— Ты сможешь, Рыбнев! — воскликнула Саша и беззаботно засмеялась.
— Еще бы! — крикнул Рыбнев, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух, размахнулся и кинул.
Полетела ледышка: над черными крышами полетела, над седыми дымками, над промороженными человеческими судьбами — прямо вдогонку за солнцем.
— Ну как? — спросил Рыбнев, плюхаясь на снег рядом с Сашей, обнял ее. — Довольна?
Саша вглядывалась в закат.
— Рыбнев, смотри! Смотри! — Она вдруг подскочила. — Кажется, на солнце была вспышка! Ты докинул все-таки! Докинул!
Рыбнев расхохотался. Саша наклонилась к нему, прижала ладошки к щекам, серьезно заглянула в глаза:
— Рыбнев, скотина ты этакая: как же я тебя люблю!
Рыбнев чмокнул ее куда-то неопределенно, между губами и носом, ближе к левой щеке.
— Ладошки-то у тебя холоднючие. Простуды нам еще не хватало. Пошли-ка горячего чаю сообразим, Сашка.
— Пошли, — счастливо прошептала Саша. — Пошли.
Глава десятая
Посреди ночи раздался телефонный звонок. Рыбнев выполз из-под теплой Сашиной руки, взял трубку.
— Алло!
— Добрый вечер, Рыбнев, — вкрадчиво сказала трубка.
Рыбнев взглянул на часы:
— Утро скоро, Рикошет Палыч.
— Заглянешь на площадь? — деловито осведомилась трубка. — Тут костер. Верхние языки пламени чуть не до неба: красота незабываемая.
— Приду, куда денусь, — сказал Рыбнев. Повесил трубку и в темноте пошел искать штаны.
— Рыбнев, ты уже уходишь? — сонно спросила Саша.
— Начальство вызывает, — признался Рыбнев.
Саша села на кровати, кулачками потерла глаза:
— Рыбнев, не уходи. Побудь со мной до утра: я мечтаю хоть раз проснуться раньше тебя.
— Не могу, родная, — сказал Рыбнев.
Саша в теплой ночнушке проводила его до двери. Обняла Рыбнева, прошептала:
— Не хочу отпускать.
— Надо, Сашенька.
Она надула губки:
— Что с тобой, Рыбнев? Ты какой-то чужой. — Саша охнула. — Неужели ты сегодня уже уезжаешь?
— Нет, не сегодня, — сказал Рыбнев. Он хотел сказать Саше о том, что у него чувство, будто у пропасти стоит. А вокруг темень непроглядная, и неизвестно, в какой именно стороне пропасть, а в какой — твердая земля. Один неправильный шаг — и сорвешься. Но Рыбнев не особо верил в предчувствия и решил не пугать Сашу попусту.
— Скоро буду, — сказал Рыбнев, поцеловал Сашу в щечку и ушел по скрипучей лестнице.
Глава одиннадцатая
Основной костер и вправду был большой; походил на индейский шатер, охваченный прожорливым пламенем. Вокруг расположились костерки поменьше, на которых жарили мертвяков, наглухо примотанных к вертелам. У каждого такого костерка стоял повар и солдат с автоматом. Народу было много, но пили умеренно; бойцы так вообще не пили и с завистью смотрели на хмурых краснолицых гражданских, которые стукались початыми бутылками. Веселых криков и песен, как в прошлую попытку праздника, почти не наблюдалось — в людях присутствовала холодная злая уверенность, что этот ранний завтрак (или поздний ужин) — самая лучшая месть мертвякам и о празднике не может быть и речи: для пушкинских это было продолжением боя.
Рыбнев обошел костер, но Рикошета Палыча не нашел. Нечаянно въехал плечом в молодого парня с залитым кровью лицом. Парень извинился и попросил у Рыбнева сигарету. Рыбнев, сжалившись над парнем, отдал ему всю пачку. Парень вежливо поблагодарил и спросил:
— Как вам погодка?
— Холодно, — честно ответил Рыбнев.
— Весной пахнет, — сказал парень и исчез в глухой подворотне.
— Любезный Рыбнев! Как хорошо, что ты пришел!
Рыбнев обернулся и пожал руку возникшему будто из-под земли Рикошету Палычу. Рикошет Палыч как всегда был одет элегантно, но не по погоде: белое пальто до пят, через плечо перекинут полосатый красно-белый шарф, на голове — изящная фетровая шляпа с гусиными перьями.
— Вам не холодно, Рикошет Палыч? — спросил Рыбнев, с детским страхом и любопытством разглядывая одежду начальства. — Не по сезону вы как-то.
— Главное, любезный Рыбнев, закаляться: не только телом, но и духом, — ответил Рикошет Палыч. Сделал серьезное лицо. — Мне надо с тобой кое-что обсудить.
— Я тоже хочу кое-что обсудить, — сказал Рыбнев, дивясь собственной смелости, и выпалил: — Хочу жениться, Рикошет Палыч. Уволиться из службы и жениться.
— Чудеса да и только! — Рикошет Палыч, кажется, не выглядел удивленным. Он ловко забрал у проходившего мимо мужичка в красной вязаной шапке шампур с ломтями мяса и печеной картошечкой в мундире. Откусил сам, предложил Рыбневу. — Будешь?
— Нет, спасибо, — сказал Рыбнев.
— Эх, Рыбнев-Рыбнев, — сказал Рикошет Палыч, всовывая рассерженному мужичку в руку червонец. Мужичок расцвел, раскланялся и отчалил. Закричал: «Платоныч! Водки налей и поскорее!»
Рикошет Палыч ласково посмотрел вслед мужичку:
— Русский человек! Ради будущего счастья таких людей мы и работаем, Рыбнев, любезный мой друг! — Повернулся к Рыбневу. — Посуди сам: разве могу я отпустить такого ценного сотрудника, как ты, да еще в такой критический момент, когда во время поездки в Пушкино таинственным образом пропал другой мой ценный сотрудник — Владилен Антуанович?
— Считается, что Антуашка попал в бурю и погиб, — заметил Рыбнев.
— Но у тебя другое мнение? — уточнил Рикошет Палыч.
— Я нашел его вездеход, — сказал Рыбнев.
Рикошет Палыч тщательно прожевал самый большой кусок мяса и вкрадчиво поинтересовался:
— И где же он есть?
— На городской платной стоянке.
— Кто на нем приехал?
— Доподлинно неизвестно.
— Подозрения имеются?
— Имеются.
— Подозрения не уедут на вездеходе у нас из-под носа?
— Я поговорил с подполковником Дунаевым: ни один вездеход без моего на то разрешения не выпустят из города. Кроме того, на стоянке работает хороший знакомый: он свяжется со мной, если кто-то попробует проникнуть в машину.
— Прекрасно, — обрадовался Рикошет Палыч и сунул вполовину съеденный шашлык в зубы вертевшейся у ног дикой собачонки. Посмотрел, как животное алчно накидывается на мясо, обрадовался: — Божье создание, вот и у тебя праздник настал! — Достал из кармана белоснежный платочек, вытер жирные пальцы. — Рано тебе об отпуске думать, Рыбнев: сначала с пропажей Владилена Антуановича надо разобраться.
— Я не об отпуске говорил, а об увольнении, — заметил Рыбнев.
— Костер-то какой! — сказал Рикошет Палыч, поворачиваясь к Рыбневу боком, а к костру — передом. — Так и пылает. Все горести и печали в этом огне сгорают. Прав я, Рыбнев?
Рыбнев вздохнул и попросил:
— Рикошет Палыч, для внесения некоторой ясности в дело расскажите, для чего Антуашка в Лермонтовку поехал.
— Никакой особенной причины, в том-то и дело, — Рикошет Палыч покачал головой. — Плановая ревизия, сущая формальность. — Рикошет Палыч поманил Рыбнева чуть в сторону, под навес. — Но есть информация, что у нашего любезного Антуашки был какой-то личный интерес. Правда, где располагался эпицентр этого интереса, в самой Лермонтовке или в окрестностях, доподлинно неизвестно.
Рыбнев закусил губу:
— Выходит, жадность погубила нашего Антуашку.
— Пока неизвестно, погубила ли именно она и погубила ли вообще, — заметил Рикошет Палыч. — В связи с этим переполохом в Пушкино мне сверху велели считать, что Антуашка погиб во время бури. Мне сказали: «Забудь о нем, любезный Рикошет Палыч, и вплотную займись причинами трагедии в городе: народу погибло больше сотни, представляешь, какая цифра для провинциального городка? В самом Есенине в растерянности: что на Землю докладывать?» Я им: «Ну как обычно, число погибших уточняется». Они качают головами: «Не тот это случай, любезный Рикошет Палыч, ох не тот». Шапки полетят в великом количестве, друг мой Рыбнев: важным людям не до бедняги Антуашки. Но я чувствую, что с Владиленом Антуановичем дело важное и забывать о нем не стоит; поэтому поручаю его тебе. У тебя есть нитка: вездеход. Вот и потяни за нее, разузнай, разберись. Высокое начальство тревожить не стоит, оно старается теплые места для своих широких задов сохранить, и я его, высокого начальства, чувства могу понять; поэтому докладывай только мне. Договорились, любезный мой друг Рыбнев?
Рыбнев вздохнул:
— Так точно, Рикошет Палыч.
Помолчали.
— Барышня твоя в Пушкино живет, Рыбнев? — спросил Рикошет Палыч.
— Так точно. — Рыбнев усмехнулся. — Да вы ж, наверно, давно о ней знаете.
— Симпатичная?
— Красавица.
— Жениться точно надумал?
Рыбнев ответил, не задумываясь:
— Да.
Настала очередь Рикошету Палычу вздыхать:
— Ну раз так, ничего не поделаешь; закончим с Антуашкиным делом и поговорим насчет твоего безвременного ухода из службы. Ты, любезный друг Рыбнев, служил мне верой и правдой все эти годы; и я тебе послужу, будь уверен. Уйдешь необиженным; может, и с работенкой на гражданке помогу. У меня связи обширные.
— Спасибо, Рикошет Палыч.
— Потом поблагодаришь. — Рикошет Палыч уставился в костер. — Люблю я на огонь смотреть, друг мой Рыбнев: древнюю силу в нем чую.
Рыбнев пригляделся.
— Смотрите-ка, Рикошет Палыч, там на балкончике, за костром…
— Где?
— Да вон, напротив балкончик, третий этаж, с деревянными русалками.
Рикошет Палыч нахмурился:
— Человек, что ли, повесился.
— Висит, — подтвердил Рыбнев, подходя к костру поближе; руки вытянул, чтоб погреться.
— Может, от нервного истощения самоубился; а может, кто-то родной у человека погиб, и душа боли не выдержала.
— Может, и так, — сказал Рыбнев.
— Дело грешное, конечно, однако висельника по-человечески жаль.
— Жаль.
— Шум не будем поднимать, — решил Рикошет Палыч. — Не хочется людям праздник портить — хоть и грустный это праздник. Ты скажи там, любезный Рыбнев, пускай его аккуратненько снимут…
— Скажу. — Рыбнев кивнул и стал проталкиваться сквозь толпу.
Рикошет Палыч еще минуту посмотрел в огонь, послушал голоса пьяненьких мужиков и злые трезвые голоса их жен, а потом незаметно скрылся в тени, словно его и не было.
Глава двенадцатая
Рыбнев схватил за рукав молоденького безусого солдата:
— Рядовой, мне нужна ваша помощь.
— Еще я гражданским не помогал, — процедил боец. — Рукав-то отпусти, вошь.
Рыбнев сунул ему под нос свое удостоверение. Рядовой побледнел и пробормотал:
— Простите, товарищ майор. В гражданской одежде вас не признал; гражданская одежда уродует человека…
— Отставить, — устало пробормотал Рыбнев и скомандовал: — За мной!
— Есть, товарищ майор!
Протолкались сквозь толпу, вышли к подъезду нужного дома. Рыбнев поднял голову: висельник свисал с балкона прямо над ними; веревка была привязана к одной из балясин. Рядовой проследил за взглядом Рыбнева и буркнул:
— Чертовы гражданские.
— Как фамилия-то твоя, рядовой? — спросил Рыбнев.
— Рядовой Лапкин, товарищ майор!