Улыбка Эмори становится шире: он знает, о ком речь.
– Мы по-прежнему играем в красных или детство осталось в прошлом? – Ожидая ответа, которого так и не слышит, Эмори выстраивает все сокровища в ряд. – А где мы живем?
– Хампстед.
– И служим в Британском совете?
– Да.
– Двадцать четвертый автобус до Трафальгарской площади?
– Да.
– Есть кто-нибудь? Жена, подруга, сожительница?
– Жена. Беременная.
– Как зовут?
– Кейт. Сокращенно от Кэтрин.
– Понятно. Девичья фамилия?
– Эндрюс.
– Подданная Великобритании?
– Да. Учительница.
– Где родилась?
– В Донкастере.
– Знаете, как давно?
– За два года до меня. Пятнадцатого апреля.
Почему я отвечаю на его вопросы? Почему не советую Эмори заняться собственными делами?
– Что ж, спасибо. – Эмори все взирает на полученную добычу. – Большое спасибо, на случай, если потом забуду вас поблагодарить. С манерами у меня не очень. Я только положу все это в холодильник, если не возражаете, а потом вы сможете отвести меня к вашим подопечным. Для них я – сотрудник Форин Оффис, вот и относитесь ко мне соответственно, чтобы не огорчать меня.
* * *
Насколько известно Манди, это тот самый полицейский участок, где его избивали, но, поскольку все опасности уже позади, ему это до лампочки. Эмори позвонил заранее, обо всем договорился. Он и его сержант заняли места, на которых сидели Манди с Эрной, позади Стива, шофера, а Манди посадили рядом дальше, и уже Эмори – не Манди отдает приказ труппе выйти из автобуса, после того как тот въехал в большой ангар без единого окна. Опять же Эмори с помощью сержанта собирает труппу в кружок и обращается к ним, в голос в должной мере подпущены строгость и предупреждение.
Они совершили замечательный поступок, говорит он им. У них есть полное право поздравить себя.
– Но у нас есть секрет. Даже два секрета. Один из них – на крыше автобуса, потому что мы не хотим, чтобы в Польше пострадали его отец и мать, братья и сестры. Второй – Эдуард, который стоит рядом с вами, потому что, если в Британском совете узнают, какой он поставил спектакль, поднимется дикий шум и Эдуарду дадут пинка под зад. В функции Совета не входит переправа беженцев через границу. Поэтому наша просьба к вам самая трудная из тех, с которой могут обратиться к актеру. Мы просим вас держать язык за зубами. И не только сегодня вечером, но и до конца ваших дней, аминь.
И после того как сержант зачитывает им соответствующую выдержку из закона о государственной тайне и каждый дает подписку о неразглашении, Эмори весело восклицает: «Also los, bitte, meine Herren!» Группа полицейских, которые терпеливо ждали в другом конце ангара, незамедлительно направляются к английскому автобусу, со всех сторон приставляют к нему лестницы, наводняют крышу, лающими голосами отдают друг другу приказы, суета продолжается достаточно долго, но в конце концов свернутый задник аккуратно, как драгоценную археологическую находку, укладывают на бетонный пол ангара, а потом раскатывают. Звучат громкие аплодисменты, когда из-под ковра и занавески появляется голый, измазанный тавотом мужчина, в клоках ваты, со сверкающими от счастья глазами. Бросается к своим спасителям, обнимает всех, последней и особенно долго Виолу. После этого события развиваются очень быстро и по-деловому. Полиция укутывает поляка в одеяло и уводит. Виола бросается за ним. Ей дозволяют только помахать ему рукой от двери. Стоя на нижней из ступенек, ведущих в автобус, Эмори обращается к ним с последним словом.
– А теперь действительно плохие новости: мы должны задержать Эдуарда в Берлине на день-другой. Боюсь, вам придется прямо сейчас попрощаться с ним и оставить ему всю грязную работу.
Объятья, вопли, театральные слезы уступают места слезам настоящим. А потом психоделический двухэтажный автобус выкатывается из ангара, оставляя Папу наедине с грязной работой.
* * *
Вернувшись в дом на Эстель-роуд на четыре дня позже, чем рассчитывал и он сам, и Кейт, Манди без труда исполняет роль возмущенного наемного работника. И не имеет ровно никакого значения, что каждый из этих четырех дней он звонил Кейт и говорил то же самое. В Берлине его разгневали, и он гневается до сих пор.
– Я хочу спросить, почему они не подумали об этом раньше? – гнет он свое, и не в первый раз. Они, само собой, его безголовые работодатели. – Никакого желания войти в положение конкретного человека, вот что меня раздражает больше всего. Ну почему все валят на одного? – Тут он достаточно удачно имитирует свою добрую фею из отдела кадров. – «Дорогой Манди в Берлине! Как здорово. Пусть останется на несколько дней в нашем представительстве, чтобы встретить всех мальчиков и девочек, прибывающих туда». Она за три месяца точно знала, в какой день я появлюсь в Берлине. А тут повела себя так, будто для нее это сюрприз!
Кейт приложила немало усилий, чтобы их встреча после пятинедельной разлуки прошла как можно удачнее. На машине приезжает в лондонский аэропорт, на обратном пути с терпеливой улыбкой выслушивает его возмущенные тирады. Но, как только они входят в дом на Эстель-роуд, прикладывает пальцы ко рту и ведет наверх, к кровати, остановившись только затем, чтобы зажечь ароматизированную свечу, купленную специально для этого случая. Часом позже они решают, что пора и поесть, он первым идет на кухню, сам достает мясо из духовки и продолжает хозяйничать, избавляя Кейт от лишних усилий. Его движения, так же, как разговор, кажутся ей несколько театральными, но разве может она ожидать от него иного после пяти недель, проведенных среди артистов?
За ужином он очень подробно расспрашивает Кейт о ее беременности, семье, трениях в сент-панкрасском отделении Лейбористской партии. Но, пока она щебечет, отвечая на заданные вопросы, его взгляд блуждает по кухне, наслаждаясь каждой мелочью, словно он вернулся домой после долгого пребывания в больничной палате: буфет из сосны, который он отремонтировал с помощью отца Кейт, хотя Дес потом и утверждал, что именно в Теде живет настоящий плотник; сковородки с противопригарным покрытием, подаренные им на свадьбу братом Кейт Регом и его женой; немецкая стиральная машина с сушкой, которую Кейт купила из своих сбережений, потому что она – старомодная мамаша и не стесняется в этом признаваться: у их ребенка будут настоящие подгузники, а не раздувающиеся бумажные с пластиковым покрытием.
После того как жена целый час рассказывает ему о пяти прошедших неделях, он поднимается, обходит стол, целует и ласкает ее, пока им не остается ничего другого, как вновь подняться наверх и заняться любовью. И лишь после этого мало-помалу он выдает подвергнутую жесткой цензуре информацию о своих приключениях с артистами, использует приступы смеха Кейт, чтобы еще раз подумать, что следует сказать, имитирует голоса главных действующих лиц, и в конце концов она клянется, что сможет узнать Лексэма, где бы ни встретила.
– И, слава богу, мне не придется проходить через все это до июня, – заканчивает он со вздохом облегчения.
– До июня? А что будет в июне?
– О, они хотят послать меня в Прагу… – Словно Прага – это шаг вниз в сравнении с Берлином.
– Зачем? – спрашивает она и добавляет: – Прага – прекрасный город.
– Международный фестиваль танца. Там хотят, чтобы Англия приняла в нем участие. Само собой, Британский совет оплачивает все расходы.
– Как долго?
– Десять дней. Двенадцать, с учетом дороги.
Она молчит, обдумывая его слова. Потом дружески похлопывает себя по животу.
– Что ж, пусть так и будет. Если, конечно, он не решит ускорить свое появление на свет.
– Если она решит, я буду здесь раньше ее, – клянется Манди.
Это их семейная игра. Она говорит, что будет мальчик, он говорит – девочка. Иногда, чтобы сохранить интригу, они меняются ролями.
Глава 7
Психоделический автобус скрывается из виду, последние прощальные крики артистов растворяются в уличном шуме. Манди и Эмори сидят напротив друг друга в чулане со звуконепроницаемыми стенами, по другую сторону коридора от его кабинета. Между ними на столике вращаются кассеты магнитофона. Они тут разговаривают, объясняет Эмори, а доставленные Манди сокровища уже летят в Лондон. Аналитикам не терпится заполучить их в свои руки. А пока они ждут от нас полный отчет о прошлом: максимально подробный автопортрет Эдуарда, историю любви Саша – Манди с того первого момента, как оба увидели друг друга, доскональное описание человека, называющего себя профессором Вольфгангом, не опуская никаких деталей.
Смертельно уставший и одновременно возбужденный донельзя, Манди целый час блестяще отвечает на все вопросы Эмори, потом еще час, уже сбавляя темп, прежде чем начинает зевать, словно испытывая недостаток кислорода. В приемной, дожидаясь, пока Эмори отдаст пленку, засыпает, едва просыпается во время короткой поездки на автомобиле в то место, куда везет его Эмори, и приходит в себя, обнаружив, что побрит, принял душ и стоит со стаканом виски с содовой у занавешенного тюлевой занавеской окна уютной квартиры с видом на Клейстпарк, где дородные представители берлинской буржуазии, включая молодых мамаш с колясками, прогуливаются приятным теплым солнечным вечером в каких-то пятидесяти футах ниже его. Если для Эмори он – любопытный экземпляр, то для себя просто загадка. Стресс, осознание, что совершил, тревоги, о которых до этого момента отказывался думать, наваливаются сообща, лишая последних сил, оставляя в полном недоумении.
– Так, может, ты позвонишь Кейт, пока я попудрю носик? – предлагает Эмори, они уже перешли на «ты», с улыбкой, которая никогда не покидает его лицо.
На это Манди отвечает, да, конечно, позвонить надо, но вот это его и тревожит: Кейт, и что именно он должен ей сказать.
– Никаких проблем, – весело заверяет его Эмори. – Твой разговор будут записывать как минимум шесть разведывательных ведомств, поэтому ты должен придерживаться золотой середины.
– Какой середины?
– Тебя задерживает здесь Британский совет, далее следуют причины. «Придется задержаться, дорогая… проблемы в конторе… мои хозяева и господа умоляют меня остаться, пока все не наладится. Tschuss, Эдуард». Она – женщина работающая. Так что поймет тебя.
– А где я буду жить?
– Здесь. Скажи ей, что тут хостел для одиноких офицеров, это ее успокоит. Телефонный номер на аппарате. Поменьше извиняйся, и она тебе поверит.
Именно так и происходит. Пока Эмори «пудрит носик», Кейт верит Манди до такой степени, что тот чуть не сгорает от стыда. Однако десять минут спустя он уже сидит в автомобиле Эмори, перебрасывается шутками с водителем-сержантом, и на этот раз они приезжают в новый рыбный ресторан в Грюневальде, о котором еще мало кто знает, и это хорошо, потому что в наши дни в Берлине чертовски трудно найти спокойное местечко. За обедом, которым они наслаждаются, сидя голова к голове в кабинке, кутающейся в сумрак и предназначенной для влюбленных, под грохот живой музыки, настроение Манди магическим образом поднимается, поднимается настолько, что после игривого вопроса Эмори, пожелавшего узнать, не сожалеет ли он, будучи убежденным леваком, об отказе от святости коммунистической Европы ради декаданса Запада, Манди, удивляя не только Эмори, но и себя, разражается громогласной речью, в которой клеймит как советский коммунизм, так и все, что с ним связано.