Он рассматривает хозяина дома и приходит к заключению, что годы пощадили его. Он стал похож на сельского сквайра: упитанный, подбородок чуть ли не двойной, на пухлых щеках румянец. До чего же жалко рядом с ним должен сейчас выглядеть Дигби — грязный, с дождя, словно бездомный кот. Однако Дигби пытается улыбнуться, изображая что-то вроде поклона. Когда он поднимает голову, изумление на полускрытом тенью лице хозяина уже почти исчезло, но недоумение осталось.
— Но… Боже правый… Что привело тебя сюда?
— Я был в Дувре и там услышал о тебе. Мне сказали, ты унаследовал поместье в этом приходе. Ты порядком раздобрел.
С края крыши хлещут струи ливня, то сильней, то слабей, точно спазматические выплески из артерий дома. Дигби смотрит из-под капель на ресницах на дородного хозяина дома, удивленного настолько, что он в грозу держит гостя за порогом. Он понимает, что для Натаниэля он сейчас всего лишь призрак, эманация прошлого, которой пока что не хватает вещественности, которая еще не имеет права на гостеприимство живущих здесь. Чтобы опровергнуть это, он изображает чихание, и Натаниэль, судя по всему, вспоминает о приличиях.
— Входи же, Томас, — говорит он, делая величественный приглашающий жест. — Скверное сейчас время для путешествий.
Еще бы. Оперяющийся тиран и сын тирана, обладатель французских жеманных манер вернулся на английскую землю. Все разрушено, осквернено; попрана воля Господня.
— Да, скверное, — соглашается Дигби.
— Разумеется, я говорю о ливне.
Дигби входит, не глядя на дряхлого слугу, что оставил его стоять под дождем. Перед ним полированные дубовые панели; дрожащее пламя свечей; огромный сундук, накрытый персидским ковром. Гобелены, всколыхнутые ветром, что влетел вместе с гостем, мало-помалу вновь повисают неподвижно. Пахнет горящим деревом, тимьяном и сладким базиликом. Да, думает Дигби, в таком убежище и вправду можно поверить, будто этот мир хорош и справедлив.
— Фредерик, горячего вина нашему гостю. И велите Лиззи накрыть на стол.
Слуга выходит, волоча ноги. Хозяин то и дело потирает руки — похоже, он порядком не в себе, но возможно, это просто нервы. Дигби бросает взгляд на его красивые, тонкие и длинные пальцы: кутикулы ногтей испачканы грязно-желтым.
— Досталось тебе, пока добирался, — замечает Натаниэль.
— Думал, сумею обогнать грозу.
— По пятам шла, да?
Дигби кивает и, поскольку не находит слов, проводит руками по лицу, словно стряхивая с него водяную маску.
— Ты, должно быть, весь продрог, Томас. Проходи сюда, обсушись. В гостиной топится камин.
Хозяин дома прочищает горло, но без толку, и, ведя Дигби по коридору, он все продолжает кашлять. Перед дверью в гостиную какой-то человек шагает вперед, словно приветствует их. Дигби не сразу узнает собственное отражение в огромном зеркале в позолоченной раме. С некоторым удовлетворением он отмечает глянец, наведенный дождем на плащ, и разгоревшиеся от скачки щеки. На лбу красноватый отпечаток — след слишком туго надвинутой шляпы.
— Э-э… позволь предложить тебе переменить одежду.
— Нет нужды, — отвечает Дигби. — Добрый огонь и твое общество вполне согреют меня.
В гостиной девушка-прислуга в грязноватом переднике, с рябинками на щеках, поднимается с колен и приседает, оставив мехи для раздувания углей сопеть на каминной подставке. Томас Дигби борется с замешательством, потому что он узнал ее. Она возвращается к разжиганию огня; ему с трудом удается отвести взгляд от ее пышного зада.
— Уже разгорелось, — отмечает Натаниэль. — Займитесь ужином для нашего гостя, Лиззи.
— Нет нужды, — возражает Дигби, — я вовсе не страдаю от голода.
— А должен бы.
Дигби качает головой, хотя это ложь.
— Ты уверен, что не хочешь даже перекусить?
— Благодарю, Натаниэль, ничего не нужно.
— Он искоса смотрит на лицо девушки: застыв на месте, она ждет приказаний. — Разве что немного хлеба.
— И сыра, — добавляет Натаниэль, — и жареный окорок из буфетной. — Хозяин дома снова закашливается, и на сей раз кашель все же прочищает ему грудь. Кривясь, он сглатывает комок и с вялой улыбкой на губах подходит к стулу.
Гостиная обставлена богато: полированное дерево с вырезанными по ореху херувимами, камин украшают пасторальные танцы и сценки: легкий и радостный сбор урожая, пастушки на отдыхе под раскидистыми дубами. Дигби не садится. Он вышагивает по комнате взад-вперед, оценивающе бормочет над малозаметными предметами, с болезненной остротой чувствуя присутствие Натаниэля.
— Ох, Томас, твоя неугомонность меня утомляет. Присядь, пожалуйста.
— Я был в Дувре.
— Да?
— Приветствовал Карла Стюарта.
Натаниэль молчит, и это вынуждает Дигби приглядеться к нему. Что это за передник мышиного цвета, болтающийся ниже колен? Как можно, живя в таком доме, по-прежнему подпоясываться веревкой? Натаниэль замечает хмурый взгляд Дигби, опускает глаза на свою одежду и начинает отряхивать перед, словно смахивая с него крошки.
— Я и забыл, что на мне надето.
— Помнится, у тебя не было обыкновения носить рабочую одежду.
— Я работаю до заката.
— Это чтобы прикрыть твое нарядное платье?
— А, вот иkandeel2 .
Дигби и хозяин дома в молчании ждут, пока старый слуга наполняет кубки вином, от которого идет пар. В предвкушении рот Дигби заполняется слюной, но он берется за свой кубок с намеренной неторопливостью, небрежно кивнув в знак благодарности. Фредерик отступает (медленно, словно к собственной могиле), и вот горячий напиток с пряностями уже обжигает Дигби губы, катится вниз, приятно согревает внутренности… Наконец Дигби нарушает молчание:
— Не ожидал, верно?
— Да, — чересчур поспешно отвечает Натаниэль. — Столько лет прошло…
— Десять.
— Целых десять?
— Стой поры, как ты перестал мне писать, — девять.
Дигби кажется, будто его слова бьют в стены гостиной и отскакивают рикошетом. Натаниэль выпрямляется, словно принимая их в себя, но какое-то болезненное ощущение заставляет его выгнуть спину и поморщиться.
— Будут репрессалии, Натаниэль, ты и сам это понимаешь.
— После реставрации короля?
— Вряд ли он согласится жить в мире с убийцами собственного отца.
— Ну что ж, нам-то опасаться нечего.
Натаниэль поднимается со скрипучего стула и подходит к огню, невежливо повернувшись к Дигби спиной. Некоторое время он стоит в нерешительности, сжимая и разжимая кулаки. Наконец наклоняется за кочергой — и у Дигби все сжимается внутри. На какое-то мгновение ему кажется, что Натаниэль вот-вот ударит его. Но тяжелый темный прут зарывается в горящие поленья, взвихрив сноп бесполезных искр.
По-прежнему не оборачиваясь, Натаниэль спрашивает:
— Ты живешь все там же, в Дептфорде?
— В Лэмбете.
— А, ну конечно. Вернулся к прежнему занятию?
— Чем же еще я сейчас могу быть полезен людям?
Натаниэль вешает кочергу и оборачивается, вытирая руки о перед одежды.
— Верно, простым людям нужны аптекари, — говорит он. — И это делает их счастливее, чем твои дворяне, ведь те подчас рискуют головой, обращаясь к хирургу, который может оказаться сторонником «круглоголовых».
— О-о, — вздрогнув, отвечает Дигби, — они умрут вместе со мной.
— Но не от твоей руки.
— Но с моего ведома и позволения. И таких будет много. — Дигби осторожно отпивает еще вина с пряностями. — Там много хуже, чем в Лондоне. Люди теснятся, точно крысы на сухом пятачке посреди болота…
— Мне доводилось жить в Лэмбете.
— Я и забыл, — удивляется Дигби.
— Это было еще до того, как мы познакомились. Для меня тогда были тяжкие времена.