Третьим в нашей пятерке был Федор Ступка, имеющий боевую кличку Цыган, которую получил, скорее всего, из-за внешнего смугло-кучерявого вида и умения виртуозно управляться с гитарой. Правда, с пулеметом он справляется не менее виртуозно. Потомственный казак. Во времена СССР был прапорщиком в РВСН. Точнее, служил в отдельном батальоне противодиверсионной борьбы специального назначения. В Сопротивление попал три года назад. Особых причин для этого не было, просто неугомонная натура Федьки, видя окружающую действительность, требовала действий. Так бы парень и пропал, затеяв личную войну, но на него очень удачно вышли смирновцы.
Богдан… Хм, Богдан Савельев в «колхозниках» с самого начала. Он тоже служил прапорщиком, но не в армии, а в МВД. Старинный знакомец Ивлева еще по Тыве, где отряд СпН МВД «Рысь» здорово выручил Генкину роту, ударив во фланг националистам во время Шагонарской операции. Там мужики и познакомились. С тех пор работают вместе, практически не расставаясь.
То есть коллектив подобрался дружный и достаточно опытный. Я поначалу было опасался, что на тренировках меня эти зубры раскусят. Но Ивлев где-то через неделю развеял мои сомнения, сказав после занятий по тактике:
— Ну ничего… Можно даже сказать — нормально. Видно, что ты хоть и не воевал, но подготовка какая-никакая есть. А теория вообще — отлично. Даже не думал, что у хохлов так контрактников дрессируют. Ты ведь у них сержантом был?
Я, в глубине души радуясь столь хорошей маскировке своих способностей, ответил:
— Старшим сержантом, на должности замкомвзвода.
— Угу… угу… ну, в принципе — соответствуешь. Еще с месяцок погонять, и будешь соответствовать полностью. Чем мы, собственно, и занимаемся, — после чего, повысив голос, обращаясь уже ко всем: — Вечером отрабатываем преодоление инженерных препятствий. А сейчас — обед.
Вот так и проходило мое повторное ученичество. Все было нормально, единственно, сильно угнетал тот факт, что я никак не могу связаться с Сосновским. Нет, он, конечно, в курсе был, на что и куда я иду, но один черт — скоро два месяца как нахожусь в этом мире. И ни одной весточки послать не могу. Благо еще Настя Брусникина нашлась, а то бы мне было совсем хреново. Спросите, а при чем тут Настёна? О, еще как при чем! Просто мне от нее письмо передали. Настоящее, в конверте. А привез его Васька — тот самый, который помощник Еремина. Он приехал к Ивлеву, но прежде чем идти к командиру, вручил конверт. Правда, перед этим почему-то заставил танцевать. Традиция тут, оказывается, такая есть: получил письмо — пляши. Внутренне подивившись столь экзотическим правилам, я потоптался на месте, руками изобразил «асса» и заполучил послание.
М-да… Содержимое письма вселило в меня самые радужные надежды. Мы ведь, пока ребята куковали в Михеевке, с Настёной о многом говорили. И с каждым днем я все отчетливее ощущал, что мне эта девчонка нравится все больше и больше. Да и я отрицательных эмоций у неё не вызывал. Даже, скорее, наоборот. А уж когда мы вроде как невзначай поцеловались, у меня крышу вообще сорвало. Но дальше поцелуев дело не пошло — все-таки полный дом народа, поэтому пришлось, как двум школьникам, только изредка держаться за руки. Блин, никогда не думал, что подобное держание может быть столь волнующим! И главное, с каждым днем я все сильнее чувствовал, что эта девушка в корне отличалась от всех моих знакомых барышень. Отличалась каким-то внутренним стержнем, трезвым взглядом на жизнь и… чистотой, что ли? Я точно сформулировать не мог, но отличие это четко ощущал, поэтому и дышал через раз, касаясь ее узкой ладошки.
А последней каплей стала картошка. Обыкновенная, жареная. Обычно готовкой занималась Мария, но тут Настя сама встала за плиту и, попробовав ее стряпню, я понял, что попал окончательно. Такую картошку, чтобы одновременно была хрустящая и сочная, могла готовить лишь моя бабушка. А когда она умерла, я на долгие годы остался без любимого блюда. Ни мать, ни тетка, ни мои многочисленные подружки и близко не могли повторить бабушкин шедевр. Но тут появилась Настя и раз — вот оно! В общем, тогда, держа вилку в руке и жмурясь от удовольствия, я для себя окончательно решил, что от добра добра не ищут. Где я еще такую найду? Чтобы красивая, умная, бойкая, смелая и в голове вовсе не тряпки, бабки или модные клубы. Да еще и готовит — пальчики оближешь…
Дело оставалось за малым — честно рассказать о себе. Рассказать и убедить перейти в мой мир, в качестве спутницы жизни. Но не сложилось. Сначала как-то не решался, а потом появился связной, и стало не до того. А перед расставанием я сказал, что обязательно ее разыщу. Только у Настёны получилось найти меня первой. И не просто найти, а передать письмо. И хрен с ним, что конверт был вскрыт, главное, что там, помимо слов, от которых голова начинала кружиться, был ее номер телефона…
Но вот позвонить я не мог. И поехать к ней не мог. Хорошо хоть написать ответ и передать его вместе со Шмелевым мне никто не запрещал. Хотя, блин, Цыган к матери ездил. Ивлев к семье на три дня тоже срывался. Даже Февраль к своей зазнобе в Ставрополь на побывку сваливал. Только мы с Чижом, как два салабона, безвылазно на хуторе торчим. С другой стороны, Генка пообещал, что по окончании курса он меня и к брату, и к девушке отпустит. Только это все может произойти не ранее марта. Да уж, дисциплина, однако. Против нее не попрешь…
Кстати, насчет дисциплины — вся затея с набором людей в «параллели» для разрешения своих проблем, при ближайшем рассмотрении, стала мне казаться совершенно невыполнимой. Я ведь думал, что тут партизанщина в полный рост, и поэтому подобрать нормальных ребят не составит особого труда. Мне представлялось, что «Вымпел» — это некая группа, человек в пятьдесят-семьдесят. Эдаких зубров и псов войны, которые собираются в основном для осуществления акции. А свободное от диверсий время проводят в тренировках или с семьями. Среди них я завожу знакомства, нахожу пятерых наиболее заслуживающих доверия, и мы за неделю все проворачиваем. После чего, с честно поделенными трофеями, они отправляются в свой мир, а я остаюсь. Ну еще переношу портал в другое место, чтобы даже следов не нашли, и начинаю жить как жил.
То есть я тупо скопировал сюда образ жизни и действий разного рода боевиков из своей «параллели». И вот тут меня ждала засада. Точнее — две. Первая: никакой партизанщиной в Сопротивлении не пахло. Вернее, ею не пахло в спецподразделениях, куда я и попал. Все, как в армии, хотя по рассказам Ловягина, представлялась совершенно другая картина. Ну да оно и понятно, там — просто гражданские люди, ушедшие в подполье, поэтому у них свои задачи и отношения. А меня занесло… М-да, занесло так занесло. И главное — выбирать не из кого. Никакими сводными отрядами в сотню штыков тут и не пахнет. Знакомых — всего четыре человека, да хозяин хутора, с большой семьей. Но хуторян сразу оставим в покое, а вот с «вымпеловцами» говорить о моем деле — весьма чревато. Они, блин, как-то очень уж сурово и чересчур патриотично настроены. И вряд ли, даже став близкими друзьями, не передадут мои слова по команде. Угу, в этом случае проще было сразу перед Ереминым расколоться… Так что пока я никак не мог сообразить, как нужно поступать в столь щекотливом положении, и поэтому решил просто ждать и смотреть, куда карта ляжет. Тем более что дома меня активно ищут недружелюбные арабы. Вот нехай себе ищут, а я тут поживу…
Ну а вторая засада заключалась в том, что я постепенно стал диффундировать в этот мир. Меня всерьез начали волновать его проблемы. Сразу это было не очень ощутимо, но вот вчерашняя передача «Голоса демократа» заставила сильно разнервничаться. Тут ведь как получилось — с телевизором на хуторе была напряженка. Точнее с электричеством, которого не было вообще. Поэтому телик смотрели, лишь когда заводили небольшой японский движок, предназначенный для зарядки телефона, ноутбука и раций. А в остальное время приобщались к большому миру исключительно через приемник. В основном музыку слушали или новости. И вот вчера Федька, глянув на часы, спросил у меня:
— Хочешь приколоться?
Получив заинтересованный кивок, нажал кнопку подстройки, объявляя:
— А теперь по заявкам передовой общественности — самая демократическая станция из всех возможных — «Либеральная Москва»! Слушайте и не говорите, что вы не слышали!
Я на эту «Москву» уже несколько раз нарывался, и не могу сказать, что она меня чем-то заинтересовала. Та же лажа, что и на других станциях, только музыки меньше, а пустопорожних базаров, восхваляющих ныне существующий режим, — больше. Но так как восхвалять было особо нечего, то занимались в основном обсиранием своего же прошлого. Очень уж нравилось тамошним ведущим сравнивать СССР середины двадцатого века и Америку двадцать первого. Поэтому я только махнул рукой:
— Да ну их на фиг. Одно и то же постоянно брешут. Оставь лучше, что было…
Но Цыган только пальцем покачал и объяснил:
— Они цикл передач гонят к запрещенному «тоталитарному празднику» — двадцать третьему февраля. А я их слушаю и сравниваю с речами рейхсминистра пропаганды. На теперешний день идентичность с Геббельсом — восемьдесят процентов. Думаю, добьются как минимум девяностопроцентного попадания. Так что не мешай проводить статистические исследования!
После чего, достав большой блокнот и ручку, приготовился чего-то записывать. А ведущий по окончании музыкальной заставки начал вещать. Мне сначала было все равно, но потом, глядя на сосредоточенно сопящего Ступку, тоже стал вслушиваться. М-да… речами рейхсминистра я как-то не особо интересовался, но сейчас появилась твердая уверенность, что на этой станции сидит его реинкарнация. Во всяком случае, слова о «большевистских ордах», стремящихся поработить Европу, я в фильмах про войну уже слышал. Но в кино их говорили немцы…
Здесь же болтали вроде как наши. И своей изобретательностью оставляли немцев в глубокой дупе. Во всяком случае, слова, что «восточные варвары» убивали и насиловали, насиловали и убивали (причем по фигу в какой последовательности) всех граждан «оккупированных» стран, меня очень удивили. Сие утверждение уже откровенно некрофилией отдавало. Интересно, эти ушлепки с «Москвы» что, пытаются таким образом свои сексуальные фантазии в люди выплеснуть?
Дальше пошла обычная бодяга насчет того, что основные силы гитлеровцев были разгромлены союзническими войсками, а «совковые недочеловеки», пользуясь отсутствием сопротивления со стороны противника, хлынули на Запад. Причем передвигались они только пешком или на технике, полученной по ленд-лизу. А впереди шли высокоморальные штрафные батальоны, состоящие исключительно из политических заключенных. То есть из тех, кто еще до войны как мог боролся с советской властью и которых кровавое НКВД под дулами пулеметов заставляло идти в атаку. Но «высокоморальные» поголовно легли в боях, поэтому несчастные европейцы имели дело не с нормальными людьми (они все были невооруженными зэками и сразу гибли), а с упырями из заградотрядов. Упыри, кстати, выжили и потом долгое время носили звания ветеранов войны. Хотя настоящих ветеранов к маю 1945 года просто не осталось, так как все были брошены «мясником Жуковым» на немецкие укрепрайоны.
От такого пассажа я охренел и даже поднялся с раскладушки, чтобы не пропустить еще какого-нибудь «открытия». Федька, глянув на меня, лишь хмыкнул и опять углубился в записи. Но ведущий как раз прервал свои обличения и пригласил к микрофону, как он выразился, «гениального писателя и публициста, ярчайшего представителя творческой интеллигенции», который готов прочесть свои ранние стихи на эту тему. «Ярчайший» носил чисто русское отчество — Пинхосович и, не ломаясь, тут же начал выдавать раннесочиненные вирши. Насколько я понял, этот хмырь решил подойти к делу глобально, поэтому не став мелочиться, написал целую сагу о тех, кто имел наглость называться ветераном.