— План превосходный, однако практически неосуществимый. У меня нет времени редактировать издание, и я вряд ли доверю эту задачу кому‑нибудь другому.
— Я был почти такого же мнения, сэр, — согласился мистер Ласселлз, — пока не подумал о Портишеде.
— Портишед? Что еще за Портишед?
— Видите ли, когда‑то он был волшебником‑теоретиком, но…
— Волшебником‑теоретиком? — взволнованно перебил мистер Норрелл. — Вы же знаете мое мнение по этому вопросу!
— Да, но вы не дослушали, — продолжил Ласселлз, — его восхищение вами столь велико, сэр, что, прослышав, что вы не одобряете волшебников‑теоретиков, он немедленно забросил свои занятия.
— Вот как? — несколько успокоившись, спросил мистер Норрелл.
— Он опубликовал пару книг, точнее не помню — вроде бы историю магии шестнадцатого века для детей или что‑то в этом роде[25]. Я полагаю, что вы вполне можете доверить редактирование лорду Портишеду, сэр. Он никогда не опубликует ничего, что могло бы заслужить ваше неодобрение. Лорд Портишед известен как один из самых достойных людей в королевстве. И я совершенно уверен, что его главным желанием будет вам угодить[26].
С некоторой неохотой мистер Норрелл согласился принять лорда Портишеда, и мистер Дролайт написал письмо, приглашающее его светлость на Ганновер‑сквер.
Лорду Портишеду к тому времени исполнилось тридцать восемь. Он был высок и худощав, с длинными руками и ногами. Обычно лорд Портишед носил сюртук и панталоны неярких цветов. Душау его светлости была нежная, и все вокруг заставляло его испытывать неловкость. Лорд Портишед стеснялся своего высокого роста, своего статуса первого волшебника‑теоретика (будучи человеком весьма проницательным, его светлость понимал, что это не может нравиться мистеру Норреллу). Будущая встреча с такими утонченными джентльменами, как Дролайт и Ласселлз, заставила лорда Портишеда пасть духом, а что уж и говорить о встрече с мистером Норреллом — его кумиром и героем! Все это чрезвычайно возбудило благородного лорда, и от волнения он начал раскачиваться из стороны в сторону, что, учитывая его рост и неяркий костюм, придавало лорду Портишеду сходство с серебристой березой на сильном ветру.
Несмотря на нервозность, лорду Портишеду удалось‑таки выразить, как он польщен приглашением мистера Норрелла, который, в свою очередь, был так приятно удивлен тем необыкновенным уважением, которое питал к нему волшебник‑теоретик что милостиво позволил его светлости снова заняться изучением магии.
Разумеется, лорд Портишед остался весьма доволен, но когда он услыхал, что ему будет позволено сидеть в уголке гостиной на Ганновер‑сквер, впитывая суждения мистера Норрелла о современной магии, и заниматься редактированием (под руководством мистера Норрелла) нового периодического издания мистера Меррея, счастье его перешло все границы.
Новый журнал назвали «Друзья английской магии» — выражение, позаимствованное из письма мистера Сегундуса в газету «Таймс» прошлой весной. Удивительно, но в журнале не было произведений самого мистера Норрелла, который обнаружил, что совершенно не способен дописать до конца ни одной статьи — его никогда не устраивало написанное. Чародей никак не мог решить, сказал ли он слишком много или, напротив, слишком мало[27].
В первых выпусках серьезный исследователь магии не найдет ничего, заслуживающего внимания. Занятны разве статьи, в которых Портишед от имени мистера Норрелла нападает на его врагов: джентльменов‑чародеев, леди‑чародеек, уличных чародеев, бродячих чародеев, чародеев, предсказывающих судьбу детям, Ученое общество Йоркских чародеев, Ученое общество манчестерских чародеев, ученых чародеев как таковых, а также всех прочих чародеев без разбору.
13
Чародей с Треднидл‑стрит
Декабрь 1807
Самым известным уличным чародеем в Лондоне был, несомненно, Винкулюс. Его будка стояла перед церковью святого Христофора на Бирже, прямо напротив Английского банка, и нельзя было с уверенностью сказать, кто из них — банк или Винкулюс — более знаменит.
Происхождение его славы, причем славы весьма сомнительного свойства, не поддавалось объяснению. Винкулюс ничем не отличался от прочих шарлатанов с прилизанной шевелюрой, восседающих за желтой занавеской. Заклинания его не работали, предсказания не хотели сбываться, а мистические экстазы были ложью от начала до конца.
Много лет Винкулюс состоял в особых доверительных отношениях с Духом Реки Темзы. Впадая в транс, Винкулюс задавал Духу вопросы, на которые отвечал голос реки, раздающийся изо рта чародея — голос глубокий, водянистый и завывающий. Зимой 1805 года одна женщина попросила Дух Реки найти ее сбежавшего мужа. В ответ Дух разразился пространной и весьма неожиданной речью, и вокруг будки начала собираться толпа любопытных. Находились такие, кто свято верил в способности инкулюса, хотя некоторые просто смеялись над чародеем и его простодушной клиенткой. Один из шутников (весьма находчивый малый) задумал поджечь башмаки Винкулюса, пока тот завывал голосом Духа. Чародей тут же вышел из транса: с воплем он вскочил на ноги и попытался одновременно сбросить башмаки и потушить огонь. При этом Винкулюс тряс головой, и вдруг толпа, донельзя обрадованная зрелищем, заметила, как у него изо рта что‑то выпало. Двое зевак подобрали предмет и принялись рассматривать: предмет оказался маленькой металлической штуковиной, не более дюйма с половиной в длину — своего рода губная гармоника, с помощью которой Винкулюс изображал голос Духа Реки Темзы.
Несмотря на публичное унижение, Винкулюсу удалось сохранить некоторый авторитет и не утратить природного достоинства, которое отличало его от прочих уличных чародеев Лондона. Друзья и почитатели мистера Норрелла без конца убеждали чародея с Ганновер‑сквер нанести визит чародею уличному и недоумевали, почему тот неизменно отказывается.
Однажды в конце декабря, когда грозовые тучи рисовали альпийские пейзажи над Лондоном, ветер свирепствовал в небесах, заставляя город то покрываться мглой, то сиять под лучами зимнего солнца, а дождь то и дело барабанил в оконное стекло, мистер Норрелл с удобством расположился перед камином в своей библиотеке. Перед ним стоял чайный столик со всяческими вкусностями, а в руках волшебник держал «Язык птиц» Томаса Ланчестера. Мистер Норрелл не спеша переворачивал страницы, разыскивая любимые места, как вдруг с ужасом услыхал громкий и презрительный голос.
— Чародей! С чего это ты решил, что всех поразил своими деяниями?
Мистер Норрелл поднял голову от книги и с изумлением заметил, что в комнате находится кто‑то чужой — человек, совершенно ему незнакомый, худой, оборванный, нахохлившийся, словно ястреб. Лицо незнакомца имело оттенок прокисшего трехдневного молока, волосы напоминали о закопченном углем и золой лондонском небе, а одежду словно вытащили из грязной и затхлой речной воды. Тем не менее, в отличие от мистера Норрелла, грязный с головы до ног пришелец вполне мог служить воплощением расхожего представления о чародее. Держался он с достоинством, а в яростных серых глазах застыло высокомерие.
— Ну, да, еще бы! — продолжил незнакомец, злобно уставившись на мистера Норрелла. — Считаешь себя лучше всех! Так знай же чародей — твой приход был предсказан. Я ждал тебя целых двадцать лет! Где ты прятался до сих пор?
Мистер Норрелл с открытым ртом смотрел на обвинителя. Волшебнику показалось, что незнакомец проник в его душу и вытащил на свет все скрытые мысли. С тех пор, как мистер Норрелл приехал в столицу, он переживал, что уже давно готов был трудиться на благо английской магии, что французов давно можно было посрамить, а магия еще много лет назад могла бы занять подобающее ей высокое положение в обществе.