— Даже самое праведное учение искажается до неузнаваемости, попав в руки неразумных последователей, — с грустью заметил Франческо. — Хотя Арно Брешианский сам был не без греха и, возможно, заслужил столь суровое наказание. Когда его учителя, Абеляра из Клюни, призвали раскаяться в проповедуемых им заблуждениях…
— Не того ли Питера Абеляра, которого столь невзлюбила семья его дамы сердца? — Гаю довелось слышать обрывки сей печальной истории, хотя упоминаемые Франческо события происходили добрых пятьдесят лет назад, как раз перед началом Второго Крестового похода.
— Именно того, — утвердительно кивнул Франческо. — Так вот, Абеляр признал свое учение ошибочным… или, по крайней мере, сделал вид, что признал — кому хочется на старости лет испытать на себе неприязнь Церкви? Лучший же из его воспитанников, Арно, предпочел остаться при своем мнении, с шумом покинул Клюни и вернулся на родину. Там его вынудили смириться, но ненадолго — в Риме вспыхнуло восстание против тогдашнего папы, Арно оказался в числе вожаков, для подавления мятежа из Германии спешно призвали императора Фридриха… Чем все закончилось, объяснять, думаю, не надо. Что же до Вальдеса…
— Что же до Уайльденса, — перебил Мак-Лауд, — то вкратце суть его истории — на мой незамысловатый взгляд, самого яркого подтверждения тому, что любые изначально благие намерения не приводят ни к чему хорошему — такова. Лет двадцать тому жил в славном городе Лионе ничем не примечательный купец, торговал тканями, слыл процветающим и уважаемым человеком. В один прекрасный день он вдруг решил заделаться знатоком Писания, а поскольку не слишком разумел грамоте, нанял свору бедствующих студентов, быстренько переложивших для него Библию с латыни на понятный язык, и принялся изучать написанное вдоль и поперек. Завершилось его чтение тем, что он бросил свое дело, разделил имущество между женой и детьми, взял посох и отправился призывать мир к апостольской бедности. Вскоре за ним таскалось изрядное количество сброда, гордо именовавшего себя «лионскими бедняками». Они даже добрались до Рима и потребовали от папы грамоты на дозволение создать свой собственный орден и проповедовать по городам. Прелат, беседовавший с ними, назвал их невеждами, посоветовал разъехаться по домам и не морочить более головы честным людям. Никакой грамоты они, разумеется, не получили. Уайльденс смертельно оскорбился тем, что его лишили возможности стать новым святым Бенедиктом, заявил, что отныне порывает с отвергнувшей его Церковью, и подался в горы Полуночной Италии. Я слышал, там до сих пор полно его сторонников и последователей, вальденсов, что убедительно доказывает: возня с книгами не доводит до добра. Послушай доброго совета, Френсис, бросай свои мечтания об университетах, и вперед, сражаться с неверными!
Франческо искоса глянул на развеселившегося попутчика, явно обдумывая острый ответ, но сдержался и промолчал. Гай счел необходимым вмешаться:
— Мессир Бернардоне, вы же понимаете, что на самом деле мы так не считаем. Только, по-моему, изучение книг лучше оставить монахам и ученым докторам, потому что вряд ли в них отыщется нечто, полезное для нас, обычных людей. Купец Уайльденс решил стать книжником и закончил жизнь с позорным клеймом ересиарха. Неужели вам хочется повторить его путь? Нет, я не говорю, что человек не должен добиваться от жизни чего-то большего, и что вы обязаны всю жизнь проторчать за прилавком или в разъездах по делам какого-нибудь торгового дома. Но, как мне кажется, учеба — не самый лучший способ сделать карьеру и прославить свое имя.
— Когда-нибудь я смогу с легкостью купить ваше владение, — со странной интонацией, бесцветной и саркастичной одновременно, проговорил Франческо. — И мои доходы будут не сравнимы с вашими. Возможно, я даже заполучу какой-никакой захудалый титул — без необходимости заживо жариться в Палестине, убивая людей, виновных только в том, что верят иначе, нежели мы. Золото порой намного сильнее стали, мессир Гай, но при любом раскладе наших жизней такие, как вы, никогда и ни за что не признают равным такого, как я. За вами — поколения благородных предков, громкие имена, прославленные гербы. За мной — ничего, кроме собственного ума и стремления пробиться туда, на сияющую вершину, поближе к вам и солнечному свету. Да вот беда — на этой вершине только ветер, снег и холод.
Он наотмашь хлестнул поводьями обиженно взвизгнувшего коня, тяжелой рысью поскакавшего вперед, обогнал плетущегося нога за ногу мула проводника, и скрылся за поворотом дороги, оставив на память о себе клубы медленно оседающей белой пыли. Брошенная на произвол судьбы заводная лошадь Франческо подняла голову, гулко фыркнула и привычно застучала копытами вслед своим товаркам.
Компаньоны озадаченно переглянулись. Шотландец нагнулся с седла, подхватывая волочащийся по земле длинный повод оставленной лошади.
— О чем это он? — удивился Гай. — Мы чем-то его обидели? Может, стоит догнать и поговорить?
— Не думаю, — Мак-Лауд немелодично засвистел. — Он прав, твое сословие и его никогда не смогут понять друг друга. Френсис и его родня живут по иным законам, чем мы, вот и все. Вдобавок Френсис умный мальчишка и пока не в силах смириться с тем, что заповедовано от века. Я тоже когда-то не хотел и здорово поплатился… Потом привык, хотя мою жизнь не назовешь удачно сложившейся. Допустим, вот я еду в Святую землю, спрашивается — зачем? Говоря по правде, мне наплевать на сарацин, но не хочется упускать хорошую возможность заработать, а еще лучше — найти хорошего покровителя и самому стать владельцем хотя бы крохотного клочка земли. Сколько я еще смогу шляться из страны в страну и ввязываться во все войны подряд — десять лет, пятнадцать? Когда-нибудь придется искать тихое местечко, чтобы осесть и заняться чем-нибудь мирным. Разочарованы, мессир Гай? Можешь не отвечать, за лигу заметно, что да.
— Не слишком, — сэр Гисборн приподнялся на стременах, втайне мечтая о вечернем привале. — Возможно, я соображаю медленно, зато, как меня убеждали, верно. Тебе нужны деньги, собственное владение и имя, которое можно будет передать по наследству. Что недостойного в этом желании? Я отправился в путь, потому что считал участие в походе своим долгом и полагал само мое намерение достаточным вознаграждением. За десяток последних дней я повидал и узнал многое, о чем раньше не задумывался, и кое-что понял: золото в самом деле значит больше, чем представляется на первый взгляд. Пожалуй, теперь меня влечет не только слава, но и…
— Кругленькие блестящие монетки, — с ухмылкой подхватил Дугал. — Гай, ты впадаешь в грех алчности.
— На себя посмотри, — беззлобно огрызнулся ноттингамец и тяжело вздохнул, признавшись: — Вы с Франческо мне совсем голову заморочили. Катары, вальденсы, вероотступники всех мастей, не поймешь, кто прав, кто виноват, а кто просто заблуждается по слабости душевной. Но самое главное — что мне делать?
— Обратись к братьям из Inquisitio, они тебе быстро растолкуют, что ты и есть самый закоснелый и злостный еретик на всем белом свете, — авторитетно посоветовал Мак-Лауд. Гай мученически возвел глаза и вопросил, обращаясь к проплывающим мимо коричнево-желтым скалам:
— Слушай, у тебя в жизни осталось хоть что-нибудь святое?
— Да, — с гордостью заявил Дугал. — Я его всегда ношу с собой. Сказать, где?
— Тьфу! — сэр Гисборн намеревался как следует выругаться, но вместо этого невесело рассмеялся. — Я с самого начала подозревал, как здорово мне не повезло с попутчиком, но только теперь окончательно в этом убедился. Ладно, отныне начинаю воспитывать в себе смирение. Как думаешь, долго нам еще глотать пыль во имя спасения прекрасной девицы?
Ответа не понадобилось. Путники обогнули выступ скалы, и перед ними точно распахнулись ворота, скрывавшие за собой иную землю. Колыхалась на слабом ветерке темно-зеленая листва деревьев, едва тронутых осенней желтизной, шелестела между камней вода реки Од и впадающего в ее притока, в укрытой от ветров долине раскинулся довольно большой и, судя по всему, процветающий городок, а в полулиге за ним, на вершине безлесной горы, похожей на косо срезанное птичье крыло, поднимался замок — серовато-золотистая громада обработанного камня, молчаливая и высокомерная.
Глава десятая
Назойливые гости и радушные хозяева
8 октября 1189 года, ближе к вечеру.
Замок Ренн-ле-Шато, Предгорья Пиренеев.
В маноре Локсли, расположенном неподалеку от английского города Ноттингама, владении семейства Гисборнов, издавна хранился некий фолиант, вместо обычного кожаного переплета забранный в тяжелую деревянную обложку, окованную по углам медными пластинами, и почитавшийся мужской частью фамилии едва ли не наравне с Библией. Некогда прадед сэра Гая Гисборна отвалил за книгу кругленькую сумму, равную почти половине дохода с имения, однако никому из потомков не приходило в голову упрекнуть предка в неподобающей расточительности. Гай сам не раз перелистывал похрустывающие страницы, разглядывал на редкость хорошо сохранившиеся цветные рисунки и подумывал о необходимости как-нибудь отвезти драгоценный манускрипт в Ноттингамское аббатство и попросить монахов-скрипторов перенести текст на новенькие листы.
На форзаце книги красовалось вычурно выписанное золотом и киноварью название — «Трактат о военном искусстве». Его создателя, римского архитектора, жившего восемь веков назад, звали Вежесом или Вегиусом, и, как следовало из заглавия, фолиант повествовал об искусстве возведения, усовершенствования и обороны крепостей любого вида, а также о постройке метательных машин — баллист и катапульт, и хитроумном искусстве сооружения подземных ходов. Принадлежавший Гисборнам том вдобавок имел несколько десятков страниц, подшитых гораздо позже и раскрывающих тайны создания замков в нынешние времена. Гай здраво полагал, что его доходы никогда не дадут ему возможности выстроить по всем правилам хоть небольшое укрепление, но порой не отказывал себе в удовольствии представлять возвышающееся среди лесистых холмов Срединной Англии сооружение, основой для планирования которого послужат наставления «Трактата» и которое будет его законным владением.
В Локсли, конечно, имелась крепость, больше напоминавшая творения предков-норманнов: вал, высокий частокол в два ряда со слоем земли и камней посредине и деревянные стены с башенками. Отец сэра Гисборна недавно решил облицевать часть стен камнем, но, когда Гай года три назад перебирался из родительского дома в Лондон, работы еще велись и близкого конца им не предвиделось.
Замок над цветущей долиной, спрятавшейся между безжизненных скал, соответствовал всем канонам и строгим требованиям мэтра Вежеса. Глядя на него, Гай невольно вспомнил соответствующую картинку из «Трактата», изображавшую строительство крепости с использованием особенностей природного рельефа. Мэтр Вежес утверждал: строитель обязан обращать себе на пользу все возможные преимущества окружающей местности — морские и речные полуострова, утесы и холмы, скалистые пики и горные седловины. Создатели бежево-золотистого великолепия, похоже, штудировали творение Вежеса до тех пор, пока не затвердили его наизусть, и старательно воплотили в жизнь каждую строчку древней книги.
— Il grande castello, — со смесью восхищения и испуга пробормотал Франческо, терпеливо ожидавший попутчиков за поворотом и не отрывавший взгляда от величественной крепости на скале. — Неужто нам сюда?