Я вглядываюсь в лица людей, которые в данный момент и всегда всего лишь мои видения. Сумрачные, спокойные, радостные, довольные и недовольные, — лица проплывают мимо в мире моего отсутствующего сна.
Тени странного мира. Хотя, что может быть странного в мире, где Бог сгорает в пламени взрыва вместе с фанатиком, который шепчет имя Бога перед смертью. Что странного в мире, где Бог, глядя огромными детскими глазами на равнодушие людей, медленно умирает от голода и отсутствия элементарной доброты.
Странно именно то, что люди могут радоваться и смеяться, видя, как Бог приносит себя в жертву.
6
Позвонил заведующий гинекологическим отделением. Я слушаю его голос — чуть взволнованный, слегка веселый — и представляю себе его расплывшуюся фигуру, которая в белом халате выглядит, как облако. Мы были ровесниками, но выглядел он старше меня лет на десять. Он говорит о том, что у него в отделении есть женщина с гематурическим вариантом хронического гломерулонефрита, и она хочет вынашивать беременность.
— Запретить я ей не могу, а моим объяснениям об опасности для жизни она не верит. Смотрит на меня, как на врага, — рокочет голос гинеколога в трубке.
— А что ты от меня хочешь? — спрашиваю я, заранее зная ответ. — Думаешь, я смогу убедить её прервать беременность?
— Ну, для начала посмотри на пациентку, оцени анализы, потом поговори с ней, я ведь знаю, что ты, когда захочешь, можешь быть убедительным. Если уж она тебя не послушает, то …, - я вижу, как доктор разводит руки на том конце провода.
— Хорошо, буду через полчаса.
Я задумчиво смотрю в окно. Консультантом в гинекологии был другой доктор, но Иван Сергеевич иногда звонил лично мне и звал на консультацию. Я знаю, почему он это делает, и никоим образом не пытаюсь разрушить иллюзию того, что я обладаю даром убеждения — пусть считают, что я отличный специалист, который умеет говорить с пациентами и убеждать их. Кроме того, я никогда не отказывал акушерам-гинекологам, потому что мне самому было любопытно общаться с женщинами в состоянии беременности: кроме самой женщины, я могу увидеть плод, растущий в чреве. Две жизни, тесно связанные сейчас и в будущем, — меня всегда интересовали нестандартные ситуации, когда я мог применить свои способности.
Или — не применить.
Независимо от срока беременности, я видел будущее ребенка. Если плод был с врожденной патологией, я мог изменить ситуацию, не позволив ему страдать в будущем. Однажды я видел, что у ребенка есть уродства, но я не вмешался — этому ребенку суждено родится и его жизнь в некотором роде будет необходима человечеству. И как, кроме как вмешательством Бога, можно объяснить то, что с помощью современных пренатальных диагностических методик врачи так и не смогли увидеть эту патологию. И ребенок родился. Я не слежу за его судьбой — я знаю, что когда придет его время, я уже давно буду пребывать в Тростниковых Полях.
В любом случае, мне интересно. Иногда мне казалось, что у меня такой же интерес, как у фанатично преданного своему делу энтомолога, который, увидев незнакомую ему бабочку, забывает обо всем и бросается за ней. Только в отличие от него, я предпочитаю созерцать красоту и мерзость чужого сознания, только изредка вторгаясь в другой мир.
Я иду по больничному двору, прикрываясь рукой от солнца. Здороваясь с людьми в белых халатах, я думаю о том, что меня тошнит от солнечного постоянства — встает каждое утро и двигается с востока на запад, словно раз за разом, повторяется какое-то ритуальное мистическое действие.
Гинекологическое отделение. Женщины в серых халатах и с хмурыми лицами. Старые кушетки вдоль стен и скрипящие двери палат. Беременная оказалась крупной, ширококостной женщиной. Не скажу, что жирная, но и больной она не выглядела. Улыбнувшись, я задаю типичные вопросы и терпеливо слушаю её. Она говорит, что всю жизнь прожила в деревне, много работала и хорошо кушала, спокойно родила двоих детей, никогда не наблюдаясь ни в каких больницах, и вот, стоило ей переехать жить в город (мой новый муж живет здесь), как сразу нашли какую-то болезнь. Она говорит, что считает себя здоровой, а врач придумал какой-то «громело…». Она запнулась, выговаривая незнакомое слово, а я смотрю на неё и не пытаюсь помочь.
Она говорит, что муж очень любит детей, первые двое «как бы» не его дети, к тому же обе девочки, поэтому он хочет своего. Её лицо осветилось улыбкой, когда она отдельным словом, выделив его в словесном потоке, высказала свою мечту:
— Мальчик.
Я киваю, соглашаясь с ней. Прошу её прилечь и, после рутинного осмотра, оставляю руку на животе. Да, трехмесячный мальчик был хорош. У этой сорокапятилетней деревенской бабы все получится. Она выносит эту беременность, пусть врачам-акушерам многое будет не нравиться, и они будут лечить её в стационарных условиях, постоянно напоминая ей, что она старая повторнородящая и что с этим заболеванием почек беременность и роды — смертельный риск. В срок родится здоровый мальчик, и все будут счастливы. Муж с цветами на пороге родильного дома, женщина с улыбкой на лице и ребенком на руках, довольные акушеры, мысленно перекрестившись, что пронесло, машут прощально руками. Будет только одна ложка дегтя в этой огромной бочке поросячьего счастья: женщина через год умрет от острой почечной недостаточности. Считая себя здоровой, она не будет выполнять рекомендации врача, но — это уже будет другая история, где каждый человек сам кузнец своей жизни. Независимо от того, будет она вынашивать беременность или нет, она все равно умрет от почечной недостаточности, и разница только во времени.
Уже в ординаторской акушеров-гинекологов я просматриваю историю болезни и пишу свои рекомендации. Иван Сергеевич, внезапно возникший в ординаторской, как облако на голубом небе, сев рядом, спрашивает:
— Ну, Михаил Борисович, что скажешь?
— Она более-менее компенсирована. Пусть вынашивает.
— Да ты что, Михаил Борисович, глянь в анализы — эритроциты в анализе мочи по Нечипоренко зашкаливают, — округлив глаза, Иван Сергеевич эмоционально тычет сосисковидным пальцем в историю болезни.
— Вижу. Я сейчас распишу лечение, а ты полечи её. Через неделю эритроциты в моче упадут до нормы.
— Ну, полечу, а что дальше, беременность-то еще только начинается?
— Она выносит и родит, — лаконично говорю я, глядя в окно, словно пытаясь подогнать солнце в его движении к горизонту.
7
Сегодня я помогу человеку. Сегодня я избавлю мать двоих детей, неугомонную оптимистку, от будущей смертельной болезни. Я могу и хочу ей помочь.
У неё бескаменный холецистит, который я вылечу с помощью обычных методов лечения. И у неё начальная стадия рака правой молочной железы. Еще невозможно увидеть это с помощью стандартного обследования, можно только заподозрить по анализу на онкомаркеры, но я уже вижу этот маленький участок в железе, где клетки опухоли стремительно делятся, медленно и неуклонно разрушая окружающую ткань. Кроме опухоли, время сейчас для неё самый страшный враг.
После обхода заведующего отделением и выполнения всех рутинных утренних мероприятий, я приглашаю женщину в процедурный кабинет.
В обстановке сверкающего белизной кафеля и запаха лекарств, я говорю женщине, чтобы она расстегнула халат и легла на кушетку. Увидев, что на ней бюстгальтер, я показываю на него, говоря, что это надо снять. На её лице отражается легкое удивление, но она, тем не менее, подчиняется, — закинув руки за спину, она расстегивает и снимает эту деталь одежды.
Сев рядом на стул, я протягиваю руки и сжимаю с двух сторон большими и указательными пальцами обеих рук правую молочную железу. Между этими четырьмя точками, как в перекрестие прицела — раковые клетки. Именно они — мишень. Их очень мало, что значительно облегчает мой труд, — и для меня легко, и женщина почти ничего не почувствует.
Я сам не до конца понимаю природу моей силы, но с точки зрения полученного образования, представляю себе это так. Я создаю некое мощное биологическое поле, разрушающее патологический очаг, который может привести к медленной смерти человека. Я не знаю, какова природа этого поля, но так ли уж это важно. Главное, что я могу избавить человека от смерти. Может, данная мне сила заставляет организм больного человека напрячь свои защитные механизмы, тем самым, избавляя его от болезни. А, может, все не так, и у меня есть какая-то божественная сила, неподвластная человеческому разуму. Не суть, как я это делаю, и как это работает, главное, что я вижу, как раковые клетки в молочной железе женщины, только что активно делившиеся, начинают гибнуть.
Я слышу, как женщина говорит настороженным голосом:
— Доктор, вообще-то, у меня холецистит.
В голосе странные нотки, я понимаю, о чем она сейчас думает, я вижу глаза, в которых удивление сменяется на подозрение, но это уже не важно. Дело сделано.
Я убираю руки с молочной железы и встаю со стула. Задумчиво глядя в окно и, словно не замечая, как женщина, вскочив с кушетки, суетливо запахивает халат, я говорю:
— Практически у всех взрослых людей в той или иной степени выраженности есть холецистит и от этого редко кто умирает.
Повернувшись, я ухожу. Я знаю, что она думает о том, что минимум доктор странный, а максимум — озабоченный. Мне все равно. Теперь я уверен, что она не умрет через двести сорок три дня, и будет жить достаточно долго.
И еще. Я не уверен, что принял правильное решение. Впрочем, как всегда, сделав дело, я сомневаюсь в правильности содеянного. Я изменил будущее, которое случилось бы в микрокосме этой женщины, а, значит, я вторгся в дела Божьи. Может, я всё делаю не так, как надо, и мне только кажется, что я несу людям благо?
В ординаторской я взял историю болезни и написал стандартный дневник с назначениями, — бумага все стерпит, и ненаписанную правду, и осознанную ложь. История болезни уйдет в архив и через определенный промежуток времени будет уничтожена, вместе со скрываемыми мыслями и эмоциями, с неописанными манипуляциями и процедурами.
Лариса, врач отделения, позвала меня покурить. Я, чтобы отвлечься, согласился, хотя и не курю. Мы идем в закрытый для прохода лестничный пролет, который все используют как место для курения.
Затянувшись сигаретным дымом, Лариса спросила:
— Что грустный, Михаил Борисович?
— Бог его знает, — ответил я неопределенно. Не стану же я рассказывать ей о тех мыслях, что бродят в моей голове. Я стою и смотрю в окно на больничный двор, где медленно передвигаются люди в разных направлениях — рабочий день в разгаре.
— Жену тебе надо, — сказала она, выпуская дым кольцами, — уже за тридцать перевалило, а все один и один. Неухоженный ты какой-то, Михаил Борисович, неприбранный, сразу видно, что нет за тобой женского пригляду.
Я посмотрел на собеседницу и неожиданно для себя улыбнулся:
— Может, есть кто на примете?
— Да, вот хотя бы Лидка из неврологии, чем не жена. И сохнет по тебе давно, и девушка красивая, и специалист прекрасный.
— Ага, — кивнул я и, отмахнув от себя сигаретный дым, представил себе Лиду. Невысокая женщина с коровьими глазами, которая посвятила себя медицине. Я давно заметил, как она бледнеет при встрече со мной, и тупо молчит, когда я к ней обращаюсь.