Вручную открыли аварийный выход, отправили наверх двух добровольцев. Они не вернулись. Отправили пятерых. Один вернулся и доложил: наверху ад. Счетчики зашкаливают. И помер – лучевая. Поднесли к телу дозиметр – тот орет как резаный. И тогда началась стадия гнева, раздражения и слез.
Хаос начался.
– …хаос начался. И в этот момент на сцене появляется Саддам, – сказал Водяник. – Великим его потом прозвали, а до Катастрофы он был то ли сантехником, то ли прорабом на стройке… гонял таджиков, м-да… то ли вообще отставным армейским капитаном – история о том умалчивает. Несомненно другое: бывший капитан взял в свои руки метро – и крепко взял, не шелохнешься… Когда он приказал вновь закрыть затворы, приказ был выполнен…
Ба-даммм. Ноги подогнулись.
Иван вдруг понял, что если не пойдет к себе, то заснет прямо здесь, на голом полу.
– В «Монополию» играть будешь? – услышал Иван за тканевой стеной палатки громкий шепот. – Чур, я выбираю!
– Тихо вы, придурки. Фонарь у кого?
В большой палатке для подростков, где они ночевали все вместе, ночь явно тоже была нескучная. Им вроде положено без задних ног? Иван покачал головой. Самый здоровый и крепкий сон у меня был как раз в этом возрасте. А еще я мог двое-трое суток подряд не спать. И быть в отличной форме.
Попробуй сейчас такое. Вот, ночь только на ногах, а голова уже чугунная. Вырубает на ходу.
Иван пошел было к южному торцу станции, но вдруг услышал:
– Стоять! Пароль!
Мгновенная оторопь. Иван резко повернулся, приседая. Схватился за автомат…
– Спокойно, – сказал Пашка, улыбаясь нагло, как танк. – Свои.
Бух, сердце. Бух.
– Пашка, это уже ни в какие ворота! – Иван опустил калаш, выпрямился. От прилива адреналина болело в груди, дышать стало трудно. – Блин.
– Ну и видок у тебя, – Пашка улыбался, сидя на полу. Бочонок с пивом стоял рядом с его ногой – хороший, кстати, бочонок, примечательный. Иван присмотрелся. Белый глиняный, литров на пять-шесть. С вылинявшей наклейкой, но еще можно разобрать надпись и рисунок. «Кёльш, – прочитал Иван. – Немецкое. И где Пашка его раздобыл? Двадцать лет выдержки – для вина и то много, а для пива так вообще».
– Какой?
– Ну, такой… жениховский, – сказал Пашка. – А я тебя искал, между прочим. Целый вечер по станции мотался, спрашивал – никто тебя не видел. Сазон тоже говорит, что не видел. А ты вон где был.
Иван помолчал.
– Я на Приморскую ходил, – сказал наконец.
– Да ну? – Пашка мотнул упрямой головой. – Че, серьезно? – внимательно посмотрел на Ивана. Пауза. – Ты за подарком мотался, что ли? Во дает. Ну, не тяни, показывай. Нашел?
«Кое-что нашел, – подумал Иван. – И подарок тоже».
– Нашел-нашел. Завтра увидишь. Нечего тут.
– Сволочь! – Пашка вскочил. – Я для него… А он! – вспомнив, что сделал «он», Пашка снова помрачнел. – Да-а. Ты когда определишься, кто тебе нужен?
– Я уже определился, – сказал Иван.
– Я видел, да.
Иван дернул щекой:
– Пашка, давай без этого. Мне и так фигово… – сказал он и спохватился. – А… черт…
– Понятно, – протянул Пашка. – Эх ты. Будь я на твоем месте, я бы твою Таню на руках носил… Вот скажи: зачем тебе эта Катька? У тебя все на мази, нет, ты все рвешься испортить. Че, совсем дурак?!
– Что-то, я смотрю, тебя эта тема сильно трогает.
Пашка выпрямился.
– Да, сильно. Смотри, обменяешь ты цинк патронов на банку протухшей тушенки.
– Па-ша.
– Па-ша.
– Что Паша?! – Пашка взорвался. – Думаешь, приятно видеть, как твой лучший друг себе жизнь портит?!
– У нас с Катей ничего нет.
– Точно. Я прямо в упор видел, как у вас там ничего нет!
– Это было прощание. – Иван помедлил. – В общем, не бери в голову.
Пашка несколько мгновений рассматривал друга в упор, потом вздохнул.
– Подарок-то покажешь? – спросил наконец.
Иван усмехнулся. Открыл сумку, сунул руку и вытащил то, зачем лазил на Приморскую. Пашка осторожно принял находку из рук в руки.
– Ух, ни фига себе. И не высохло ведь?
– Ага, – сказал Иван, – бывает же. Как тебе?
Пашка еще повертел, потом сказал:
– А-хренеть. Я тебе серьезно говорю. Это а-хренеть. Держи, а то разобью еще, ты меня знаешь.
На ладони у Ивана оказался стеклянный шарик. Выпуклый стеклянный мир, наполненный прозрачным глицерином. В нем на заснеженной поляне стоял домик с красной крышей и с трубой, вокруг дома – маленькие елочки и забор. Иван потряс игрушку. Бульк. И там пошел самый настоящий, белый, пушистый снег.
Снежинки медленно падали на крышу домика, на елки, на белую равнину вокруг.
– Думаешь, ей понравится? – Иван посмотрел на Пашку, сидевшего с лицом задумчивым, как с сильнейшего перепоя.
– Что? – Пашка вздрогнул, оторвался от шарика. – Дурак ты, дружище, ты уж извини. Это а-ахрененный подарок.
Металлическая решетка с железными буквами «ВАСИЛЕОСТРОВСКАЯ» отделяла жилую часть платформы от хозяйственной. Анодированный металл тускло блестел. Иван толкнул дверь, кивнул охраннику, долговязому, лет шестнадцати, парню:
– Как дела, Миш?
– Отлично, командир. – На поясе у Кузнецова была потертая кобура с «Макаровым». Пистолет достался Мише по наследству от отца: тот служил в линейном отделе милиции, когда все случилось. – Да ты проходи.
Вообще-то Кузнецову он был никакой не «командир». Парнишка – из станционной дружины, а Иван командует разведчиками… Менты – это каста. Как и Ивановы – диггеры. А каста тем и отличается, что туговата на вход и на выход.
Но поправлять парня Иван не стал. У каждого должна быть мечта.
– Таня здесь?
– Не знаю, командир, – почему-то смутился Кузнецов. – Я только заступил…
Иван кивнул: ладно.
Мясная ферма.
Ряды клеток уходили под потолок станции. Деревянные, металлические коробки, затянутые ржавой сеткой-рабицей. В воздухе стоял душный сырой запах грызунов, несвежих опилок и старого дерьма. Иван прошел между рядами, оглядываясь и приветствуя знакомых заключенных. В постоянном хрупаньи, шебуршении, посвистывании и чавканьи было что-то стихийное. «Мы жрем, а жизнь идет. Не представляю, как это – быть морской свинкой, – подумал Иван. – В этих клетках места почти нет, живут в тесноте, едят и гадят. Мрак».
Сидя в отдельной клетке, сделанной из белой пластиковой коробки с красной надписью «Quartz grill», на Ивана смотрел откормленный, пятнисто-белый морской свин. Иван достал припасенный пучок водорослей и сунул в ячейку решетки.
– Привет, Борис. Как сам?
Свин перестал хрупать и посмотрел на Ивана. «Блин, еще ты на мою голову», – читалось в маленьких выпуклых глазах. Свин был однолюб и пофигист.
Свин любил только Таню и пофигистически жрал все, что принесут остальные.
Типичный представитель мужского рода, да.
– Таня, – позвал Иван. – Ты здесь?
Голос тонул в хрупанье и шебуршении морских свинок. Иван прошел между рядами, вышел к рабочей выгородке. Здесь стоял стол, на нем Таня заполняла планы и графики, вносила в учетную книгу привесы и надои – или как они называются? Рядом были составлены мешки с кормом: высушенная трава, водоросли, обрезки ботвы, остатки еды и прочее, что лихие грызуны могли взять на зуб.