«Пушкинская некромасса после двух лет затишья пришла в движение и двигается на город», — прочел Рыбнев название статьи.
К Рыбневу подбежал молодой парень с залитым кровью лицом, и у Рыбнева приключилось дежавю: видел уже такое. Видел! Парень попросил сигарету, Рыбнев развел руками: кончились, мол.
— Вот и хорошо, — сказал парень. — Давно хотел завязать с курением.
— У вас кровь на лице, — заметил Рыбнев.
— Это ничего, — ответил парень. — А мы с вами раньше не встречались?
Рыбнев пожал плечами:
— Может, в Пушкино?
— Никогда не был в Пушкино, — сказал парень.
— Жаль.
— Чуете, чем пахнет?
— Лето скоро? — вопросом на вопрос ответил Рыбнев.
— Дерьмом пахнет, — сказал парень. — Вы на лошадиную лепешку наступили.
Он убежал, а Рыбнев, шепотом ругаясь, стал обтирать грязную подошву об бордюр. Мимо проходил высокий седой мужчина в плаще и широкополой шляпе, с ведром за спиной. Он вел под уздцы старую подслеповатую лошадь. Седой остановился подле Рыбнева, принялся внимательно его разглядывать.
— Вам чего, уважаемый? — спросил Рыбнев.
Седой махнул рукой, показывая на спешащих прочь из города людей:
— Видите их?
— Вижу, — сказал Рыбнев.
— Они спешат на север и восток, а вы идете на юг, навстречу некромассе.
— Никуда я пока не иду, — заявил Рыбнев. — Я с подошвы дерьмо счищаю.
— Думаю, нам с вами по пути, — сказал седой и протянул Рыбневу руку. — Позвольте представиться: Сергей Судорожный, бывший разнорабочий, а ныне — странник без роду и без племени. Практически русский сказочный персонаж. — Он улыбнулся.
— Вы идете в сторону Пушкино? — уточнил Рыбнев, пожимая руку сказочному персонажу. — Не боитесь некромассы?
— Не боюсь, — смело ответил Судорожный и ласково похлопал лошадку по шершавой шее. — У нас с Огневкой есть важное дело, и оно не терпит отлагательств; неважно, встретится нам некромасса или нет. Вернее, очень даже важно, но…
— Мне тоже надо в сторону Пушкино, — прервал Рыбнев сбивчивую речь Судорожного. — Но боюсь, я покину вас раньше, чем вы думаете: мне надо добраться до фермы, которая находится неподалеку от Лермонтовки.
— Что ж, — философски заметил Судорожный, — и пары часов в компании будет достаточно. Всяко веселее.
Они пошли вместе. Сначала идти приходилось против людского потока, на них часто натыкались, едва не сбивали с ног, ругались, но ближе к окраине города поток иссяк. У самого выезда их остановил патруль в синей милицейской форме; было видно, что ребята нервничают.
— Куда следуем?
Судорожный приподнял шляпу над головой:
— На ферму, что к югу. Надо захватить кое-какие вещички, прежде чем двинуть в бега на север.
— Некромасса, говорят, уже очень близко, — сказал сержант. — Вот вам мой совет: забейте на вещички и дуйте из города.
— Рад бы, но не могу: очень важные вещи остались, — заявил Судорожный. — Среди них подарок покойной матушки: фотокарточка, где я маленький у мамы на ручках, а позади нас — молодые березки.
Рядовой повертел пальцем у виска.
Сержант вздохнул и сказал:
— Что ж, не смеем вас больше задерживать.
Патруль удалился.
— Какие вежливые ребята, — небрежно заметил Рыбнев.
— С людьми по-хорошему надо, они так же и ответят, — заявил Судорожный, хлопая клячу по тощему боку.
Они вышли на пустое шоссе.
— Ваша лошадка едва дышит, — заметил Рыбнев. — Она вам ход не замедлит?
— Это неважно, — сказал Судорожный. — Свою Огневочку я ни за что не оставлю. Как видите, я путешествую без провизии, а путь предстоит неблизкий. Огневочка обеспечит меня пропитанием. Из нее отличный хаш получается.
— Хаш? — переспросил Рыбнев. — Я много слышал о лошадином хаше, пробовал даже как-то, но ни разу не видел, как его готовят. Правда, что лошадь не чувствует боли?
— Совершенно не чувствует, — сказал Судорожный. — А готовить несложно, только долго: берем ведро, — он болтнул ведро, которое висело за спиной, — ставим на огонь, наливаем в ведро воды и ждем, когда закипит. Потом опускаем морду лошадки в ведро, и на слабом огне варим часа два. Можно и больше, но у меня обычно терпения не хватает. Готовый бульончик надо подержать пару часов на свежем воздухе, пока не загустеет; и вот что я вам скажу, дорогой вы мой человек: такая вкусная штука получается! А из моей Огневочки так вообще чудо! — Судорожный похлопал лошадку по шее, та довольно заржала: — Хашик — сытный продукт: на одном ведре можно дней пять прожить, а то и неделю.
— Полезная штука, — похвалил Рыбнев.
— Для странствующего путешственника вроде меня — незаменимая, — заявил Судорожный. — Кстати, хаш у меня кончился: видимо, придется на вашей ферме задержаться, сварить новую порцию. Не возражаете?
— Я-то возражать не буду, — сказал Рыбнев. — Вот только хозяева там больно негостеприимные: вы лучше дальше пройдите, на свежем воздухе сготовьте.
— Что ж, мне не привыкать, — вздохнул Судорожный и спросил: — А какое у вас дело на той ферме?
— Прошу прощения, рассказать не могу: дело очень личное.
Вздохнули, помолчали.
«А ведь этот Ионыч, заслышав о движении некромассы, мог сбежать, — с тоской подумал Рыбнев. — Неужели зря иду?»
— Какое человечество все-таки дурное, — сказал Судорожный. — И я в том числе: хочу человечеству помочь, да не знаю как.
— Какие-то у вас запросы глобальные, — заметил Рыбнев. — Проще надо быть.
— Я ведь на юг иду, чтоб встретиться с некромассой лицом к лицу, — заявил Судорожный. — Не могу по-другому: хочу глянуть, что из наших мертвых получилось, какая-такая масса. Может так статься, что для людей будет лучше с ней слиться.
Он искоса посмотрел на молча шагающего Рыбнева.
— Не одобряете, уважаемый?
— Отчего же? — Рыбнев пожал плечами. — Мне по большей части всё равно: жизнь моя разрушена и чтоб придать ей хоть какой-нибудь смысл, я собираюсь отыскать одного человека и серьезно потолковать с ним кое о чем; цель, конечно, не такая глобальная, как у вас, гражданин Судорожный, но уж какая есть.
— Хотите хаша? — спросил вдруг Судорожный, снимая со спины ведро. — Прямо сейчас?
— Мы же спешим вроде, — вяло возразил Рыбнев.
— А ну и пусть! Потерпит ваша ферма и моя некромасса!
Судорожный отошел к обочине, расставил на мягкой земле солнечную горелку, зажег огонь.
— Есть у меня чувство, уважаемый, что когда бы мы ни пришли, придем мы точно вовремя.
— Интересная мысль, — вздохнул Рыбнев.
Судорожный набрал воды из ручья, поставил ведро на огонь, подождал, когда вода закипит. Погладил Огневочку по голове, подвел к ведру. Лошадь выпучила круглые глаза, однако безропотно опустила голову в кипящую воду; по лошадиному телу прошла судорога.
— Быстрый хашик приготовим, — сказал Судорожный. — Бульончик-с.
— А вы все-таки боитесь, — заявил Рыбнев. — Откладываете встречу с некромассой.
— Не вру, ей-богу: не боюсь. — Судорожный помотал головой. — Просто подумалось, что если сольюсь с некромассой в ближайшем времени, то хашика, может, и не отведаю уже. А это такое объедение! Надо хорошенько вкус запомнить.
Рыбнев присел на дорогу.
— А вы сами-то боитесь? — спросил Судорожный, расчесывая лошади гриву костяным гребнем.
— А я боюсь, — сказал Рыбнев. — Только не фермера: себя боюсь. Пустоты в себе какой-то боюсь…
— Это бывает, — деловито объяснил Судорожный. — Но обычно проходит. Если, конечно, не тяжкий грех на душе…
Рыбнев промолчал, и Судорожный не стал развивать тему. Облизываясь, они ждали, когда хаш сготовится, а лошадь тем временем переступала лохматыми копытами в жидкой коричневой грязи: отдавала жизненные соки наваристому бульончику.
Глава третья
Ионыч тщательно прицелился. Марик прыгнул в сторону, беспорядочно размахивая лопатой: чуть-чуть до Ионычева ружья не дотянулся. Ионыч выстрелил и попал: не зря целился. Марика отбросило к окну, лопата отлетела как-то вбок и вонзилась в гнилую доску. С крыши мальчику на голову полетели тонкие сосульки, дырчатый снег, подгнившие заячьи перья. Марик схватил сосульку зубами, и холодные искры залечили ушибы.
Ионыч неторопливо перезаряжал ружье. Не собравшись еще толком с силами, Марик кинулся на него: бросок получился не ахти какой, Ионыч успел поднять ногу и пихнул Марика в живот. Хлопец отлетел к раскрытому окну и перевалился через подоконник.
— Врешь — не уйдешь! — взревел Ионыч, подбегая к дому и направляя ствол в окно.
«Добегался», — понял Марик. Схватил первое, что попалось, со стола, выставил это перед собой, чтоб защитить лицо. Зажмурился: а вдруг промажет.
Выстрела не следовало.
— А чой это ты? — неожиданно ласково позвал Ионыч. — Отпусти-ка ее. Отпусти.
Марик открыл глаза и посмотрел на то, что схватил: это была круглая металлическая тарелка с тремя лампочками. Горела желтая.
— Отпусти-ка тарелочку, — ласково попросил Ионыч и даже ружье спрятал. — Не навреди драгоценному объекту: он ведь важнее нас с тобой вместе взятых.
— Н-не отпущу, — разбитыми губами прошептал Марик и отполз к стене. — Хоть убейте, не отпущу!
Ионычево лицо в окне исказилось, словно на экране дрянного телеящика.
— Как же это не отпустишь? — шепотом спросил Ионыч. — Невинный объект погубить хочешь в угоду своей славе? Он же тебе ничего не сделал! Отпусти его: давай разберемся, как мужчины!
— Вы мне в голову выстрелите, если отпущу, — сказал Марик, — где уж тут «как мужчины».
— Ну, выстрелю — и что? — Ионыч пожал плечами. — Примешь смерть, как мужчина, а не свиненок. — Он приподнял ружьецо. — Если поточнее прицелюсь, может, и не задену тарелочку.
Марик сжал тарелку в руках, чуть согнул: тарелка жалобно запищала.
— Опустите ствол! Сломаю!
— Сил не хватит! — дрогнувшим голосом заявил Ионыч.
— Я мертвый, мне всего хватит!
— Мертвым преимуществом пользуешься, свиненок неблагодарный? — прошипел Ионыч. — И кто ты после этого?
— Да вы на себя посмотрите сначала! — закричал Марик в отчаянии. — Что вы с Катей делаете!
— Это для ее собственного блага, — отрезал Ионыч. — Чтоб выросла приличной девушкой, а не какой-нибудь проституткой, шалавой подзаборной.
— Вы ее избиваете!
— Я в ее глупую башку знания вбиваю!
— Да пошел ты, грязный турище! — завопил Марик и метнул в Ионыча тарелку. Ионыч схватил тарелку на лету, осторожно положил на подоконник, погладил.
— Спасибо, Маричек.
Хлопец сообразил, что оплошал, и метнулся из комнаты. Грянул выстрел, посыпались деревянные щепки.
— Ну, теперь далеко не уйдешь! — заявил Ионыч, влезая в окно. — За то, что с непознанной тарелкой пытался сделать, я с тебя живьем шкуру спущу!
Марик заметался между стенами. Увидел дверцу в чулан, откинул щеколду, влетел внутрь. В темноте пахло кориандром и пылью. Марик подтащил к двери тяжелый сундук, загородил. В дверь постучались.
— Сам в ловушку забежал? — Ионыч хохотнул снаружи. — Молодец!
— Посмотрим! — дерзко ответил Марик, отступил назад и упал, споткнувшись обо что-то мягкое и белое. Сдирая коленки, подполз к белому и охнул: это была Катя. Миг Марику казалось, что девушка мертва, но она открыла глаза, увидела мальчика и прошептала: