Война и его хранила от рук заплечного мастера. Буян это был, и не было равных ему в поединке на саблях. Третьим шел Рекуц-Лелива, руки которого если и были обагрены кровью, то только вражеской. Зато имение он пропил и проиграл в кости — и вот уже три года таскался за Кмицицем. С ним вместе шел четвертый, Углик, тоже смоленский шляхтич, который за разгон трибунала лишен был чести и приговорен к смертной казни. Кмициц оказывал ему покровительство за то, что он хорошо играл на чакане. Кроме них, были тут и Кульвец-Гиппоцентаврус, такой же великан, как и Кокосинский, но превосходивший его силой, и Зенд, объездчик, который умел подражать птицам и зверям, человек темного происхождения, хоть и выдававший себя за курляндского дворянина; имения у него не было, и он выезжал Кмицицу лошадей, за что получал жалованье.
Все они окружили смеющегося пана Анджея; Кокосинский поднял ковш и запел:
Выпей-ка с нами, хозяин милый,
хозяин милый!
Чтобы пить вместе нам до могилы,
нам до могилы!
Остальные подхватили хором, после чего Кокосинский протянул Кмицицу ковш, а ему Зенд тотчас подал другую чару.
Кмициц поднял свой ковш и крикнул:
— За здоровье моей любушки!
— Vivat! Vivat! [23] — крикнули все в один голос, так что стекла задребезжали в оловянных переплетах.
— Vivat! Траур кончится, свадьбу сыграем!
Посыпались вопросы:
— А какая она из себя? Что, Ендрусь, очень хороша? Такая, как ты думал? Среди наших оршанских найдется такая?
— Среди оршанских? — воскликнул Кмициц. — Да против нее нашими паннами только трубы затыкать! Сто чертей! Нет такой другой на свете!
— Мы тебе этого желали! — сказал Раницкий. — Так когда же свадьба!
— Как кончится траур.
— Плевать на траур! Дети черными не родятся, только белыми!
— Будет свадьба, так и траура не будет. Не жди, Ендрусь!
— Не жди, Ендрусь! — начали кричать все хором.
— Оршанским хорунжатам уже хочется с неба на землю! — крикнул Кокосинский.
— Не заставляй ждать бедняжек!
— Ясновельможные! — тонким голосом сказал Рекуц-Лелива. — Напьемся на свадьбе вдрызг!
— Милые мои барашки, — взмолился Кмициц, — пустите же меня, а проще сказать, идите к черту, дайте же мне дом посмотреть!
— Незачем! — возразил Углик. — Завтра посмотришь, а теперь пойдем к столу: там еще стоит парочка сулеек, да с полными брюшками.
— Мы уж за тебя тут все посмотрели. Любич — золотое дно, — сказал Раницкий.
— Конюшня хороша! — крикнул Зенд. — Два бахмата отменных гусарских, парочка жмудских да калмыцких пара, и всех по паре, как глаз в голове. Табун завтра поглядим.
Тут Зенд заржал, как конь, и все удивлялись, что он так здорово ржет, и смеялись.
— Так вот какие тут порядки? — воскликнул обрадованный Кмициц.
— И погребок отменный, — пропищал Рекуц. — И смоленые бочки, и обомшелые сулеи стоят, как хоругви в строю.
— Вот и слава богу! Давайте садиться за стол!
— За стол! За стол!
Не успели рассесться и налить по чаре, как Раницкий снова вскочил.
— За здоровье подкомория Биллевича!
— Дурак! — оборвал его Кмициц. — Что это ты? За здоровье покойника пьешь?
— Дурак! — подхватили остальные. — За здоровье хозяина!
— Ваше здоровье!
— Дай бог в этом доме нам во всем удачи!
Кмициц невольно повел глазами по столовому покою и на почерневшей от старости лиственничной стене увидел ряд суровых глаз, устремленных на него. Это глаза Биллевичей глядели с портретов, висевших низко, в двух локтях от земли, потому что потолки в доме были низкие. Над портретами ровным рядом висели черепа зубров, оленей, лосей, увенчанные рогами; некоторые из них, видно, очень старые, уже почернели, другие сверкали белизной. Все четыре стены были украшены ими.
— Охота тут, верно, хороша, вижу, зверя много! — заметил Кмициц.
— Завтра и отправимся, а нет, так послезавтра. Надо и со здешними местами познакомиться, — подхватил Кокосинский. — Счастливец ты, Ендрусь, есть тебе где голову приклонить!
— Не то что мы! — вздохнул Раницкий.
— Выпьем в утешение! — сказал Рекуц.
— Нет, не в утешение! — возразил Кульвец-Гиппоцентаврус, — а еще раз за здоровье Ендруся, нашего дорогого ротмистра! Это ведь он, ясновельможные, приютил в своем Любиче нас, бедных изгнанников, без крова над головой.
— Правильно говорит! — раздалось несколько голосов. — Не такой дурак Кульвец, как кажется.
— Тяжела наша доля! — пищал Рекуц. — Одна надежда, что ты нас, бедных сирот, за ворота не выгонишь.
— Полноте! — говорил Кмициц. — Что мое, то ваше!
При этих словах все повставали с мест и кинулись его обнимать. Слезы текли по суровым и пьяным лицам растроганных товарищей Кмицица.
— На тебя только надежда, Ендрусь! — кричал Кокосинский. — Дай хоть на гороховой соломе поспать, не гони!
— Полноте! — повторял Кмициц.
— Не гони! И без того нас выгнали, нас, родовитых шляхтичей! — жалобно кричал Углик.
— Сто чертей! Кто вас гонит? Ешьте, пейте, спите, какого пса вам еще надо?
— Ты, Ендрусь, не говори так, — ныл Раницкий, на лице которого выступили пятна, как на шкуре у рыси, — не говори так, Ендрусь, пропали мы ни за денежку…
Тут он оборвал речь, приставил палец ко лбу, словно напрягая мысль, и, оглядев бараньими глазами присутствующих, сказал вдруг:
— Разве только фортуна переменится!
И все закричали хором:
— А почему бы ей не перемениться!
— Мы еще за обиды заплатим!
— Добудем богатство!
— И почести!
— Бог благословляет невинных. За наше благополучие, ясновельможные!
— За ваше здоровье! — закричал Кмициц.
— Святые слова, Ендрусь! — произнес Кокосинский, подставляя ему свои пухлые щеки. — За наше счастье!
Чаши пошли вкруговую, вино в голову ударило. Все говорили разом, и никто никого не слушал: один только Рекуц свесил голову на грудь и дремал. Через минуту Кокосинский запел: «Лен я мялкою мяла!» Услышав песню, Углик достал из-за пазухи чакан и давай вторить, а Раницкий, великий фехтовальщик, голой рукой фехтовал с невидимым противником, повторяя вполголоса:
— Ты так, я так! Ты колешь, я мах! раз, два, три! — шах!
Великан Кульвец-Гиппоцентаврус уставился на Раницкого и некоторое время следил за ним глазами, наконец махнул рукой и сказал:
— Дурак ты! Маши, маши, а против Кмицица на саблях тебе не устоять.
— Против него никто не устоит; ты вот попробуй!
— И со мной на пистолетах не выиграешь.
— Дукат за выстрел!
— Дукат! А цель?
Раницкий окинул глазами комнату, наконец крикнул, показывая на черепа:
— А вон между рогов! Дукат за выстрел!
— Куда? — спросил Кмициц.
— Между рогов! Два дуката! Три! Давайте пистолеты!
— Согласен! — крикнул пан Анджей. Три так три! Зенд, неси пистолеты!
Все загалдели, стали препираться; Зенд тем временем вышел в сени и через минуту вернулся с пистолетами, мешком пуль и рогом пороха.
Раницкий схватил пистолет.
— Заряжен? — спросил он.
— Заряжен!
— Три! Четыре! Пять дукатов! — орал пьяный Кмициц.
— Тише! Промажешь! Промажешь!
— Попаду! Смотрите, вот в тот череп, между рогов… Раз, два!
Все обратили внимание на могучий череп лося, висевший напротив Раницкого; тот вытянул руку. Пистолет дрожал у него в руке.
— Три! — крикнул Кмициц.
Раздался выстрел, комнату наполнил пороховой дым.
— Промазал? Промазал! Вон где дыра! — кричал Кмициц, показывая рукой на темную стену, от которой пуля отколола щепку посветлей.
— До двух раз!
— Нет! Давай мне! — кричал Кульвец.
На звуки выстрелов сбежались испуганные слуги.
— Вон! Вон! — крикнул Кмициц. — Раз! Два! Три!
Снова раздался выстрел, на этот раз посыпались обломки костей.