— Это я тоже знаю, Ханс.
«У него был такой усталый голос, — думает Малин. — Эти долгие операции, наверное, ужасно утомительны». Она кладет телефон в передний карман юбки; на голубой ткани за день появились светлые и темные пятна грязи, и Малин ломает голову над тем, существуют ли в природе джинсы настолько тонкие, чтобы их можно было носить в такую жару.
Как всегда, манит паб на первом этаже. Просто безумие — жить в том же доме. Сидеть у стойки бара, переживая одиночество вместе с другими.
Выпить холодного пива — острая горькая прохлада, алкоголь, поднимающийся в мозг и заполняющий извилины чудесной пустотой.
Но нет. Не сейчас.
Ключ входит в замок. В квартире затхлый запах, одежда и вещи в полном беспорядке.
Малин останавливается, оглядывает себя в большом зеркале в коридоре.
Эти морщины — от жары? Во всяком случае, они появились недавно, эти тонкие черточки вокруг глаз.
«Мне тридцать четыре, — думает Малин. — И я по-прежнему не узнаю свое отражение в зеркале, не знаю, кого это я вижу».
Они снова приходят к ней, как призраки лета. Янне. Туве. И Даниэль Хёгфельдт.
Ее вдруг переполняет острое болезненное чувство: жизнь кончилась, хотя она только и делает, что живет на полную катушку.
Семнадцатое июля, суббота.
Восемнадцатое июля, воскресенье
Ее голос заполняет спальню. Она говорит о девушках, но на самом деле смысл слов не так важен. Важны переливы ее голоса, его мягкость.
Ведущая на местном радиоканале. Подруга.
Хелен Анеман приходится работать по вечерам — или же у нее такой график, что она работает в любое время суток.
«Я обращаюсь ко всем девушкам, живущим в Линчёпинге! Будьте осторожны, постарайтесь не ходить по городу без сопровождения. Мы пока не знаем, какие злые силы вышли на промысел этим летом».
Затем Хелен объявляет песню, а Малин лежит в спальне с задернутыми шторами и слушает голос подруги в относительной темноте.
У Хелен очень сексапильный голос. В нем слышно одиночество, но без трагического надрыва, словно она ожидает, что вот-вот кто-то зайдет к ней в студию и уведет ее оттуда.
Принц на белом коне? Да, возможно.
Звучит музыка — тяжелый рок. Текст совершенно бессмысленный. Малин передергивает, она встает, протягивает руку к кнопке, чтобы выключить радио.
Полчаса назад, около девяти, звонил Свен Шёман.
— Ты собираешься поговорить с Натали Фальк?
— Я звонила ей, и мы назначили встречу. Она, мягко говоря, не рвется со мной общаться.
— Хорошо, что ты работаешь.
— Думаешь, мне больше нечем заняться?
— На самом деле я в этом совершенно уверен.
В темных глазах Натали Фальк отражается упрямство, а за ним таится ложь. Или недоговоренная правда.
Только после долгих уговоров Натали согласилась встретиться, но заявила суровым голосом, что ей больше нечего сказать.
В качестве места встречи был выбран кафедральный собор.
— Я могу встретиться с вами в соборе в десять часов. Я иногда захожу туда.
— А разве там открыто в такое время?
— Летом они запирают ворота в одиннадцать. Типа, доступность, такая новая фишка. И там прохладно.
И вот они сидят на коричневых скамьях перед алтарем, оформленным в современной манере, а над их головами — тонны серого камня, устремленного вверх, уложенного в арочные своды, уже не одно столетие бросающего вызов закону всемирного тяготения.
Натали в черной майке и юбке. Весь ее облик пронизан мужеством и решительностью, которых самой Малин так не хватало в подростковые годы.
— Что вы хотели узнать? — спрашивает Натали, не глядя на Малин.
— Что я хотела? Расскажи мне все, что знаешь. Я уверена, что ты рассказала не все. Кстати, очень красивая юбка.
— Не пытайтесь мною манипулировать. Это не красивая юбка, а дерьмо из дешевого магазина.
— Кто такая Lovelygirl? — спрашивает Малин и пытается почувствовать реакцию сидящей рядом с ней девушки.
Но реакции нет.
— Я не знаю никакой Lovelygirl.
— Это ник на…
— Я видела этот ник на страничке у Тересы. Но я не знаю, кто это.
«Ответ последовал слишком быстро», — думает Малин.
— Ты уверена?
Ответа нет.
Натали съеживается, словно хочет сказать: не лезьте мне в душу.
Малин замолкает и несколько мгновений прислушивается к тишине под церковными сводами.
— Тяжело быть не такой, как все? — спрашивает она и чувствует, как Натали Фальк расслабляется.
— Вы считаете, что я не такая, как все?
— Да. Это заметно. В положительном смысле.
— Это не тяжело. Просто ты другой — и все.
— Натали, Тереса пропала. Ты должна рассказать все, что тебе известно.
Натали Фальк поворачивает к Малин свое округлое лицо, смотрит ей прямо в глаза.
— Но я действительно больше ничего не знаю. Я общаюсь с Тересой, но это не значит, что я знаю о ней все.
Зрачки сужаются — признак лжи.
Но лжешь ли ты?
— А Юсефин Давидссон, с ней ты знакома?
— Вы имеете в виду ту, которую нашли в парке? Да господь с вами! Я никогда о ней не слышала, пока не прочла в газетах.
У входа в церковь, метрах в семидесяти пяти за их спиной, кто-то вращает стойку с открытками.
— Почему ты приходишь сюда? — спрашивает Малин.
Ей видится сходство с тем, как сама она ходит в рощу на Старом кладбище. Туве никогда не пришла бы сюда по собственной инициативе, ее любимое место — библиотека.
— Мне кажется, здесь спокойно. И просторно. Здесь на меня ничто не давит.
— Да, здесь просторно.
— Как вы думаете, что случилось с Тересой? — спрашивает Натали Фальк.
— Не знаю. А ты знаешь?
Тут Натали указывает на алтарную роспись, угловатую фигуру Христа.
— Вы верите в непорочное зачатие?
Малин не знает, как реагировать на этот вопрос. Непорочное зачатие?
— Я хочу сказать, какой смысл в невинности, если все чистое и красивое рано или поздно обязательно будет изгажено? Можно ли говорить о том, что эта долбаная невинность вообще существует?
Часы показывают несколько минут после полуночи, когда Малин во второй раз за вечер ложится в постель. Кровать такая же жаркая и пустая, как и вся квартира.
Радио включено.
Хелен Анеман рассказывает о жаре и лесных пожарах — как один пожарный из Мьёльбю оказался окружен огнем и получил тяжелые ожоги.
— В настоящий момент он находится в университетской больнице, и мне кажется, что все мы должны на минуточку подумать о нем и его семье.
Затем музыка. «Into the Fire» — эпическая мелодия Брюса Сприпгстина о пожарных, которые кидаются в огонь пылающего Всемирного торгового центра, чтобы спасти людей. Самое непостижимое в человеке то, что мы в одну секунду можем отодвинуть всю ответственность за семью, друзей, родных и пожертвовать жизнью ради другого, незнакомого человека, нашего ближнего.
«May your strength give us a strength».
Как способность к самопожертвованию делает нас людьми.
«May your hope give us a hope».
Она читала рассказы выживших пожарных: они не колебались ни секунды, не испытывали ни страха, ни даже чувства долга — только ощущение единства с теми, кто попал в беду.