Ну а на худой конец, он хорошо знаком с судмедэкспертом.
Главное – чтобы все получилось, как он задумал.
Люк делает глубокий вдох и выходит из кабинета. Он идет по коридорам, быстро спускается в процедурную, открывает своим ключом шкаф, берет ампулу калия и кладет ее в карман. Замечает, что у него сильно дрожат руки.
Он не верит, что сможет выполнить задуманное, но тем не менее продолжает. Теперь – в палату A11. Психиатр знает наизусть все механизмы функционирования клиники, все ее внутренние системы. Сначала к больным заходят медсестры, потом делают обход сиделки, каждые два часа проводятся проверки, а между ними – огромные промежутки, во время которых любой человек в белом халате может делать все, что ему заблагорассудится.
Он смотрит направо, налево, заходит в палату, стискивает зубы и бесшумно прикрывает за собой дверь. При виде женской фигуры в углу комнаты у него едва не случается инфаркт.
– Доктор Грэхем?
Люк глупо улыбается, прижав руку к сердцу.
– О господи боже мой, Жюли! Что вы тут делаете?
Сотрудница социальной службы ерошит свои светлые волосы. Она выходит из состояния, которое не имеет ничего общего со сном, скорее это борьба за то, чтобы не уснуть. Наклоняет голову и медленно потягивается, а потом надевает скинутые туфли на каблуках.
– Простите меня… М‑м‑м… Мне пришлось разбираться с… двумя случаями уже ночью, потом… я немного пообщалась с дежурным психиатром в Салангро. И потом оказалось, что уже четыре утра… Ой, как тяжко… А что с вашим лицом?
Люк подносит руку к носу, стараясь казаться спокойным, но на самом деле он близок к обмороку. Она смертельно напугала его.
– Ах, это… Просто стукнулся. Скажите, а почему бы вам не отправиться домой?
Она сдерживает зевок.
– Обещаю вам, как только немного распутаем это дело, я залягу в койку дня на три.
Люк научился загонять эмоции глубоко внутрь, научился ничего не показывать. Чувствуя себя на грани нервного срыва, он подходит к спящему больному. Через катетер в вену на руке поступает снотворное. Люк незаметно вынимает из кармана халата ампулу с калием и осторожно перепрятывает ее во внутренний карман пиджака. Потом поворачивается, проверяет лист назначений, прикрепленный к изножью кровати. Только бы проклятые руки перестали дрожать!
– Если больница посягает на ваш сон – это дурной знак.
– Вы об этом знаете не понаслышке, а?
Люк закрывает капельницу. Жюли подходит к нему.
– Я знаю, что случилось с вашей семьей. Страшная авария на мысе Блан‑Не. И Жюстину Дюмец отпустили.
Люк сжимает кулаки. Потом оборачивается и смотрит ей прямо в глаза. Он сердит на нее за то, что она пришла сюда, но в то же время он почти благодарен.
– В таком случае вы понимаете, что у нас с вами нет никакого будущего.
Холодный, жесткий голос. Как удар в лицо. Жюли пожимает плечами:
– Убежать, спрятаться за спинами больных – это гораздо проще, чем встретиться с действительностью лицом к лицу.
– С действительностью? С какой действительностью? Вам не приходит в голову, что в этих стенах я как раз и имею дело с действительностью? Вы хотя бы знаете, в чем состоит б ольшая часть моей работы здесь, в больнице?
– Насколько мне известно, вы работаете с психическими травмами?
– Да, с психическими травмами. С событиями настолько сильными и жестокими, что они ломают психику, оставляя в ней жгучие воспоминания, которые начинают действовать как инородные тела, как не поддающиеся разрушению сгустки. Эти больные – не такие люди, как мы с вами, они зомбированы, их души заблудились во мраке и отделены от тела, которое при этом остается на свету. Оставить этих людей за дверью – это значит согласиться с тем, что их поглотят сумерки, что сгустки в конце концов закупорят жизненно важную артерию.
Психиатрия, как я ее понимаю, состоит не в том, чтобы просто выписывать рецепты на лекарства, сидя за лакированным столом. Дело в том, что никаких рецептов нет. Иначе кто угодно мог бы взять
– Что именно?
– Этот медикамент оказывает главным образом седативное действие. Как же он может разбудить больного, который вообще не двигается?
Люк должен любой ценой контролировать себя, выглядеть нормально. Он собирался убить человека. Человека, который рискует заговорить благодаря этому проклятому препарату.
– Этот феномен открыли десять лет назад совершенно случайно. Медсестра каждый вечер вводила это снотворное больному кататонией, чтобы тот немного поспал. Но вместо того чтобы спать, больной в течение получаса после инъекции пребывал в состоянии дикого возбуждения. Постепенно поняли, что причиной этого возбуждения была имитация ривотрилом действия так называемой ГАМК – гамма‑аминомасляной кислоты. Мозг кататоников лишен ГАМК. Говоря по‑простому, роль ГАМК состоит в том, чтобы вызывать у человека стресс в хорошем смысле этого слова, способность реагировать, адаптироваться к окружающему миру.
– Если я правильно поняла, ривотрил как бы замещает ГАМК в мозгу этого человека, и он становится нормальным?
– Не нормальным. Можно сказать, что мы на несколько часов снимем с него оболочку, под которой скрывается истинное психическое заболевание. Представьте себе, что у вас дико болит голова, а вам надо решить уравнение с тремя неизвестными. Вы принимаете аспирин, чтобы избавиться от головной боли, но решать уравнение все равно придется. Сегодня наше отделение специализируется на лечении кататонии. Мы стали экспертами в этой области.
– Вы принимали участие в исследованиях?
Он оставляет вопрос без ответа и снова поворачивается к больному.
– Идите и ложитесь. Тут на этаже есть комната отдыха. Я разбужу вас, если мне удастся вытащить из него какую‑то информацию.