Если честно, я редко выезжаю из города, не говоря уже о других штатах. Но почему-то родная Миннесота кажется мне самым красивым местом в Америке. В наших озерах — вся небесная синь (недаром наш штат прозвали землей десяти тысяч озер, хотя на самом деле их в Миннесоте целых пятнадцать тысяч), наши яблоки — самые вкусные, румяные и хрустящие, а пироги, которые пекут с ними наши умельцы, — просто пальчики оближешь. И наконец, только у нас можно увидеть водонапорную башню в виде кукурузного початка и попробовать горячий сидр. А еще наш штат обожают туристы. Они говорят, что Миннесота — одно из самых спокойных мест в мире, а Рочестер — замечательный и тихий городок. Так оно и есть, вот только события, о которых я хочу вам рассказать, никак не назовешь обычными. Но ведь даже в самых тихих местах подчас происходит что-то удивительное…
1
Когда однажды утром мне пришлось сесть на велосипед и самой покатить за булочками, а потом самой приготовить себе тосты и кофе, от которого мне опять же, самой пришлось оттирать плиту, я не могла даже предположить, что мои размеренные будни разнообразит и, увы, омрачит столь печальное известие.
Днем раньше я тоже получила известие, правда ожидаемое и вполне предсказуемое — от меня ушла Лиз, домработница, молоденькая девушка, проработавшая в моем доме несколько лет. Лиз собралась замуж и оставила меня на растерзание быту, с которым я, как, подозреваю, и многие неряшливые люди, не очень-то ладят.
Пока была жива моя мать, Регина Камп, обо мне было кому позаботиться, но, к несчастью, после ее смерти я осталась в полном одиночестве. Если бы не Лиз, которую мне посоветовал нанять мой давний друг Лесли, уж не знаю, как бы я справилась с массой забот и хлопот, свалившихся на меня.
Кэролайн, малышка, — сказал мне Лесли. — Я не сомневаюсь, что ты протянешь без еды несколько дней. Но, сама подумай, что ты успеешь написать за это время?
Подумав над его словами, я решила положиться на здравый смысл, который олицетворял собой Лесли, и наняла домработницу, о чем ни разу не пожалела. Лиз оказалась расторопной, чуткой и сообразительной девушкой, которой я могла доверить даже самое важное — уборку на своем рабочем столе.
Но, увы, Лиз ушла, а я по своей рассеянности так и не успела подыскать ей замену. Поэтому два подгоревших тоста, убежавший кофе и слегка заплесневелый джем составили в тот день мой скудный завтрак.
После завтрака я устроилась в библиотеке и даже успела положить начало новому роману «Не флиртуй со смертью», — о этот великий страх чистого листа! — когда в дверь позвонили.
На этот раз в руках у мистера Дауни, почтальона, оказалась не только свежая газета, но и письмо, которое, признаться, сразу меня насторожило. У меня не так много знакомых, которые могли бы мне написать, к тому же все, кого я знаю, живут в Рочестере и его окрестностях.
Еще больше меня удивило то, что на письме стоял штамп рочестерского почтового отделения. Какой смысл писать мне из Рочестера, когда можно просто позвонить?
Я разорвала конверт и сразу же почувствовала холодок, пробежавший по коже. Эти известия не могут быть приятными, решила я, но все же развернула листок бумаги, сложенный вдвое. Предчувствия меня не обманули: письмо, отправленное из местной нотариальной конторы, уведомляло меня о том, что на днях от сердечного приступа скончалась моя бабка, Агата Камп. Старушка упомянула меня в своем завещании, написанном за две недели до смерти.
Конечно, я могла бы написать, что в этот момент моя душа наполнилась отчаянием и я, заламывая руки, упала в кресло и залилась горькими слезами. Увы, ничего подобного я не сделала. Но, чтобы мой читатель не обвинил меня в холодности, я постараюсь описать свои взаимоотношения с родственниками.
Мой прадед, Родерик Камп, был, по слухам, заядлым игроком, мотом и бабником, однако же весьма богатым человеком. Несмотря на свою общительность и привычку к шумным сборищам, он переехал в Адамс (городок неподалеку от Рочестера) из Северной Дакоты, будучи еще молодым человеком.
Для меня до сих пор остается загадкой, почему мужчина, привыкший к кутежам и разгулу, переехал в тихий фермерский городок. Написав более двадцати детективных романов, я, разумеется, не могла не предположить, что в этом поступке кроется что-то криминальное, однако подтверждений своим подозрениям так и не нашла, а потому пришла к выводу, что мой прадед просто-напросто надеялся отречься от прошлой жизни и зажить новой. Это, надо сказать, ему не слишком хорошо удалось.
Моя прабабка, Элайза Камп, в девичестве Роуз, приехала в Адамс вместе с прадедом. Родерик Камп не поскупился: они купили кусок роскошной земли и построили самый красивый в Адамсе дом. Люди, даже те, что уже не помнят, кто такой Родерик Камп, так и называют его — дом Родерика.
Элайза Камп — я помню ее уже усохшей, немощной старушонкой, — по рассказам родных, была, несмотря на свою худобу и низкорослость (что, кстати, я унаследовала от прабабки), весьма деятельной и энергичной женщиной. Мама говорила, что по уму и образованию Элайза была на голову выше прадеда, но тогда появлялась новая загадка: зачем моя прабабка вышла за прадеда?
Пока ее муж, так и не оставивший привычки играть и кутить, развлекался в свое удовольствие, она занималась хозяйством, которое, уж поверьте, у Кампов немаленькое. Деньги мужа, старания жены, плодородная земля Миннесоты сделали свое дело: дом Родерика и хозяйство Родерика слыли одними из лучших в штате. Надо сказать, первое время после женитьбы мой прадед пытался найти себе занятие: он купил несколько породистых лошадей и построил для них конюшню, а также купил лодку и пытался увлечься рыбалкой. Но, увы, и лошади и рыбалка вскоре ему наскучили, поэтому лошадей он продал, а лодка так и осталась стоять на берегу Тихого озера до самой его кончины, — после смерти Родерика прабабка подарила ее Фарстону Шелли, деду Пита Шелли, который женился на моей тетке Сесилии Камп. Но о ней я расскажу немного позже.
Очень скоро у Родерика и Элайзы родился сын — Доуэлл Камп. Увы, мальчику еще подростком суждено было остаться без отца: Родерик напился и улегся спать в опустевшей к тому времени конюшне, где, на беду, разгорелся пожар. Виновником этого пожара был сам прадедушка (видно, от него я унаследовала дурную привычку курить в немыслимых количествах): он уснул с курительной трубкой в зубах.
К слову сказать, прабабка Элайза так и не вышла замуж. И сына, и огромное хозяйство она поднимала в одиночестве. Дом Родерика потихоньку обрастал пристройками, в которых позже рассредоточилась большая семья. Один из прилегающих домиков Элайза Камп построила исключительно для себя: там она любила сидеть в одиночестве, а состарившись — моя прабабка прожила почти что целый век, — доживала в нем свои последние дни.
Доуэлл Камп, мой дед, которого я в отличие от прабабки помню достаточно хорошо, совсем не походил на своего отца: по характеру он был очень мягким, покладистым и удивительно хозяйственным человеком. Из всей нашей семьи только он да его сын, мой дядя Брэд Камп, вызывали у меня искреннюю любовь и будили во мне родственные чувства.
Повзрослев, Доуэлл Камп женился на дочке фермера из Адамса — моей бабке Агате, по энергичности и деятельности здорово напоминавшей Элайзу. Правда, в отличие от Элайзы, обладавшей, судя по маминым рассказам, мягким и добрым нравом, Агата имела весьма своеобразный характер, дополнявшийся самой что ни на есть патологической жадностью.
Бабушка Агата оказалась весьма плодовитой: своему мужу, Доуэллу Кампу, она принесла троих детей. Старшим из них был мой дядя Брэд, о котором я уже упоминала, средней — любимицей Агаты — Сесилия, а самой младшей была моя мать, Регина Камп, в которой души не чаял дед.
Агата — настоящая фермерша — спала и видела, как дети подрастут и станут подспорьем в большом хозяйстве, которое еще больше разрослось, когда умер отец Агаты. Его земля, хоть и уступала земле Кампов, тем не менее была очень большой. Но время шло, дети росли, и выяснилось, что далеко не все они горят желанием остаться в Адамсе и сделаться почтенными фермерами.
Первым уехал дядя Брэд — он поступил в университет в Сент-Поле и вскоре женился на девушке, с которой познакомился там же. Бабка Агата немедленно предала заблудшую овцу анафеме. У Брэда, который, вернувшись из Сент-Пола, поселился в Рочестере, и его жены родился мой кузен — Майлс Камп.
Второй из гнезда улетела моя мать — она забеременела от мужчины из Рочестера (я никогда не знала даже имени своего отца) и, рассорившись с Агатой, которую возмутило, что ее дочь собирается рожать и воспитывать ребенка без мужа, переехала в Рочестер, чтобы самой распоряжаться своей жизнью. Доуэлл, мой дед, помогал ей тайком от Агаты и спустя несколько лет был разоблачен. Однако мама уже довольно крепко стояла на собственных ногах и, вероятно, по этой причине заслужила бабкино прощение.
В доме Родерика осталась только любимица Агаты — Сесилия с мужем, забитым тихоней, фермером Питом Шелли, внуком того самого Фарстона Шелли. У них тоже появился ребенок — Мэгги Шелли, красивая девочка, которую Агата и Сесилия, увы, слишком похожая на свою мать, немедленно принялись баловать. Но и Мэгги, которой Агата прочила участь фермерской жены, не оправдала ее ожиданий: тайком от бабки она обвенчалась с красавцем Фредди Даффином из Рочестера и переехала жить к нему.
Несмотря на ужасный характер Агаты, рассорившейся почти со всеми своими детьми, наши родители тем не менее долгое время отбывали тяжкую повинность и ездили на праздники вместе с нами, детьми, в Адамс, в дом Родерика. Именно в Адамсе я познакомилась со своими кузеном и кузиной, отчего, честно признаюсь, не получила ни малейшего удовольствия.
Мэгги всегда была стервозной и капризной девчонкой, которая всячески пыталась мне насолить, а Майлс, уже в те годы отличавшийся изрядным высокомерием и самовлюбленностью, относился ко мне с таким пренебрежением, словно я была лягушонком.
Надо сказать, я и впрямь была похожа на лягушонка: худющее тельце и огромный рот почти у всех вызывали подобные ассоциации. С возрастом я не слишком изменилась, но научилась относиться к обидам холодно — так, чтобы человеку, обидевшему меня, казалось, что ему не удалось меня задеть. В детстве же презрение и оскорбления Майлса пробуждали во мне такую жгучую ненависть, какой, признаться, я не испытывала позже ни к одному человеку.
Однажды — после этого события бабушка Агата прозвала меня бойцовой лягушкой — кузен посоветовал мне увеличить нос, чтобы губы на его фоне не смотрелись такими громадными. Обида, испытанная мной, была столь велика, что я схватила маленький пуф, стоящий в гостиной, и запустила им в братца. Ножка пуфа проехалась по губе Майлса. Показалась кровь, что напугало моего кузена, трепетавшего над своей внешностью не меньше какой-нибудь Кинозвезды, и он завопил так, что на мгновение я даже испытала раскаяние, решив, что он умирает.
На этот вопль раненого тюленя сбежались все наши родственники. Я была отправлена в чулан, из которого меня через полчаса освободила мама, а Майлс стал предметом всеобщего сочувствия. Дядя Брэд, неплохо знавший характер своего отпрыска, даже не отчитал меня, но за него постарались тетя Сесилия и бабка Агата. У Майлса на губе остался маленький шрам, из-за которого начало казаться, что губы мальчика всегда слегка изогнуты в ироничной улыбке.
Как ни странно, Майлсу это даже шло. Во всяком случае, так говорила кузина Мэгги, а кузина, в отличие от меня, всегда знала толк в мужской внешности. Мне же Майлс Камп всегда казался противным, со шрамом или без него. После этого случая он и вовсе перестал замечать меня. Но меня это нисколько не задевало — напротив, я даже испытала облегчение.