— Я не идеал. Но знаешь, что я понял? Я готов измениться, если полюблю по-настоящему. А ты? Ты ведь наверняка задумывалась о том мужчине, с которым тебе хотелось бы прожить жизнь? Или он настолько идеален и прекрасен, что ты не захочешь даже говорить о нем?
— Отчего же, — вздохнула я, чувствуя, что мы оба ступаем на скользкую тропу и только крепкая опора сможет спасти нас от падения. — Он не так уж и идеален, этот мой воображаемый мужчина. Что до внешности — любимый человек всегда кажется самым красивым, даже если он далек от совершенства. Поэтому внешность для меня не имеет никакого значения. Что до ума — здесь, Майлс, я полностью соглашаюсь с тобой: он непременно должен быть умен. Талант, конечно, это прекрасно, но я бы простила ему его отсутствие. Достаточно ума. Способность понимать и чувствовать — бесспорно, мой мужчина должен обладать этими качествами. У него должно быть чувство юмора — не представляю рядом с собой человека, который не смог бы меня рассмешить. А еще… Еще он должен принимать меня такой, какая я есть, и не пытаться меня переделать. Не говорить мне, что я слишком много курю и слишком поздно ложусь спать. Не пенять мне на мою природную лень. Не ненавидеть меня за то, что я посвящаю своим книгам больше времени, чем уделяю ему. Впрочем, если я действительно буду любить такого человека — а я обязательно полюблю его, если когда-нибудь встречу, — он займет в моей душе столько места, что моему творчеству придется потесниться…
— Мне, кажется, мы с тобой очень похожи, Кэрол, — вздохнул Майлс.
Честно признаюсь, в тот момент я страшно испугалась, что Майлс скажет что-нибудь лишнее. Поэтому, вместо того чтобы ответить на его многозначительную фразу, я поспешила ретироваться: придвинула к себе подшивку газет, которую Майлс листал до моего прихода, и спряталась в ней, подобно трусливому зайцу, почуявшему опасность и прыгнувшему в кусты.
Майлс понял мое намерение и, мне показалось, счел его вполне разумным. Дело, которым мы занялись, по крайней мере отвлекало нас от той опасности, которой мы в своем безрассудстве уже готовы были заглянуть в глаза.
— Пока я ничего не нашел, — совсем другим тоном заговорил Майлс. — И понял только одно — мы должны определиться с тем, что мы ищем.
— Хорошая мысль, — кивнула я. — Мы ищем какое-либо упоминание о человеке, который пропал в Рочестере или в окрестностях Адамса. Собственно, неважно даже, откуда был этот человек. Главное, что он пропал и его разыскивали. И еще. Этот человек мог быть вором. Так что мы должны внимательно просматривать заголовки, в которых идет речь о воровстве.
— Хорошо, — кивнул Майлс.
Мы разделили подшивку и принялись искать. Время я, разумеется, не засекала, но все же мне показалось, что на поиски у нас ушло около двух или даже трех часов.
Признаться, я не ожидала от Майлса такой усидчивости и тщательности в поисках. Он не просто листал страницы, пробегая глазами по заголовкам, он тщательно просматривал названия всех статей и читал даже те, что лишь отдаленно походили на цель нашего поиска.
Наконец ему удалось наткнуться на что-то интересное.
— Кэрол, — взволнованно шепнул он и придвинул ко мне свою подшивку. — Прочитай-ка это…
Статья называлась «Не пеняй на полицию Рочестера, попивая кофе у себя в Дакоте», и автор ее, патриотически настроенный журналист, описывал происшествие, о котором поведал ему знакомый полицейский.
В полицию штата Миннесота — а именно в наш Рочестерский полицейский участок — было подано заявление о том, что пропал некто Пол Кодри, который, по словам своего брата, Алана Кодри, уехал из Северной Дакоты в наш фермерский городок Адамс. С какой целью Пол Кодри приехал в Адамс, доподлинно никому не было известно. В заявлении Алан Кодри ограничился фразой о том, что Пол собирался разыскать «своего хорошего друга».
Как выяснилось, Пол Кодри пропадал и раньше — он уехал из Дакоты на целых полтора года, а вернувшись, обнаружил родственников, которые оплакивали его преждевременную смерть: произошла какая-то путаница с документами и бедолагу преждевременно похоронили.
Заявление, поданное Аланом Кодри, который приехал из другого штата, чтобы подать его лично, несколько обескуражило полицию Рочестера. По их мнению — и совершенно верному, как считал автор статьи, — этим делом должна была заниматься полиция Северной Дакоты, ведь Пол Кодри проживал не на территории штата Миннесота. Полицейские Дакоты должны были самолично принять заявление у Алана Кодри, а потом уже посылать запрос в город Рочестер штата Миннесота и проводить более детальное расследование.
Однако какой-то не слишком осведомленный в подобных вопросах полицейский отправил Алана Кодри из Северной Дакоты в городок Рочестер и посоветовал ему обратиться в полицию того штата и города, где пропал его брат. Естественно, Алану Кодри пришлось вернуться в Дакоту ни с чем и убеждать тамошних полицейских в своей правоте.
Чем закончились злоключения несчастного Алана Кодри и его брата Пола, история умалчивала. Автор же подвергал суровой критике полицейских Северной Дакоты, которые по причине своей лени и неграмотности отправили человека в другой штат.
Я посмотрела на дату выхода газеты.
— Все сходится, — поймал мой взгляд Майлс. — Если вспомнить, что сказал эксперт о том, сколько наш бедолага пролежал на дне озера, все полностью совпадает.
— Да, — задумчиво кивнула я. — Совпадает. Но как тогда объяснить прадедов медальон на его шее? Разве что этот Пол поехал сюда разыскивать Родерика Кампа — ведь наши прадед и прабабка оба родом из Северной Дакоты? Может быть, они все-таки встретились и он украл у деда медальон?
— Если следовать твоей логике, наш дорогой прадедушка и отправил этого Пола на дно озера… И вообще, может быть, медальон не украли, а просто подарили? Что, если Родерик подарил медальон на радостях своему старому другу?
— А после этого его старый друг прямиком отправился в Тихое озеро с проломленной головой? — скептически хмыкнула я. — Что-то тут не сходится…
— Да уж, — согласился Майлс. — Что ж, Кэрол, надо ехать к Соммерсу. Неудивительно, что он не обнаружил в архивах никакого дела об исчезновении. Его никто и не думал заводить — Алана Кодри вместе с его заявлением вернули обратно в Северную Дакоту. То-то детектив обрадуется, узнав о нашей находке.
— О твоей находке, Майлс, — мягко поправила его я.
— Нет, о нашей. Если бы не ты, я бы вообще сюда не пришел.
— И я очень благодарна тебе за твой поистине благородный поступок.
— Полноте, Кэрол. Я знаю, что ты в долгу не останешься, — хитро улыбнулся Майлс. — Как насчет того, чтобы скоротать вечерок за чтением того, что я успел написать?
— С удовольствием…
В тот же день Соммерс отправил запрос в Дакоту, и наши с Майлсом подозрения оправдались: Алан Кодри действительно подал заявление об исчезновении брата, но от дела, как видно показавшегося полицейским безнадежным, открещивались как могли, а потому через некоторое время Пола Кодри, который, кстати сказать, так и не вернулся, снова признали умершим.
Из Дакоты Соммерс получил старенькую черно-белую фотографию Пола Кодри и копию заявления Алана Кодри, в котором Алан подробно описывал особые приметы пропавшего брата. Среди них оказались пятна, оставшиеся на коже Пола после какого-то редкого заболевания — они-то, конечно, никак не могли помочь экспертам, — и — а вот это уже полностью меняло дело — серьезная травма правой ноги, из-за которой Пол прихрамывал до самой своей трагической гибели.
— Эксперты свое дело знают, — с уверенностью заявил Соммерс. — Так что не беспокойся, Кэролайн, очень скоро мы получим результаты. Думаю, они будут готовы через пару дней, уже в понедельник. Я почти уверен, что Пол Кодри именно тот парень, которого мы ищем. Вот спасибо вам, ребята, порадовали Толстяка.
Соммерс занялся своим делом, а я, как и обещала Майлсу, приступила к чтению тех глав, что мой кузен успел настрочить за эти несколько дней.
Без ложной скромности замечу, что моему тщеславию весьма польстило то, что Майлс прислушался ко многим моим замечаниям и старался не допускать тех ошибок, на которые я ему мягко попеняла.
Образы своих новых персонажей он выписывал с большей тщательностью, правдоподобностью и наделял их отличительными чертами, изюминками, которые не могли меня не позабавить. Также я заметила, что героиня Майлса в чем-то напоминала меня, а герой — его самого. Они оба занимались расследованием, постоянно мешали друг другу и между ними все время происходили довольно забавные стычки.
Я смеялась от души там, где могла смеяться, но все-таки — да и могло ли быть по-другому? — произведение Майлса было далеко от идеала.
— Майлс, — обратилась я к нему, покончив с чтением, которое — я ни капли не приукрашиваю — доставило мне массу удовольствия. — Разве мы в прошлый раз не говорили с тобой о диалогах?
— А что с диалогами? — встрепенулся Майлс, который на сей раз увлеченно читал «Ангела за шторами».
В скобках замечу, что, после того как мой дорогой кузен заинтересовался «Полдником людоеда», книга куда-то исчезла. Я спросила о ней у Дженевры, но та лишь пожала плечами и ответила, что не имеет ни малейшего представления, куда мог подеваться мой лучший роман. У меня были кое-какие подозрения на этот счет, но озвучить их вслух я так и не решилась.
— В том-то и дело, Майлс, что ничего, — ответила я кузену. — Ты словно меня не слушал, когда я говорила тебе, что они должны читаться легко, быть естественными, непринужденными.
— Какие же они у меня, по-твоему? — нахмурился кузен.
— Они у тебя высокопарные. Поверь мне, если твои герои будут говорить языком античной драмы, это не сделает твой роман более глубоким и сложным. Все это выглядит неестественно и сводит на нет все достоинства твоего слога. Нет, — опередила я Майлса, который помрачнел как грозовая туча и собрался мне что-то возразить, — ты просто послушай, как это звучит. — Я принялась зачитывать диалог, который больше всего поразил меня своей вычурностью:
«Мод подошла к серванту и начала рассматривать коллекцию статуэток — гордость Алекса.
— Да, Алекс, я никогда не сомневалась в вашем безукоризненном вкусе, который вы демонстрируете всякий раз, когда покупаете какую-нибудь вещь, заслуживающую внимания только того человека, который ценит подлинное, настоящее искусство. Но, к несчастью, мой дорогой ценитель прекрасного, подобное отношение вы распространяете лишь на вещи. Людей же вы не цените совершенно, ибо не видите в них их истинной сущности, той глубины, того двойного дна, которое является особенностью человеческой природы. Может быть, это проистекает оттого, что любование вещами в ваших глазах куда более достойно внимания, чем живое человеческое общение? Ведь людей, как это ни печально для вас, невозможно расставить по полкам, как эти восхитительные фарфоровые статуэтки, прекрасные и грациозные в своей застывшей, немой и холодной красоте…»
— И что это? — не обращая внимания на побагровевшего Майлса, продолжила я. — Огромное количество прилагательных, которые ты называешь эпитетами, гигантские предложения, в которых невозможно разобраться? Что с этим делать читателю? Он-то хочет услышать наш с тобой разговор. Разве я обратилась бы к тебе с такой огромной фразой? А ведь ты пишешь о нашем времени, Майлс.