Нет смысла спрашивать, что на ней было надето. Но, может, стоит выяснить, как она одевалась обычно?
— Она всегда ходила в джинсах и рубашке. Юбки не признавала. Говорила, что это выглядит по-идиотски.
— На фотографиях она кажется такой женственной…
— Это только внешнее, — возражает Сигвард Эккевед, — на самом деле она девушка крутая.
— Есть у вас хоть какие-нибудь мысли по поводу того, где она может быть? У какой-нибудь подруги? — спрашивает Зак.
Родители дружно качают головами.
— У нее не так много друзей, — говорит Агнета Эккевед. — Я имею в виду, общается она со многими, но настоящих друзей мало.
— Нам нужны телефоны ее парня и тех друзей, кого вы знаете, — произносит Малин. — И других людей, которые что-то значили в ее жизни. Может, кто-нибудь из учителей, или тренер, или еще кто-то.
— Она не увлекается спортом, — отвечает Сигвард Эккевед. — Какая-то девочка иногда приходила к нам поплавать в бассейне, новая подружка из города. Агнета, ты помнишь, как ее звали?
— Натали. Но как фамилия, понятия не имею.
— А телефон?
— Увы. Но ее звали Натали. В этом я совершенно уверена.
— Если вспомните, сообщите нам, — просит Малин.
— А был ли у Тересы компьютер? — интересуется Зак.
— Да. Он у нее в комнате. Она им нечасто пользовалась.
— Мы можем забрать его? Чтобы посмотреть ее переписку и все такое.
— Разумеется.
— Спасибо, — благодарит Зак. — Бассейн выглядит очень соблазнительно.
— Вы можете искупаться, если хотите.
— Нам нужно работать.
— Но бассейн замечательный, — поддерживает Малин. — В такую жару незаменимая вещь.
Сигвард Эккевед, через годы
Ты пришла к нам поздно, Тереса.
Мне было сорок два, маме сорок один.
Мы сделали все положенные анализы, и врачи сказали, с тобой что-то может быть не так, но ты вышла на свет в конце февраля, прекрасная и без единого изъяна, как напоминание о том, что мир добр.
Для меня ты — запах, чувство, звуки, твое легкое дыхание в нашей кровати по ночам.
Темнокожий уборщик водит шваброй взад-вперед по желтому линолеуму пола; его рослая фигура движется перед ярко освещенным окном в дальнем конце больничного коридора, и силуэт превращается то в тень, то в столп света.
Когда солнце так бьет в окна, кажется, что пол местами поднимается. Легкий запах дезинфекции и пота — того пота, который медленно источают тела в состоянии покоя.
Десятое отделение — общее терапевтическое. Седьмой этаж в высотном здании больницы. Двери в некоторые палаты распахнуты настежь, на крашеных желтых стенах виднеются картины в светлых тонах. За окнами палат Малин видит город — неподвижный, изнуренный солнцем, обезлюдевший.
Пациенты отдыхают, лежа в кроватях. На одних зеленые или желтые больничные пижамы, другие в собственной одежде. Внутри больницы не так жарко — мерно гудящие кондиционеры справляются со своей задачей, однако и здесь ощущается некая общая вялость — как будто больные стали еще слабее, а те, кто вынужден работать летом, не в силах выполнять свои обязанности.
В дверях материализуется медсестра.
Огненно-рыжие волосы, веснушки покрывают больше половины лица.
Она смотрит на Малин и Зака большими круглыми глазами.
— Значит, это вы из полиции, — говорит она. — Как хорошо, что так быстро приехали!
Малин и Зак останавливаются перед ней. «Неужели по нам так заметно, откуда мы?» — думает Малин, а вслух произносит:
— Эта девушка, Юсефин Давидссон. Где мы можем ее найти?
— Одиннадцатая палата. Она там с родителями. Но сначала вы должны поговорить с доктором Шёгрипе. Зайдите, она сейчас будет.
Рыжая медсестра показывает на дверь кабинета, из которого только что появилась.
— Пять минут — и доктор подойдет.
Часы на стене в коридоре показывают 12.25.
Надо было пообедать по дороге: легкая дурнота напоминает о пустоте в желудке.