое сердце, оно бы этого просто не выдержало, – признал побледневший Огастес, пожалуй, не стоило при нём упоминать о шиле. – Но я отчётливо видел, как от душевой по коридору, в направлении центрального крыла, спешно удаляется фигура в учительской мантии. А кто в нашей школе носит мантию постоянно, не снимая даже в свободное время? Только вы, мистер Веттели! Только вы! И не думайте, что я буду молчать! Я непременно расскажу об этом полиции, когда сердце позволит мне встать с постели.
– Конечно, расскажите, – искренне одобрил Веттели. – Это может оказаться важно для следствия.
– Вы надо мной издеваетесь, да? – вдруг спросил Огастес беспомощно и грустно.
– Что вы, даже и не думаю, – поспешил заверить Веттели, огорчённый, что бедный поэт столь превратно истолковал его слова. Но тот не поверил.
– Издеваетесь. Вы мучите меня всё утро! Пользуетесь тем, что я болен и слаб. Убийца вы и есть, больше некому. Беды в Гринторпе начались с вашим появлением, до этого у нас не случалось никаких преступлений. А теперь – одно за другим. И не удивлюсь, если это только начало! Да!
Веттели слушал его обличительную тираду и не верил собственным ушам. Добрые боги, да это нелепое существо наивно как младенец! Совершенно не от мира сего! Его действительно нельзя оставлять без присмотра!
– Мистер Гаффин, – проникновенно заговорил лорд Анстетт, присев рядом с койкой безумного поэта. – Я обещаю никогда больше вас не мучить, не привлекать вашего внимания к анатомическим плакатам, не утомлять вас своим мельтешением и вообще как можно реже встречаться у вас на пути. Клянусь! Но и вы взамен обещайте мне одну вещь, всего одну! Уверяю, это не составит вам никакого туда…
– А именно? Чего вы от меня хотите? – уточнил Огастес сварливо. Ему хотелось бы вовсе проигнорировать просьбу недруга, но любопытство пересилило гордость.
– Обещайте, что когда в следующий раз заподозрите кого-нибудь в убийстве, не станете сообщать ему об этом с глазу на глаз, без свидетелей.
– Это ещё почему? – вяло осведомился Гаффин, похоже, он ожидал чего-то более интересного.
– Потому что если преступник окажется настоящим, он вас и в самом деле убьёт.
Обстановку разрядило появление доктора Саргасса, иначе Гаффин, пожалуй, сорвался бы с места и побежал спасаться. До его затуманенного сознания, наконец, дошло, сколь идиотически он себя вёл, откровенничая с предполагаемым убийцей. Ему стало страшно. Но пришёл Саргасс, одного напоил валериановыми каплями, другого обещанным чаем, одному попытался в очередной раз втолковать, что все его мнимые болезни имеют нервическую природу, другому велел пить железо и отпустил обоих с миром. Веттели решил, что, не смотря на трагические обстоятельства, день начался неплохо, потому что два урока он прогулял. «Как хорошо, что ученики не умеют читать мысли своих учителей, – подумалось ему. – Иначе они были бы сильно удивлены».