По сути дела, Люк не особо разбирался в клиническом подходе к лечению психиатрической патологии. Можно быть великолепным психоаналитиком и при этом очень скверным клиницистом. Чемпион на стометровке не обязательно выиграет марафон.
Жюли встряхивает головой, ей не нравится, что она опять все узнает последней.
– И вы считаете, что из него вышел плохой психиатр‑клиницист?
Каплан понимает, что играет с огнем, и предпочитает уйти от ответа:
– Не мне об этом говорить. Лично у меня к нему претензий нет. Он хороший психиатр.
Жюли вздыхает:
– Во всяком случае, надеюсь, что с этим больным он не повторит ту же ошибку.
– Я вам ничего не говорил, ладно? Я так… разболтался, но это только потому, что мы вместе работаем над сложным случаем. Не закладывайте меня.
– Спасибо за вашу откровенность. Я умею держать язык за зубами.
Она выходит из палаты с тяжелым сердцем. С ужасным ощущением, что Люк Грэхем настолько разрушен изнутри, что уже больше никогда и никого не сможет полюбить.
Городок Сотрон в десяти километрах от Нанта. Точка на карте. Шесть часов на машине от Бре‑Дюн. Люк Грэхем подкрепляется кофе из термоса и сигаретой. Ему пришлось три раза останавливаться и выходить из машины на свежий воздух. После событий последних часов ему кажется, что он задыхается в гипсовом мешке. В ушах еще звучит голос человека в капюшоне: «Значит, убейте его в больнице…»
Родители девочки, сбитой кататоником в 2004 году, живут в квартале, насчитывающем около двадцати частных домов. Симпатичные садики, велосипеды, качели, детские горки… В таких новых жилмассивах для служащих средних лет всегда много детей, они учатся жить в коллективе, играть у соседей или, летом, прямо на улице. Эрзац рая. Для Люка – ад.
Из‑за «лежачих полицейских» психиатру приходится ехать с черепашьей скоростью. Наконец он находит нужный дом. К счастью, перед въездом в гараж стоит машина. Почти 11 часов. Люк проезжает дом и останавливается чуть дальше. Лучше, чтобы его не запомнили.
Сидя в машине, он разглаживает помятый пиджак, брюки, потом выходит и натягивает пальто. Бросает взгляд в зеркальце заднего вида. Морда как у трупа, вынутого из могилы, жуткие круги под глазами. Да, адская была ночка!
Он осторожно закрывает дверцу, возвращается к дому и стучит. Женщина лет тридцати пяти в светлом костюме приоткрывает и тут же захлопывает дверь.
– Мадам Бланшар?
Дверь снова приоткрывается, в щели показывается голова.
– Простите, нет. Мадам Бланшар тут больше не живет.
Ну вот, только этого не хватало.
– А у вас нет нового адреса?
Люк слышит, что в доме работает телевизор, передают очередной бесконечный сериал.
– Нет‑нет. Вам, наверное, лучше поговорить с ее нотариусом или с соседями. Мы с ней мало общались. Она продавала дом, мы купили. Вот и все.
Люк на секунду оборачивается – дети группками идут в школу, волоча за собой ранцы на колесиках. Понятно, что Бланшары не смогли вынести жизни в таком месте, где ежедневно видели ровесников своей погибшей дочки.
– Скажите… Вы в курсе несчастного случая с их девочкой, Амели?
Женщина недовольно пожимает плечами:
– Конечно. Посмотрите вокруг – всюду семьи, дети. Как же я могу быть не в курсе? Дочь, потом муж – для одной женщины это многовато.
Она собирается закрыть дверь. Люк втискивается в щель, у него колотится сердце.
– Муж? Что вы имеете в виду?
Она настораживается:
– Кто вы такой?
– Франсуа Дарле из страховой компании. Мне иногда приходится разбираться со старыми делами в связи с наследством, и вот попался этот случай.
Мне иногда приходится разбираться со старыми делами в связи с наследством, и вот попался этот случай.
Женщина делает шаг вперед, вытесняя Люка наружу, и загораживает ему вход.
– Понятно. Насколько я знаю, после смерти дочери Поль Бланшар так до конца и не пришел в себя. Примерно через год после суда, на котором убийцу девочки выпустили, он бросился под поезд.
Люк, внезапно побелев, поднимает голову:
– И… последний вопрос… мадам… Жандарм, переехавший девочку… Вы знаете, как его звали?
– Этого мерзавца? Еще бы. Александр Бюрло. Что же, если ты в жандармерии работаешь, так на тебя и закон не распространяется? Знаете что? Если бы такое случилось с моей дочкой, поверьте, я бы его убила, жандарм он или кто еще. Своими руками. Так и скажите в своей страховой компании.
Она захлопывает дверь. Ошеломленный Люк идет по улице, ему кажется, что его ноги стали неподъемно тяжелыми.
Отец, Пьер Бланшар, покончил с собой… Почему же совершенно лишившийся рассудка кататоник произнес его имя?
«Покончил с собой…» Слова гудят в голове, мешают думать.
Он продолжает поиски. Очередной разговор у соседской двери позволяет ему наконец узнать новый адрес Лоранс Бланшар. Домик в сельской местности, под Амьеном.
Теперь надо ехать обратно. Проделать такой путь, тогда как мать погибшего ребенка живет в ста километрах от него…
На столе стоит большое блюдо с остатками жаркого по‑фламандски и жареной картошки. Приехавшая к Фреду час назад Алиса возвращается из коридора и садится напротив хозяина. Над ее головой мягко колышутся веточки «дерева для записок». Фред открыл окно, выходящее в сад, и в комнату врывается прохладный воздух.
– Доктор Грэхем никак не отвечает, – говорит Алиса. – Ни по телефону в кабинете, ни по мобильному.
– А ты оставила сообщение?
– Конечно, уже пять, как минимум. Можно подумать, что он нарочно избегает меня, иначе он позвонил бы. Скажи, мы скоро поедем?
– Я не думаю, что это удачная мысль – вернуться на ферму и встретиться с твоим отцом.
– Я хочу, чтобы он объяснил мне, почему он лгал. Хочу увидеться с сестрой. Где она? Где скрывалась эти десять лет? И почему она скрывала от меня, что жива?
Фред доедает картошку.
– Сначала я хотел бы кое‑что тебе сказать… Сегодня утром я поспрашивал своих знакомых врачей. Ты когда‑нибудь слышала о раздвоении личности?
– Прошу тебя, Фред…
– Почему ты не хочешь говорить об этом?
Алиса вздыхает:
– Ты собираешься мне сказать, что во время моих черных дыр я становлюсь умственно отсталым мальчишкой, который двух слов связать не может. Я знаю, что у меня проблемы, что я проваливаюсь в какие‑то дыры, но… но доктор Грэхем обязательно поговорил бы со мной про такое. Он бы меня вылечил, если бы все было так просто.
Она прячет глаза. Фред не настаивает. Он встает и возвращается с двумя стаканчиками и бутылкой.
– Вот, выпей. Тебе станет лучше.
– А что это?
– Можжевеловая настойка. Все растительное, вреда от этого не будет.
Алиса с опаской смотрит на свой стакан:
– Мой отец почти никогда не пил, но уж когда пил, то говорил о всяких мерзостях.
– О чем?
– О своем прошлом. О Конго, Ливии, Ливане. Об ужасах, которых он там насмотрелся. От спиртного он расслаблялся. Мне не нравилось, когда он пил.
– Он становился злым?
– Нет. Но он спал в сарае и плакал.
Алиса колеблется, потом решается и залпом выпивает настойку.
– О господи, какая гадость. Как можно любить такое?
– От этого шахтерам на севере становилось немного теплее и светлее.