Впрочем, меня не мог не обнадежить тот факт, что чувство слога и стиля у Майлса все-таки присутствовало. Остальное поправимо, решила я, дочитав рукопись.
К этому времени Майлс уже добрался до второй главы «Полдника людоеда», и я мысленно возблагодарила Господа за то, что ему попалась на глаза именно эта книга.
— Я закончила, — улыбнулась я, глядя на увлеченного чтением Майлса.
Он поднял на меня глаза, в которых читалось разочарованное «как, уже?», и я не могла не порадоваться этому взгляду. Если бы книга не понравилась Майлсу, выражение его лица было бы совершенно другим. Но он заинтересовался «Полдником», и этот взгляд я истолковала как наивысшую похвалу.
— И каков же вердикт? — Майлс отложил книгу. Весь его вид изображал небрежность, но я хорошо знала, что на самом деле Майлс ужасно переживает и в глубине души — как самый настоящий критик — дико боится критики в свой адрес. И мне доводилось испытывать те же чувства, пускай и при других обстоятельствах. Поэтому я не стала оттягивать неизбежное, не сделала театральной паузы после многозначительного «в общем и целом…» и решила начать с хорошего, а потом уже поговорить о плохом.
— У тебя прекрасный слог, Майлс, он совершенно не нуждается в правке. Твои описания настолько точны, что мне даже показалось, будто я сама видела те места, которые ты описываешь. У тебя есть все задатки писателя, но… — Просиявшее было лицо кузена несколько омрачилось, потому что я принялась перечислять те недостатки, о которых неизбежно пришлось бы ему сказать.
Впрочем, надо отдать ему должное, он внимательно меня выслушал и даже ни разу не перебил. Конечно же его писательское самолюбие было задето, но он оказался достаточно объективным, чтобы принять мою критику как факт, а не как желание подсунуть горькую пилюлю начинающему гению. С некоторыми пунктами он все-таки поспорил, и мне было довольно трудно развенчать его иллюзию о том, что литература отличается от жизни тем, что в ней все должно быть красиво и правильно, включая диалоги персонажей. Впрочем, если бы мой дорогой кузен во всем со мной согласился, то я заподозрила бы, что передо мной сидит вовсе не Майлс Камп…
Дженевра накормила нас вкуснейшим обедом — точнее, для Майлса это, наверное, был ужин, — и мы, просидев в библиотеке еще около трех часов, полностью отказались от набросков старого сюжета и начали писать новый, попутно вставляя в него столь полюбившихся Майлсу персонажей из набросков к первому роману.
Ни я, ни Майлс никогда раньше не нуждались в помощниках, но теперь, работая вместе, мы оба чувствовали такую силу, охватившую нас, что, наверное, просидели бы в библиотеке всю ночь, если бы Майлсу не позвонил отец.
Бедный дядя Брэд был настолько обескуражен сообщением о том, что его сын задерживается в гостях у кузины, с которой едва не сцепился на бабкиных похоронах, что, боюсь, так до конца и не поверил в то, что сын говорит ему чистейшую правду.
А если уж быть совсем откровенной, то, когда за моим дорогим кузеном захлопнулась входная дверь, мне стоило больших усилий самой поверить в то, что он почти весь день провел рядом со мной. И самое удивительное, что этот день показался мне одним из лучших дней в моей жизни…
7
Откровенно говоря, когда я садилась читать дневник своей прабабки, то всякий раз задумывалась над тем, почему же довольно грамотная и умная женщина так и не научилась писать красивым почерком. У меня даже появилась мысль, что Элайза Роуз-Камп умышленно коверкала свой почерк, чтобы только такой любопытный, как я, человек прочитал все от начала до конца. Однако правдивость моих догадок уже никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть…
О медальоне Элайза пока не упоминала, но зато я узнала инициалы того, кто фигурировал в дневнике моей прабабки под «истинной и беззаветной любовью». Его звали П. К. — ох уж, эта ее вечная любовь к сокращениям…
Выяснилось, что загадочный П.К., за которого Элайза собиралась замуж еще до того, как Родерик сделал ей предложение, уехал, чтобы хорошо заработать, на другой конец света, да так и не вернулся, а спустя девять месяцев после его отъезда моя несчастная прабабка узнала о его кончине от какой-то ужасной тропической лихорадки.
Вот тут-то мой прадед не растерялся и сделал ей предложение, а я наконец-то нашла ответ на вопрос, мучивший меня долгие годы: почему эти двое поженились, переехали и решили сделаться почтенными фермерами. Ответ оказался прост. Я подозревала это, когда думала о своем прадедушке: он хотел убежать от своей разгульной жизни, она же бежала от своего горестного прошлого, от своей погибшей любви. Родерик был богат, семья Элайзы хоть и интеллигентна, но удручающе бедна (поэтому-то ее возлюбленный отправился на заработки, которые стоили ему жизни).
Из дневника стало ясно, что ни он, ни она не нашли успокоения в этом бегстве. Элайза Роуз-Камп неотступно думала о своем П.К. и пыталась забыться в хозяйственных хлопотах, а Родерик Камп, которого не спасла даже женитьба на любимой женщине, вернулся к прежним загулам и кутежам…
Бог мой, что еще я узнаю из этого дневника? — думала я, запивая свои размышления горячим кофе. И что же все-таки случилось с этим треклятым медальоном?
Словно в ответ моим мыслям затренькал телефон. Мисс Пейн, как всегда, оказалась проворнее меня и взяла трубку первой.
— Это детектив Соммерс, — протянула она мне трубку. — У него что-то важное и срочное.
— Добрый день, Мэтью. Чем порадуете на этот раз?
— Уж не знаю, обрадую ли вас, но эксперты подтвердили, что наш загадочный покойник пролежал на дне Тихого озера почти шестьдесят лет. Сейчас пытаемся установить личность. Но, как и предсказывал шериф, занятие это непростое. Вот роюсь в делах полувековой давности и пытаюсь найти хоть какую-то зацепку. Но пока — ничего. Ни в Адамсе, ни в Рочестере никто не пропадал, никого не разыскивали. Кстати, экспертиза подтвердила и то, что этот мужчина был убит до того, как попал в воду. Кто-то стукнул его по голове довольно-таки тяжелым, скорее всего металлическим, предметом и только потом бросил в воду. Так что история самая что ни на есть криминальная. И все-таки у меня не выходит из головы — как к нему попал этот ваш медальон?
— Может, этот мужчина какой-нибудь воришка из Адамса? — предположила я. — Фермеры ненавидят воров, особенно тех, что воруют у своих. Может, его решили, как бы это помягче выразиться, наказать?
— Я тоже об этом думал, — признался Мэтью. — Только скажите-ка мне, Кэролайн, если бы вы украли дорогую и приметную вещь, стали бы носить ее на шее?
— Вы правы, Мэтью, — сникла я. — Все мои версии тут же рассыпаются, когда я пытаюсь примерить их не к своим романам, а к реальной жизни.
— Да бросьте, Кэролайн. Я же сказал, что тоже предполагал нечто подобное, так что вы не одиноки, — утешил меня Соммерс. — И потом, не грех не проверить даже такую версию. В конце концов, всякое бывает. Вдруг этот самый медальон нашли у него в кармане и нацепили на шею в качестве, так сказать, назидания.
— Хорошенькое назидание! — возмутилась я. — Даже если этот человек вор, нельзя было так с ним поступать. В конце концов, он вор, а не убийца или насильник.
— Люди порой совершают ужасные вещи, считая, что добиваются справедливости. Уж поверьте мне, я сталкивался с подобным. Потом они, правда, раскаиваются. Но не всегда и не все. Кэролайн, вы хотите взглянуть на медальон? Эксперт уже выслал мне его с курьером. Приезжайте в участок и прихватите свой дневник. Посмотрим, насколько похоже описание.
— Конечно, — обрадовалась я. — Мэтью, вы же знаете, что я хочу поучаствовать в расследовании?
— Еще бы, — хохотнул детектив, — иначе вы ни за что бы не поехали смотреть на утопленника.
— Скажите, чем я могу помочь? Что сделать? Вы наверняка можете доверить мне какую-нибудь работу…
— Мм… — задумчиво промычал Мэтью. Даже не знаю, что бы вам эдакое поручить. Но, пока вы будете ехать в участок, я обязательно об этом подумаю, Кэролайн.
— Вы не возражаете, если я приеду со своим кузеном?
— Ничуть, — ответил Соммерс, хотя в его голосе я услышала удивление. — Неужели вы нашли наконец-то общий язык?
— Скорее мы заключили пакт о ненападении, — засмеялась я. — У нас взаимовыгодное сотрудничество: я помогу ему написать роман, а он мне — раскрыть дело.
— В том, что вы ему поможете, я не сомневаюсь, — ехидно хихикнул Соммерс. — А вот насчет него я не так уж уверен. Впрочем, решать вам. Кстати, мне очень приятно слышать ваш смех. Вы так редко смеетесь.
— Неужели? — искренне удивилась я.
— Во всяком случае, при мне. Впрочем, я и не думал, что писательница детективов окажется хохотушкой.
Я позвонила Майлсу и не без удивления поняла, что в кои-то веки рада слышать его голос. Мне показалось, что он почувствовал то же самое и, хотя в его тоне по-прежнему звучали ехидные и даже саркастические нотки, Майлс все же был со мной гораздо более мягким, чем обычно.
По дороге в участок я решила заехать к Лесли. С появлением племянницы мой друг сделался на редкость домовитым. Лесли даже перестал мне звонить, а это уже выглядело подозрительно — раньше он делал это почти что каждый день.
К тому же, не скрою, мне было ужасно любопытно, как со своими новыми обязанностями справляется кузина Мэгги, которую я, по словам тети Сесилии, заставила устроиться на это место. Конечно, если бы не я, Мэгги непременно нашла бы другого хозяина и, возможно, более спокойное дитя, но в какой-то степени моя кузина выиграла от моего вмешательства: сложно найти человека более справедливого и терпимого к чужим недостаткам, чем Лесли.
Конечно, мне хотелось бы написать, что, приехав к моему другу, я застала настоящую идиллию, что под мудрым руководством Лесли Мэгги изменилась до неузнаваемости и стала отличной няней, но врать я не умею.
В доме, если так можно назвать то место, куда я попала, царил полный кавардак — еще больший, чем тот, что царил до прихода няни.
В гостиной бесновалось нечто, которое человек более терпимый к детям, чем я, мог бы назвать ребенком. Это маленькое чудовище, перепачканное клубничным вареньем, которым была обмазана вся мебель, находившаяся в поле моего зрения, схватило одной ручонкой подушку — другой оно сжимало статуэтку «пастушка с поросенком» — и запустило ее в непрошеную гостью.
Миссис Брокен, пожилая немка, приходящая домработница Лесли, заметив мой ошалелый взгляд, развела руками. Эта дама никогда не отличалась многословностью — в отличие от моей Дженевры, — но мы с Лесли научились прекрасно читать по ее взгляду то, о чем молчали суровые немецкие губы. На сей раз ее взгляд означал: ничего не могу поделать. Это не в моей компетенции. Я, конечно, уберу за этим исчадием ада, но я не должна с ним нянчиться.
Конечно, болтливость Дженевры и ее патологическая страсть к опеке меня порядком раздражали, но в тот момент я снова возблагодарила Бога за то, что у меня работает эта энергичная и жизнерадостная старушка, а не холодная, как статуя, педантичная до невозможности и сухая миссис Брокен.
— А где же хозяин и мисс Даффин? — поинтересовалась я.
Миссис Брокен воздела к потолку указующий перст. Слава богу, я хорошо знала миссис Брокен, чтобы правильно истолковать ее жест: хозяин на втором этаже и Мэгги, судя по всему, там же. Прислушавшись, я услышала их взволнованные голоса и подумала, что если уж Лесли опустился до крика, значит, сам Бог велел мне подняться и выяснить, что же там происходит.
Я оставила миссис Брокен в ее гордом немецком одиночестве и буквально взбежала по лестнице, ведущей на второй этаж. Надо заметить, ступеньки на этой лестнице были довольно высокими и гости, приходившие в дом моего друга, частенько их проклинали. Уж не знаю, почему Лесли пришло в голову сделать такие огромные ступеньки, но сам он частенько отшучивался тем, что в тот день, когда он их задумал, на него напала гигантомания.