И Европе, стремящейся заполучить эту великолепную драгоценность, никогда не удастся прицепить ее к своей груди.
— Ты до последнего вздоха будешь держать врагов за вратами Венеции, — произнес Андреа вдохновенным и энергичным голосом, и тем же вдохновением и энергией светились его глаза.
Такова была священная обязанность патриция в эпоху, когда сколоченные на восточной торговле состояния распылялись на азартные игры, кутежи и зрелища. Таков был долг представителя рода Трески.
* * *
Но наконец настал момент, когда Андреа должен был раскрыть перед сыном свою собственную историю.
— Мне известно, что ты узнал о своем брате Карло, — сказал он дрогнувшим голосом. — Похоже, стоило тебе шаг ступить за порог, как мир уже торопится разрушить твои иллюзии, обрушив на тебя тот старый скандал. Алессандро рассказал мне о приятеле твоего брата, всего лишь одном из его многочисленных союзников. Подобные ему все еще стоят в оппозиции ко мне в Большом совете, в Сенате, везде, где могут пользоваться влиянием. А твоя матушка поведала мне об открытии, которое ты сделал на портрете, висящем в трапезной. Нет, нет, не перебивай меня, сын мой. Я не сержусь на тебя. Мне следует самому рассказать тебе все, пока другие не исказили истину и не использовали ее в своих собственных целях. Выслушай и пойми. Что осталось мне, когда я вернулся домой после столь многих поражений? Трое сыновей умерли, а жена угасла от скорби и тяжелой болезни. Почему Господь пожелал сохранить для меня лишь младшего сына, столь непокорного и буйного нравом, что величайшим наслаждением для него было неповиновение отцу? Ты видел его изображение и помнишь, насколько он похож на тебя, но на этом сходство кончается, ибо ты, безусловно, обладаешь исключительно сильным характером. И я должен сказать тебе, что все худшее из нынешних времен воплощено в твоем брате Карло. Погрязший в наслаждениях, помешанный на примадоннах бездельник, любитель поэзии, азартных игр и выпивки, он был тем вечным ребенком, который, отрицая славу служения государству, не обладал и маломальской смелостью.
Андреа замолчал, словно не зная, что еще сказать. Затем утомленным голосом продолжал:
— Ты, как и я, знаешь, что для патриция женитьба без разрешения Большого совета означает прекращение его родословной. Избрать в качестве невесты девушку без рода и состояния — значит исключить имя Трески из «Золотой книги» навсегда. Дети такого ослушника будут всего лишь обычными гражданами Светлейшей. И тем не менее он, от чьей страсти зависело продолжение нашего рода, проводил время в компании прожигателей жизни и отвергал все те партии, которые я пытался для него организовать. И в конце концов выбрал себе жену сам, но так, как мог бы выбрать любовницу. Девушка без имени и приданого, дочь дворянина из глубинки, у которой за душой не было ничего, кроме ее красоты. «Я люблю ее, — сказал он мне. — И не променяю ни на какую другую!» А когда я попытался воспротивиться его решению и направить его так, как велел мне долг, он, с залитыми вином глазами, оставил свой дом и отправился в монастырь, в котором содержалась девушка, а затем хитростью и обманом вытащил ее оттуда!
Андреа слишком разволновался и не мог продолжать.
Тонио захотелось протянуть руку, успокоить отца. Страдание Андреа доставляло ему физическую боль, да и сам рассказ привел его в смятение.
Андреа вздохнул.
— Можешь ли ты в столь нежном возрасте понять, насколько вопиющим было это нарушение закона? За такое поведение куда более великие люди объявлялись преступниками. Их выслеживали по всей Венеции, приговаривали к пожизненному заключению.
Андреа снова замолчал. Даже в гневе ему не хватало духа рассказывать эту историю.
— И это сделал мой сын. Дьяволом из преисподней он был, вот что я тебе скажу.
Лишь наше имя и положение удержали карающую руку государства, когда я умолял дать мне время, чтобы образумить его. И вот, средь бела дня, твой брат предстал передо мной прямо на Брольо. Пьяный, с безумным взором, бормоча всякие непристойности, он продолжал декларировать свою вечную любовь к этой падшей девице. «Заплатите, чтобы ее включили в „Золотую книгу“! — требовал он. — У вас есть средства. Вы можете это сделать!» И тут же, на глазах советников и сенаторов, он заявил: «Дайте свое согласие, или я женюсь без него!» Ты понимаешь, Тонио? — Андреа был уже вне себя. — Он оставался моим единственным наследником. И вот ради этого скандального союза он пытался вырвать у меня разрешение! Я должен был заплатить за то, чтобы ее включили в «Золотую книгу», сделать ее знатной дамой и дать согласие на их брак или же увидеть, как мое семя разносится по ветру, увидеть конец рода, древнего, как сама Венеция!
— Отец, — начал было Тонио, не в силах больше молчать.
Но Андреа еще не был готов к тому, чтобы его прерывали.
— Вся Венеция обратила ко мне глаза, — продолжал он дрожащим голосом. — Все ждали, пойду ли я на поводу у своего сына. Мои родственники, мои соратники... все затаились и ждали... А девушка? Что она? В гневе я решил взглянуть на женщину, которая заставила моего сына пренебречь своим долгом...
Впервые за весь этот час взгляд отца упал на Тонио. На миг показалось, что Андреа потерял нить рассказа и размышляет о том, как жить дальше. Но потом он продолжил.
— И что же я обнаружил? — вздохнул он. — Саломею, опутавшую своими злыми чарами неразвитую душу моего сына? Нет! Нет, она была невинным ребенком! Девочка, не старше тебя нынешнего, худенькая, как мальчик, нежная, смуглая и невинная, как лесные создания, ничего не ведающая об этом мире, за исключением того, что он решил показать ей. О, я не ожидал, что буду сочувствовать этой хрупкой девочке, утратившей честь. Но можешь ли ты представить степень моего гнева, направленного на мужчину, который так безжалостно поступил с ней?
Невыразимый ужас охватил Тонио. И он снова прервал отца.
— Пожалуйста, поверьте, — прошептал он, вновь прерывая отца, — во мне вы обрели послушного и преданного сына.
Андреа кивнул. Вновь его глаза остановились на Тонио.
— Все эти годы я наблюдал за тобой более пристально, чем ты мог подозревать, сын мой, и ты стал более полным ответом на мои молитвы, чем можешь себе представить.
Но было ясно, что ничто не могло бы сейчас успокоить Андреа. Он упорствовал в своем желании продолжать рассказ, полагая, что пришло время рассказать сыну все.
— Твой брат не был арестован. Он не был наказан. Это я задержал его и посадил на корабль, отправляющийся в Стамбул. Я организовал его назначение туда и дал ему понять, что, пока я жив, он никогда не увидит свой родной город. Это я конфисковал его средства, прекратив всякую поддержку до тех пор, пока он не склонит голову и не примет предложенную ему должность. И это я, я сам — в мои преклонные лета — взял себе жену, и она родила мне дитя, от которого теперь зависит жизнь этого рода.
Он умолк. Однако сколь бы утомлен он ни был, через минуту нашел в себе силы продолжить.
— Его должно было постичь куда более суровое наказание! — заявил он, снова глядя прямо на Тонио. — Возможно, это любовь к нему его матери удержала меня. С рождения он был ее отрадой, и все это знали. — Глаза Андреа затуманились, словно мысли впервые спутались у него в голове. — Его так любили братья. Его фривольность не раздражала их. Нет, они любили его шутки, стихи, которые он писал, его праздную болтовню.