Грейс подумала о раненых солдатах, которых каждый день приносили на медицинский корабль. Как милы они были с ней поначалу, флиртовали, думая, что она обыкновенная медсестра. И как резко менялось их отношение к ней, когда они выясняли, что она врач и офицер: они начинали почтительно вытягиваться перед ней и выказывать всяческое уважение, создавая тем самым невидимый барьер, за который она никак не могла перейти.
Девять лет назад, в тот день, когда ее приняли в медицинский колледж, Грейс разговаривала с одной пожилой женщиной-врачом. «Твоя новая профессия будет для тебя одновременно и проклятием и благословением, ты поймешь это, — сказала ей доктор Смит. — Мужчины-врачи будут презирать тебя за то, что ты посмела вторгнуться в их ревностно охраняемое братство. А мужчины-пациенты будут считать тебя неспособной к занятиям медициной. У тебя не будет нормальной общественной жизни, потому что ты не впишешься в роли, отведенные этим обществом женщинам. Одни мужчины поставят тебя на пьедестал, да так высоко, что сами не посмеют к тебе приблизиться. Другие посчитают забавной чудачкой. Ты будешь пугать одних и удивлять других. Ты войдешь в мир мужчин, но не станешь своей, а будешь получать самое малое из привилегий этого мира».
Доктор Элис Смит, которая в свои шестьдесят лет была не замужем, сказала ей чистую правду. Грейс Тривертон в двадцать девять лет была старой девой.
Она откинулась на сиденье и закрыла глаза.
Это и была та цена, о которой ее предупреждали много лет тому назад, когда она объявила о своем намерении изучать медицину. Ее отец, старый граф, отказался поддержать ее, а братья просто высмеяли, предупредив, что она утратит женственность и превратится в мужика. Некоторая часть их предсказаний сбылась. Ей действительно пришлось пойти на жертвы. Надежды на то, что она выйдет замуж и заведет детей, уже практически не осталось. Несмотря на двухгодичное плавание среди тысяч солдат, Грейс все еще была девственницей.
Но не все мужчины вели себя так, как ее братья или те грубияны в бунгало. Был охотник, который обратил на нее внимание, а в Египте, где располагалась их база во время войны, Грейс встречала офицеров, культурных, воспитанных мужчин, настоящих джентльменов, которые с уважением относились к офицерскому знаку отличия на ее рукаве и слову «доктор», которое ставилось перед ее именем.
А еще был Джереми.
Честно говоря, предсказание доктора Смит показалось Грейс полным бредом, особенно в ту минуту, когда Джереми надел ей на палец кольцо и объявил о помолвке. Но эта мечта утонула в темных водах Средиземноморья вместе с подбитым торпедой кораблем и Джереми.
Тарелки унесли, а женщин попросили выйти из купе и подождать на платформе, пока им застелят постели. Грейс, поддерживая невестку под локоть, вывела ее из вагона. Они стояли на платформе, дыша чистым ночным воздухом и любуясь великолепием звезд. Скоро над горой Килиманджаро будет видна полная луна.
Англия теперь представлялась другой галактикой. Порой даже возникало такое чувство, что она никогда и не существовала. Казалось, они выехали из Саутгемптона целую вечность назад. Три недели они плыли на восток, удаляясь с каждым днем все дальше от родных берегов на встречу с неизвестным. Порт-Саид показался Грейс несколько странным. Теперь, когда война была позади, туристы вновь стали возвращаться туда. На борт корабля поднимались лавочники со своим дешевым товаром и «настоящими» древними артефактами, а также торговцы с едой и крепким египетским вином.
Потом был Суэцкий канал, окруженный суровой бесплодной пустыней, и порт Судан с величественными вереницами верблюдов и арабами в бурнусах. Из Адена, этого унылого оазиса посреди пустыни, корабль направился вдоль экзотического побережья Сомали в знойный Индийский океан, где закаты окрашивали небо в золото и пурпур. И, наконец, в Момбасу, город на побережье Британской Восточной Африки, с его белыми зданиями, кокосовыми пальмами, манговыми деревьями, ярко цветущими кустарниками и жителями, шумно торгующими всякой всячиной. Куда подевался английский туман, благородные древние камни Белла Хилл, пабы вдоль узких улочек? Они остались в другом мире, в другой жизни.
Грейс смотрела на мужчин, сидящих на веранде бунгало, с сигарами и бренди, ждущих, когда завершится их странствие. Какие мечты привели их на эту девственную и дикую землю? Кого из них выберет удача, а кого провал? Что ждет каждого из них в конце этого путешествия? До Найроби, должно быть, еще день езды. После этого графиню Тривертон и ее свиту ждет многодневная поездка на повозке по грязным дорогам, на север, в Найэри.
Грейс содрогнулась от одной мысли об этом. Ее мечта, которую они с Джереми лелеяли во время их красивого, но несправедливо короткого романа, могла стать реальностью по завершении этого дикого пути. Именно Джереми подарил ей прекрасную мысль создать уголок надежды и милосердия посреди пустыни; после войны он планировал поехать в Африку и нести Слово Божие в дикий мир язычества.
Они планировали работать вместе: Джереми лечил бы душу, а Грейс — тело. Ночами, сидя на палубе или в каюте корабля, они говорили о миссии, которую хотели открыть в Британской Восточной Африке, и этот день был уже не за горами. Грейс собиралась построить эту больницу в память о Джереми; она хотела привнести его прекрасный свет во мрак Африки.
— Боже, — вдруг прошептала Роуз, навалившись на Грейс. — Кажется, мне нужно лечь.
Грейс бросила на невестку озабоченный взгляд. Лицо Роуз было белым, как ее муслиновое платье.
— Роуз? Тебе больно?
— Нет…
Грейс разрывали противоречия. Ехать дальше или остаться здесь? Эта глухая станция была не лучшим местом для женщины, которая вот-вот должна была родить, к тому же до Найроби оставался всего один день пути.
«Боже, дай нам немного времени, — молилась Грейс, укладывая Роуз в постель. — Не позволь этому случиться здесь. У меня нет ни хлороформа, ни горячей воды».
На лице Роуз не было страдания; оно было задумчивым и отстраненным.
— С моими розами все в порядке? — только и спросила она.
Подождав, пока невестка уснет, Грейс сняла с себя военно-морской костюм, привела его в порядок и аккуратно повесила. Многих женщин-врачей обвиняли в том, что они перенимали у мужчин их качества. На Грейс, которая продолжала носить униформу, несмотря на то, что оставила военную службу год назад, смотрели с крайним подозрением. И это было очень глупо с их стороны — она просто была очень практичной женщиной. Костюм сшит из качественной ткани, в хорошем состоянии, нашивки с рукавов отпороты — у Грейс не было причин не носить его.
«Наша маленькая морячка», — называл ее Валентин. Несмотря на то что ее отец воевал в Крымской войне, а Валентин отправился в Восточную Африку сражаться с немцами и служил там строевым офицером, желание Грейс поступить на военную службу было принято с огромнейшим неодобрением. Но Грейс, которой, как и всем Тривертонам, было свойственно упрямство, поступила так, как велело сердце. Вот и сейчас она ехала в Африку, ведомая своим сердцем, полная решимости осуществить мечту, рожденную в Средиземноморье, на борту военного корабля.
Валентин, питавший глубокую неприязнь ко всем миссионерам в целом, относился к идее сестры построить больницу крайне негативно. Он заявил ей, что не намерен участвовать в этой дурацкой затее ни при каких обстоятельствах. Но Грейс и не нуждалась в его участии: у нее был маленький доход от своей доли наследства, небольшая поддержка от церквей Суффолка и несгибаемая воля, которой мог позавидовать любой мужчина.
Услышав стон леди Роуз, Грейс резко повернулась. Бледная невестка лежала, положив руки на живот; дыхание было глубоким.
— С тобой все хорошо? — спросила Грейс.
— С нами все в порядке.
Грейс ободряюще улыбнулась в ответ, пытаясь скрыть нарастающий страх. Им еще ехать столько миль, столько дней — а самая «веселая» часть путешествия ждет их еще впереди!
— Малыш толкается? — спросила она, и Роуз кивнула.
Ребенка хотели назвать Артуром в честь младшего брата, погибшего во Франции в первый год войны. Достопочтенный Артур Кьюрри Тривертон одним из самых первых смельчаков вызвался воевать, когда Англия вступила в войну.
Раздался гудок, и поезд начал набирать скорость. Грейс выглянула в окно: яркие огни станции Вои остались позади. Поезд мчался по невзрачной пустынной местности, следуя по старому маршруту рабов, к озеру Виктория.
Был 1919 год. Казалось, еще вчера по этому самому пути закованные в цепи африканцы брели к пришвартованным к берегу кораблям. Правительство Англии построило эту железную дорогу якобы для того, чтобы контролировать этот маршрут и тем самым положить конец незаконной работорговле. По крайней мере так они объяснили необходимость строительства дороги, которая стоила дорого и, казалось, вела в никуда. Глядя на пролетающие мимо окна огненные искры, выбрасываемые паровозом, Грейс видела перед собой разбитые под звездным небом лагеря, работорговцев и их перепуганных, стонущих в оковах пленников. Что должны были чувствовать те несчастные, ни в чем неповинные африканцы, которых загоняли на наводящие ужас корабли и заставляли прислуживать хозяевам на другом конце земного шара?
Грейс позаботилась о том, чтобы окна вагона были плотно закрыты. Она наслушалась достаточно историй про львов-людоедов, вытаскивающих людей прямо из поезда. Это была дикая страна, где ночи таили в себе еще больше ужасов, чем дни. Никогда еще она не чувствовала себя такой уязвимой, такой одинокой. Общение между пассажирами первого класса не представлялось возможным; вагончики, словно маленькие соединенные межу собой коробочки, с шумом неслись сквозь мрак ночи. Грейс молилась о том, чтобы прибыть в Найроби вовремя.
Не сводя глаз со спящей Роуз, Грейс попыталась немного расслабиться. Она думала о том, что будет делать завтра. «Мы останемся в Найроби и продолжим путь только после рождения ребенка».
Валентин будет вне себя от гнева: задержка в Найроби на пару дней может обернуться задержкой на пару, а то и больше месяцев, так как со дня на день должен был начаться сезон дождей, который сделает все поездки в центральные провинции просто невозможными. С братом Грейс разберется. Она очень хочет, чтобы его жена поскорее приехала в построенный им дом, но ради безопасности матери и ребенка будет настаивать на отсрочке поездки.
Зная, что заснуть сейчас ей не удастся, Грейс решила сделать запись в своем новом дневнике. Это был подарок одного профессора из медицинского колледжа, красивая книга в кожаном переплете, с золотым обрезом страниц. Она долго не решалась начать писать в нем, ждала более подходящей минуты — первого дня своей новой жизни.
Едва она успела написать дату «10 февраля, 1919», как Роуз вскрикнула: начались роды.
2
Она была безумно зла на брата.
Черные тучи, словно стервятники, угрожающе нависли над холмом. А они — две женщины, шесть слуг и четырнадцать африканцев — продолжали свой рискованный путь по грязным дорогам Африки на пяти груженных их земными сокровищами фургонах. Если разразится ураган, как их защитят брезентовые тенты? Что скажет Валентин, увидев промокшие картины и испорченные ковры? Как он будет успокаивать Роуз, когда та увидит уничтоженные дождем шелковые платья и кружевные скатерти? Тащить все это бесполезное барахло в пустыню было несусветной глупостью! Валентин просто сошел с ума.