О Великая, ставшая небом…
Наполняешь ты всякое место своею красотой.
Тексты пирамид.
Часть первая
26 июля — 26 августа 2006 года
1
Я звоню в дверь. Долго и настойчиво. То, что хозяин дома, я знаю наверняка — десять минут назад говорил с ним по мобильному телефону. Еле слышный шорох шагов внутри, скребущие движения, словно человек пытается найти замок на ощупь, и — дверь медленно открывается.
Молодой парень стоит, привалившись боком к стене. На бледном лице глубоко запавшие глаза с темными кругами, с головы свисают длинные пряди грязных свалявшихся волос, щетина на щеках недельной давности, в углах рта заеды с гнойным налетом и засохшие рвотные массы на подбородке. Я смотрю на худое тело, облаченное в грязную растянутую майку и рваные на коленях джинсы.
Противно смотреть на это чучело.
— Утрись, — говорю я резко и вхожу в прихожую.
Я иду на кухню и быстрым взглядом осматриваюсь в помещении — в покосившейся мойке груда грязных тарелок с остатками пищи. Под мойкой переполненное мусорное ведро с мерзким запахом гниющих отходов. Справа в углу давно не мытая газовая плита, на которой стоит черный чайник. У окна на кухонном столе сухие хлебные корки, пустые банки и окурки. На стене висит перекидной календарь, в котором сегодняшний день — двадцать шестое июля две тысячи шестого года — обведен красным цветом. Что ж, парень выбрал правильный цвет для обозначения значимости сегодняшнего дня.
Я возвращаюсь в комнату. Старый потертый диван, переживший несколько поколений этой семьи и, как всякая вещь, утратившая свой лоск, он выглядит убого в этом месте. Покосившаяся и поцарапанная тумба под телевизор, который уже давно отсутствовал. Деревянный стул у окна. В полупустой однокомнатной квартире больше ничего и никого не было.
— Принес? — спросил парень, стоявший в дверном проеме.
Я поворачиваюсь, подхожу к нему и смотрю в бесцветные глаза парня — там нет ничего, кроме бездонного омута пронзительной боли.
— Да. Как и договаривались.
Я вытаскиваю нож из сумки, висящей на плече, и наношу резкий удар.
Недоумение в его расширившихся глазах сменяется ужасом неожиданной смерти и, затем, — мгновенным облегчением. Он медленно падает, и я его подхватываю, чтобы он упал бесшумно.
Лишний шум мне не к чему.
Я сажусь рядом с ним на грязный пол и погружаюсь в его открытые глаза. Смотреть в них так завораживающе прекрасно, словно я созерцаю божественное откровение: сквозь ровную гладь стекленеющих глазных яблок можно увидеть изменения, происходящие в сознании живого человека, находящегося на границе миров. Он еще здесь — несколько секунд жизни, как открытая книга, которая обжигает своим ярким пламенем истины, — и его уже нет. В последние мгновения жизни парень испытал всю ту гамму чувств, что он уже давно не испытывал: от разочарования бессмысленным бытием до неописуемого счастья от осознания величия мира, от нестерпимой боли до сладостного облегчения, от огромного желания жить до удовлетворения от смерти. Он умер с последней мыслью, которую я легко прочитал в мертвых глазах — наконец-то, все позади, и не будет ежедневного счастья, желания и боли, и все остается в нереализованном прошлом, и в этом безумно-убогом мире не останется следа от его пребывания.
Парень умер, вспомнив за секунды все свои мечты, начиная с далекого детства, и которые навсегда остались для него потерянными грезами.
Я смотрю на часы. Прошло пять минут. Всего пять минут, и целая жизнь, принесенная на алтарь.
Я достаю из кармана одноразовые перчатки, надеваю их, чувствуя кожей рук упругость латекса. Не спеша, раздеваю парня, отрывая пуговицы и разрывая те части одежды, которые не могу снять. Отбросив одежду в сторону, чтобы не мешала, я выпрямляю конечности мертвого тела, придавая ему форму спокойно лежащего на спине человека.
Все готово.
Мысленно улыбнувшись, я говорю слова благодарности Богине, — первая жертва в этом году посвящается ей. Впрочем, все прошлые жертвы для неё и будущие жертвы тоже будут принесены во имя её.
Взяв одноразовый скальпель, как писчее перо, я приступаю к ритуалу. Я давно его продумал, но делаю в первый раз, поэтому старательно выполняю то, что бессонными ночами мысленно рисовал три последних месяца.
Я рассекаю кожу скальпелем, ощущая, как легко скользит острие. Края кожи расходятся, обнажая желтоватую ткань, которая быстро окрашивается в красный цвет. Глубина раны неравномерна по мере разреза, что не совсем красиво, но для первого раза очень даже ничего. В конце концов, не боги горшки обжигают. В следующий раз сделаю красивее.
Разрезы на теле — это самое простое из задуманного.
С конечностями мертвого парня сложнее. Я поднимаю сначала правую руку жертвы и делаю разрезы, а затем левую. То же самое проделываю с ногами, которые тяжелее рук. Края круговых разрезов не всегда совпадают, но я не обращаю на это внимание.
Я чувствую себя художником, создающим бессмертное творение.
Я чувствую себя поэтом, поющим песню жизни у ложа смерти.
Передвинувшись к голове, я снова смотрю в глаза парню — жизнь покинула их. Скука и тлен в бездне глазниц. Указательным пальцем правой руки я давлю на внутренний угол глаза, погружая его в отверстие, чтобы потом резким движением вывернуть глазное яблоко наружу. То же я проделываю с другим глазом, и тоже пальцем правой руки.
Когда я поднимаю ладонь с лежащими на ней глазами парня, я чувствую непередаваемое удовольствие.
Почему я раньше не делал этого? Ведь сразу понятно, что именно в глазах сохраняется «кА», и жертвы, принесенные в прошлые годы, всего лишь бездушные тени в мире моей Богини.
Я складываю глазные яблоки в специально приготовленные сосуды и приступаю к самой тонкой части моего ритуала. Когда я веду скальпель по коже правой щеки, то понимаю, что он затупился. Острие скальпеля уже не режет, а рвет ткань. Впредь мне наука. В следующий раз я начну с лица, и только потом — тело и конечности.
Закончив с лицом, я надеваю пластиковый чехол на скальпель. Последнее действие указательным пальцем правой руки вокруг головы, лежащего на полу тела, словно я очерчиваю его тень, — и все. Моё творение готово.
Я встаю. Сверху смотрю на свой труд и улыбаюсь.
Прекрасно. Получилось даже лучше, чем я предполагал. Есть много мелких дефектов, которые мешают воспринимать мой труд, как идеальное творение, но это пустяки по сравнению с тем, что это мой первый шаг на долгом пути. Первые шаги всегда трудны, но зато как они прекрасно выглядят со стороны, когда смотришь на произведение рук своих отстраненным взглядом истинного ценителя.
Стянув грязную перчатку с правой руки, я складываю её в плотный черный мешок, бросив туда еще скальпель. Затем нахожу сотовый телефон парня — самая дешевая модель, удивительно, что он его еще не продал — и тоже бросаю в куль. Было бы верхом глупости оставить эту улику, где зафиксирован мой последний звонок.
Вроде, все.
Окинув взглядом комнату, я ухожу, захлопнув за собой дверь левой рукой.
2
Иногда, в минуты задумчивого созерцания окружающей жизни, когда дневной свет уступает место сумраку ночи, когда на небе зажигаются первые звезды и сквозь дымку облачности пробивается лунный свет, я думаю о том, что отсутствие сна есть наивысшее благо для человека. Когда не спишь, есть возможность в тишине ночи складывать из отстраненных мыслей думы о вечности, о бытие и смерти, о повседневности суеты и быстротечности жизни. Из этих простых дум слагать образы, необычные для этого пространства и сложные для восприятия. И, населенный этими образами яркий безумный мир вдруг оживает. Только что ничего нет, полная темнота, и вдруг блестящая искорка вдали, приближаясь, становится светом горящей свечи.
Или светом фонаря во тьме ночного леса.
Я вижу так любимый мною образ — один из многих, неповторимый и прекрасный. Образ, который я обожаю и ради которого живу. Он всегда со мной, но — ночью её лик ближе и прекраснее. Я пронес его через всю жизнь.
Уже в который раз беру карандаш в руки и на листе бумаги рисую — чуть изменился профиль, резче подбородок, в слегка прикрытых глазах спокойствие и мудрость, губы произносят слова, которые эхом отзываются в моем сознании, колышет легкий ветерок копну волос, рука приподнята в приветствии. Мой карандаш резкими и точными движениями оставляет линии на бумаги, и вскоре видение уже не только моя бессонница. Она и на рисунке так же прекрасна, какой была в жизни, и какой я её вижу сейчас.
Я смотрю на дрожащий огонек свечи и думаю о том, что все приходит и уходит. И мир при этом бесконечный сумасшедший дом, где я единственный, кто это видит. Все остальные люди, что каждый день проходят мимо меня бесконечной вереницей бесплотных теней, считают себя душевно здоровыми, но их фатальная ошибка в том, что они не замечают вокруг себя яркой зелени сплошного высокого забора, отгораживающего их от мира. Они не видят зарешеченного неба и закрытых дверей. Они не знают, что выхода нет, пребывая в наивной уверенности, что этот мир создан для них.
Снова приходит утро, и солнце, это огромное больное светило, что слепит и мешает смотреть, начинает свое безостановочное движение по небу. Ползет и ползет, словно черепаха, в своем безумстве не замечая, что я его проклинаю. И хотя для солнца я слишком ничтожен, но и я могу быть вне его яркости, спрятавшись за плотными задернутыми наглухо шторами.
Пытаюсь уснуть. В мой единственный выходной день, мне необходимо отдохнуть. Лежу с закрытыми глазами в полумраке зашторенной комнаты и вижу её образ. Образ, который многократно растиражирован мною и висит по стенам карандашными рисунками. Они наслаиваются один на другой, создавая бесконечную череду ликов. Мне не надо смотреть на них, я и так прекрасно знаю, как она красива.
Уснуть не удается. Впрочем, как всегда.
В гостиной тикают часы, приближая время ночи, и я открываю глаза. Может, я грезил, может, спал — в любом случае, я чувствую себя лучше.
Я настолько отчетливо помню её последние часы рядом со мной, что иногда мне кажется, что я не сделал всего, что мог. Я прокручиваю события в голове, пытаясь увидеть то, что осталось не увиденным мною, хочу разглядеть мелочи, на которые не обратил внимания. Пытаюсь поймать ускользающие мгновения прошлого, и, когда понимаю, что это практически невозможно, смирившись, снова закрываю глаза.
Я не могу спать, потому что она рядом.
Я вижу её образ.
Я, по-прежнему, люблю её.
Она, как обычно, со мной в тишине моих бессонных ночей, смотрит на меня со стен и говорит со мной.
Я воздаю хвалу Богу. Однажды он свел меня с ней, и позволил узнать лучшую из тех, что приходят в этот мир. Я прощаю Богу его жестокую несправедливость, потому что знаю — он не виноват.
Бог есть. Я верю в него. Он совсем не тот, что можно увидеть на древних иконах. Он далеко не тот, о ком можно прочесть в многочисленных Библиях. Бог, которого нам дает церковь, отличается от моего Бога.
Я знаю, что Спаситель живет среди нас.