Тем не менее весь остальной день я искала случая подойти к моей подруге, особенно потому, что к вечеру мне начало казаться, будто она меня избегает. Помню, что я перехватила ее на лестнице, мы вместе сошли вниз и у подножия лестницы я остановила ее, положив руку ей на плечо.
– То, что вы сказали мне нынче в полдень, я сочту заявлением, что вы никогда не знали за мальчиком ничего худого.
Миссис Гроуз откинула голову назад; на сей раз она явно и очень старательно играла какую‑то роль:
– Чтоб я никогда ничего такого не знала, нет, за это не поручусь!
Я снова заволновалась:
– Так, значит, вы знали?…
– Да, да, мисс, слава богу!
Подумав, я согласилась с чей:
– Вы хотите сказать, что если мальчик никогда?…
– Тогда это не мальчик, по‑моему!
Я обняла ее крепче.
– Вам больше правится, когда мальчики склонны проказничать? – И чтобы не отстать от нее, я живо подхватила: – И мне тоже! Но не до такой же степени, чтобы развращать других…
– Развращать? – Мое громкое слово не дошло до нее.
Я объяснила:
– Портить.
Она глядела на меня пристально, стараясь понять смысл моих слов, но они вызвали у нее неуместный и непонятный смех.
– Вы боитесь, как бы он и вас не испортил?
Она задала этот вопрос с таким чудесным, таким откровенным юмором, что и я тоже рассмеялась, не желая отставать от нее, смехом, звучавшим не слишком умно, и на время отступилась с расспросами из страха показаться смешной.
Но на следующий день, перед тем как нам подали коляску, я попыталась разведать о другом.
– А какая была та особа, что жила здесь до меня?
– Бывшая гувернантка? Она тоже была молодая и хорошенькая… почти такая же молоденькая и почти такая же хорошенькая, как вы, мисс.
– Ах, в таком случае надеюсь, что ее молодость и красота помогли ей! – помню, нечаянно вырвалось у меня. – Кажется, он любит нас молодыми и красивыми!
– Ох, так оно и было, – подтвердила миссис Гроуз. – Вот за это он всех и любил! – Но, едва договорив, она тут же спохватилась: – Я хочу сказать, мисс, что это у него, у милорда, такая привычка.
Я поразилась.
– А о ком же вы говорили сначала?
Ее взгляд не выразил ничего, но она покраснела.
– Да о нем же.
– О милорде?
– А о ком же еще?
Ничего другого тут не могло быть, и в следующую минуту впечатление, будто она нечаянно проговорилась и сказала больше, чем хотела, прошло; я только спросила о том, что мне хотелось узнать:
– А она замечала за мальчиком что‑нибудь?…
– Что‑нибудь дурное? Она мне никогда ничего не говорила.
Я почувствовала угрызения совести, но преодолела их.
– Была она заботлива… внимательна?
Миссис Гроуз задумалась, словно ей хотелось ответить добросовестно.
– В некоторых отношениях – да.
– Но не во всем?
Она опять задумалась.
– Что же вам сказать, мисс, – ее больше нет. Сплетничать я не буду.
– Я очень хорошо понимаю вас, – поспешила я ответить, но через минуту решила продолжать вопреки этой оговорке:
– Она здесь и умерла?
– Нет… она уехала.
Не знаю, что именно в краткости ответов миссис Гроуз показалось мне двусмысленным.
– Уехала умирать?
Миссис Гроуз глядела в окно, но мне казалось, что я все же вправе узнать, какого поведения ожидают от молодой особы, служащей в усадьбе Блай.
– Вы хотите сказать, что она захворала и уехала домой?
– У нас в доме она не хворала, ничего такого не было заметно.
– Вы хотите сказать, что она захворала и уехала домой?
– У нас в доме она не хворала, ничего такого не было заметно. Она уехала в конце года домой отдохнуть ненадолго, и сама так говорила, и уж, конечно, имела право отдохнуть, прослужив столько времени. У нас была тогда одна молодая женщина – бывшая нянька, которая осталась жить здесь, – хорошая, ловкая девушка, – и на это время мы ее приставили к детям. А наша мисс больше не вернулась, и, как раз когда мы ее поджидали, я узнала от милорда, что она умерла.
Я задумалась над ее словами.
– Но от чего же?
– Он мне не сказал! Извините, мисс, мне надо идти работать.
Она улыбнулась на такую претензию – будто бы я первая открыла его обаяние.
– Я только и делаю, что гляжу на него. Ну, что же вы теперь ответите, мисс? – тут же прибавила она.
– На это письмо? – Я уже решилась. – Ничего не отвечу.
– А его дяде?
Я упорствовала:
– И дяде ничего.
– А самому мальчику?
Я ее удивила:
– И мальчику ничего не скажу.
Она решительно утерла губы фартуком.
– Тогда я буду стоять за вас. Вдвоем с вами мы выдержим.
– Вдвоем мы с вами выдержим! – горячо откликнулась я, подавая руку миссис Гроуз, как бы для того, чтобы скрепить нашу клятву.
С минуту она держала мою руку в своей, потом еще раз утерлась фартуком.
– Вы не обидитесь, мисс, если я себе позволю…
– Поцеловать меня? Нет, не обижусь.
Я поцеловала эту добрую женщину, и, когда мы обнялись как сестры, я почувствовала себя еще более разгневанной и еще более твердой в своем решении,
Так, во всяком случае, было в то время – время до того полное событий, что теперь, когда я вспоминаю, как стремительно оно уходило, мне становится понятно, сколько надобно искусства, чтобы отчетливо изложить нарастающий ход событий. На что я оглядываюсь с изумлением, так это на ту ситуацию, с которой я мирилась. Я приняла решение довести дело до конца совместно с моей компаньонкой и, по‑видимому, оказалась во власти каких‑то чар, воображая, что преодолеть все, даже очень отдаленно связанное с этим непосильным подвигом, будет не слишком трудно.