Это похоже на сигнал гонга, возвещающий о новом раунде.
– Послушай, Шарлотта…
– Я слушаю. – Темные глаза вопросительно взглянули на него, не ожидая, впрочем, ничего хорошего.
– Сделай милость, принеси кое‑что из моей каюты.
– Но почему не горничная…
– Это слишком личное, моя дорогая. Может быть, тебе этого не понять. Ты ведь, по мнению господина Дэвиса, еще так молода… – Ставракис улыбнулся Дэвису, как бы ожидая от него поддержки. – Там… фото, которое стоит на моем ночном столике…
– Что?!
Шарлотта вдруг резко выпрямилась в кресле, кисти ее рук конвульсивно вцепились в подлокотники, словно уже в следующую секунду она собиралась вскочить с места.
В поведении Ставракиса также произошла внезапная перемена. Его ласковый и добродушный взгляд в один миг стал холодным и твердым. Он медленно, как бы желая увести все взоры в этой комнате вслед за своим, отвернулся от обнаженных рук жены. Она, сообразив, немедленно одернула задравшиеся от резкого движения рукава, но я уже заметил полосы синяков, контрастно вырисовывавшиеся на белой коже. Они выглядели как следы от браслетов, если бы браслеты применялись в качестве орудия пытки. Это не могли быть следы от ударов или от слишком сильно сжатых пальцев. Такие знаки оставляет только веревка.
Ставракис снова усмехнулся и жестом позвал слугу. Шарлотта тут же встала и, опустив голову, вышла из салона.
Случившееся было так дико, так неестественно, что на какой‑то миг я засомневался, не приснилась ли мне вся эта сцена. Решающим доводом «против» было то, что, зная деда Артура, я никак не мог подозревать его в склонности держать в штате своей службы людей, спящих наяву.
Шарлотта возвратилась через несколько минут. В руке она несла фотографию размером восемнадцать на двадцать четыре. Не поднимая глаз, она подала ее хозяину и снова села в кресло, на этот раз проследив за тем, чтобы не взметнулись рукава.
– Господа, это моя жена, – провозгласил Ставракис, поднимаясь с кресла и предъявляя нам портрет. – Мадлен, моя первая жена… Тридцать лет совместной жизни… Вы правы, Петерсен, супружество не такая уж неприятная штука. Это Мадлен, господа…
Если бы во мне осталось хоть десять граммов чувства собственного достоинства, я бы свалил его на пол и побил ногами. Мало того, что он бесстыдно обнародовал, что на его ночном столике стоит фотография другой женщины, мало того, что она заставил Шарлотту принести эту фотографию, так в довершение всего он публично унижает ее! А эти следы от веревки! После такого господин Ставракис не стоил даже пули из карабина. Впрочем, в этот момент, я бы, пожалуй, расщедрился.
И все же я был совершенно бессилен. Он тонко балансировал на грани скандала, не давая ни одного прямого повода усомниться в его искренности. Комедия переходила в трагифарс, а отсюда уже был только шаг до подлинной драмы. Слеза, появившаяся на его щеке, заслуживала премии Оскара. Если бы я не был уверен, что все это от начала до конца ложь, я бы увидел перед собой старого печального и одинокого человека, который, забыв на секунду об окружающем мире, скорбно вглядывается в фотографию безвозвратно ушедшей любимой…
Может быть, если бы рядом не было Шарлотты, неподвижной, гордой, униженной, устремившей невидящий взгляд в огонь камина, я бы поверил Ставракису.
Но сейчас мне почему‑то совсем не хотелось ему верить, хотя я и оставался всего лишь немым и пассивным свидетелем разыгравшейся сцены.
Однако не все были столь терпеливы, как я. Мак‑Кольм вел себя гораздо честнее: почти не пытаясь скрыть свои эмоции, побледневший от злости, он встал, пробормотал какие‑то слова типа извинений и пожеланий нам приятного времяпрепровождения и вышел. Банкир последовал его примеру.
Ставракис не слишком огорчился их уходом.
Банкир последовал его примеру.
Ставракис не слишком огорчился их уходом. Мне кажется, он вообще не обратил на это внимания. Странным, дрожащим шагом он добрался до своего кресла и, буквально упав в него, уставился ничего теперь не выражающим взглядом в какую‑то точку на стене.
Он не поднял головы, даже когда в дверях появился капитан Блэйк с сообщением, что моторная лодка ждет нас.
– Что еще, Дэвис?
– Есть что‑то еще, очень важное, но я никак не могу сформулировать…
– Сформулируете утром, Дэвис. В полночь свяжитесь с дедом Артуром и попытайтесь вытянуть из него максимум информации о людях, с которыми мы имели удовольствие познакомиться на «Шангри‑Ла». Еще меня очень интересует, кто был врачом первой госпожи Ставракис. Меня вообще заинтриговала эта женщина.
Я дал Дэвису подробные инструкции, а потом попросил его, чтобы он перевел корабль и поставил его на якорь за островком. Помогать ему было бы неоправданным донкихотством, поскольку в 3.30 утра мне предстояло куда более сложное дело.
– После всего можете ложиться спать, Дэвис, и можете даже по‑настоящему выспаться, – сказал я.
Он что‑то ответил, но я не обратил внимания на его слова. Жаль. Я должен был его выслушать. Мы должны были вообще не спать в ту ночь. Поскольку любое число самых нервных и самых бессонных ночей все же лучше спокойного вечного сна.
Среда, с 5 утра до сумерек
Было темно, хоть глаз выколи. Местные жители называют такую темень «как в жилетке у дьявола». Черное небо, черные деревья и проливной дождь, корректирующий видимость до абсолютного нуля. В таких условиях возникающее на пути дерево можно увидеть, только ударившись об него, а чтобы заметить яму, необходимо прощупать всем телом очертания ее дна.
Дэвис, как мы и договорились, ровно в 3.30 разбудил меня. Потом мы пили чай (я – покрепче), готовились к моей экспедиции, а Дэвис, в качестве звукового оформления, рассказывал мне о полуночном разговоре с дедом Артуром. Командир сообщил, что вертолет будет в указанное время в указанном месте, и добавил, что, с его точки зрения, мы напрасно тратим время.
Обычно у нас с дедом Артуром возникают противоречия относительно оценки моих оперативных возможностей. На этот раз он, кажется, на все сто процентов прав.
И вот уже почти пять часов, и я близок к отчаянию. Неужели я так и не разыщу этот проклятый пляж? Никогда бы не подумал, что всего лишь пять миль лесного массива станут для меня непреодолимым препятствием.
Мне не требовалось переходить вброд горные реки. Я был избавлен от необходимости взбираться на скалы и спускаться в пропасти. Дикие джунгли, безводные пустыни, безмолвные льды – все это было далеко и неправда.
А этот островок ничем не привлек бы любителей острых ощущений. Редкий лесок, пологие склоны холмов.