И этот мир сделал ее такой.
Она использовала свое положение, чтобы защищать индийцев от худших последствий нашествия западной цивилизации, но у женщин мало власти, помимо данных Богом красоты, обаяния и ума.
И вот теперь облеченные властью прислали из Лондона лорда Гриффита, пушку самого крупного калибра из своего арсенала.
Что не сулило ничего хорошего.
Значит, грядет нечто неприятное, и Джорджи намеревалась выведать, что именно. Она слышала сплетни об очередной войне против княжества Маратха, но молилась, чтобы это было не так, особенно еще и потому, что двое ее братьев так и рвались в бой. И еще это тревожное письмо от Мины…
Недавно одна из ее индийских подруг детства, принадлежавшая к высшей касте, дорогая прелестная Мина, стала женой Джохара, махараджи Джанпура. Красавец и храбрец, воин и поэт, князь Джохар правил одним из наиболее крупных и могущественных индийских княжеств в северной и центральной Индии. Его царственные предки были среди основателей княжества Маратха, появившегося в результате союза шести могущественных раджей, владевших территориями вокруг Бомбея и девственными лесами плато Декан.
Связанные многолетним союзническим договором взаимной обороны против врагов, князья Маратха, происходившие из касты воинов, впервые объединились сотни лет назад, чтобы противостоять завоевателям Моголам — буре, налетевшей из Афганистана, чтобы покорить Индию.
И по сей день они защищали свой суверенитет от британцев. За пятьдесят лет разразилось уже две войны между англичанами и властителями Маратхи, но пока что, вот уже десять лет, царил худой мир. Однако многие считали, что очередная война — всего лишь вопрос времени.
Джорджи тоже обуревала тревога. Она ненавидела насилие, и ей было не по себе при мысли о падении такого справедливого правителя, как князь Джохар. Так много гордых индийских княжеств пало жертвой британских махинаций! Многих погубили войны, других — унизительные договоры: Хайдерабад, Майсур и даже воинственные раджпуты на севере. Только Маратха оставалась совершенно свободной и независимой.
Но, возможно, ненадолго.
Если начнется война и махараджа-воин будет убит в бою, все его тридцать жен, включая дорогую Мину, не говоря уже о сотнях наложниц, будут сожжены на погребальном костре, как едва не сожгли сегодня Лакшми.
При этой жуткой мысли Джорджи содрогнулась, и лорд Гриффит чуть сильнее прижал ее к себе.
— Вам плохо? — пробормотал он. Как нежны его прикосновения!
Голова еще слегка кружилась, но Джорджи умудрилась ею качнуть.
— Нет, благодарю вас, — выдавила она, снова напомнив себе, что, какие бы интриги тут ни плелись, этот человек находится в самом их центре.
Она намеревалась выведать у гостя, что происходит: разумеется, не прямо, а обиняками. В конце концов, она «всего лишь женщина». Лорд Гриффит никогда не поделится с ней правительственными секретами, да она и не имеет права спрашивать. Так что лучше всего не возбуждать в нем подозрений. Если пустить в ход женские хитрости, держать открытыми уши и глаза, очаровать его, заставить забыть об осторожности, скоро у нее будет необходимая информация.
Отныне она намерена следить за ним, как ястреб — за цыпленком.
И как бы ни хотелось верить кристально прозрачной репутации лорда Гриффита, не настолько она наивна. Вряд ли стоит надеяться, что великолепный маркиз чем-то отличается от остальных алчных европейцев, веками грабивших Индию.
Если его мотивы искренни и честны, если он действительно приехал, чтобы остановить войну, и достоин доверия, значит, она сделает все, чтобы ему помочь.
Но если окажется, что он такой же, как все остальные, продажный и жестокий, и что его истинная цель — обогащение, либо собственное, либо Ост-Индской компании и Короны, значит, она попробует постоять за своих друзей из Маратхи и найдет способ действовать против него. Тем более что он станет ее гостем, и это поможет ей не спускать с него глаз. Поэтому она и послала ему записку с приглашением остановиться в ее доме. Это даст ей достаточно времени, чтобы понаблюдать за ним, узнать получше и определить, какова его истинная натура.
Вскоре они свернули на широкую красивую улицу, известную как Чоуринги, калькуттский синоним Парк-лейн. Проезжая мимо ряда величественных особняков, где в роскоши и покое проживали богатейшие английские семьи, Джорджи низко нагнула голову, втайне радуясь, что догадалась надеть восточные одежды и скрыть вуалью лицо от любопытных соседей.
Правда, большинство из них, возможно, еще спят, тем более что ночью были на балу, но вряд ли следует рисковать. Не стоит, подобно покойной внучатой тетке, становиться героиней скандала, ибо в этом случае она никому уже не сумеет помочь.
Когда они приблизились к ее дому, Джорджиана дала лорду Гриффиту знак остановиться.
— Вот мы и прибыли.
Йен натянул поводья перед самым причудливым домом во всем квартале. Здание напоминало белоснежную восточную фантазию: экзотическое сооружение, увенчанное бирюзовым куполом-луковицей, с четырьмя забавными башенками-минаретами по углам. Оно словно плыло перед Йеном, как сон безумного поэта о Кубла-Хане, мерцающая иллюзия, сверкающая белизной на лазурном небе.
Йен моргнул, словно ожидая, что видение исчезнет.
Но оно не исчезло.
Только возникло то же странное ощущение, что и на рынке пряностей. Ощущение, что он очарован, потрясен, заворожен, а может, и обольщен этой чужой землей.
Спрыгнув с лошади, он автоматически повернулся, чтобы помочь Джорджиане. И когда она оперлась о его плечи, осторожно сжал ее талию и поставил на ноги. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Сиявшие поверх вуали сапфировые глаза манили его с гипнотической силой. Эти кобальтово-синие глаза ярко выделялись на белоснежной коже и оттенялись полночно-черными волосами, собранными в тугой узел.
Йен ошеломленно уставился на нее. Желание ударило его с силой ядра, выпущенного из пушки, и пробило все бастионы его безупречного рыцарства.
— Спасибо, — хрипловато прошептала Джорджиана.
Неожиданно вспомнив, как зол на нее, Йен молча показал на дорожку к дому. Джорджиана на миг оцепенела, а затем опустила глаза и шагнула вперед.
Когда навстречу поспешил затянутый в ливрею грум-индиец, она приказала ему прогулять кобылу, чтобы дать ей остыть, прежде чем поставить в стойло.
— Да, мэмсахиб, — поклонился конюх.
Джорджиана бросила на Йена очередной недоверчивый взгляд и жестом пригласила следовать за ней. Он невольно залюбовался ее грациозной походкой. Она приподняла подол ниспадавшего до земли шелкового сари и шагала в волшебном звоне колокольчиков.
Йен наблюдал за ней сквозь полуопущенные ресницы, чувствуя себя кем-то вроде Одиссея, покорно идущего в пещеру Цирцеи.
Многие древние поэты считали, что вожделеть волшебницу — великая дерзость, и, возможно, поделом ему будет, если она обратит его в тритона.
Но он все равно пошел за ней.
И уже у самого входа бросил последний настороженный взгляд через плечо. Если повезет, его поспешное исчезновение с рынка собьет со следа того, кто шпионил за ним.
Прищурившись от солнца, Йен оглядел раскинувшийся на другой стороне улицы парк Майдан и площадь для парадов вокруг форта Уильям.
Туманная дымка смягчила резкие углы мрачной восьмиугольной твердыни. Стараясь запомнить все подробности, Йен тем не менее не увидел никого подозрительного. И, слава Богу, похоже, родственники усопшего тоже их не преследуют.
Он переступил порог. В доме царила суматоха, вызванная появлением индианки.
Тем временем слуги всех возрастов беспорядочно метались взад-вперед, встревоженные таким поворотом событий. Стоило хозяйке появиться в дверях, как они окружили ее и подняли оглушительный гвалт. Обмен репликами на бенгальском был таким молниеносно-быстрым, что Йен не успевал ничего понять.
Он выждал минуту-другую, но ни отец, ни братья Джорджианы не появлялись. Тогда Йен взял дело в собственные стараясь сделать все, чтобы разъяренная толпа не проникла в дом.
Прежде всего он запер входную дверь. Затем методично обошел все комнаты первого этажа, закрывая все окна и двери. И с удивлением заметил, что обстановка ничем не отличается от интерьера любого богатого лондонского дома. Единственным отличием были пышные тропические пальмы, растущие в огромных керамических урнах.
Когда все двери и окна были заперты, Йен, убедившись, что все предосторожности приняты, вернулся в холл. Джорджиана как раз заканчивала переговоры со своим всполошенным штатом слуг.
Обернувшись, она взглянула на него с легким удивлением, словно гадала, куда он уходил.
Йен, не сводя глаз с ее лица, подошел к ней, взял под локоть и осторожно подвел к ближайшему креслу.
— Как ваши легкие?
— Спасибо… уже гораздо лучше.
— Вы бледны. Прошу вас, сядьте. Позвольте послать за доктором…
— Не стоит, милорд. Все обойдется, — перебила она. — Худшее уже позади. Кроме того… у меня есть… другие средства.
Йен нахмурился и сложил руки на груди.
— Прекрасно. Идите и примите лекарство. Я подожду.
Боже, что за наглец! Ведет себя как хозяин! Впрочем, он желает добра.
— Это… э-э… не порошок и не отвар.
Йен скептически усмехнулся.
Джорджиана мгновенно распознала пронизывающий взгляд мужчины, недовольного женскими недомолвками, и вздохнула.
— Хорошо, если вам так интересно знать, это дыхательные упражнения, которым меня научили в детстве. И физические тоже. Они помогут легким.
— Понятно.
Его взгляд стал еще пристальнее. Похоже, она не совсем его убедила.
— Это называется йога, — пробормотала она. — Единственное, что облегчает болезнь.
— Да, я слышал об этом, — медленно кивнул он, изучая ее с настороженным интересом. — Древнее искусство, не так ли?
— Совершенно верно. И, что важнее всего, оно действует, — ответила она, удивленная тем, что не услышала в его голосе и нотки осуждения. Она не любила говорить на эту тему со своими английскими знакомыми, большинство из которых считали йогу крайне неприличным занятием.
Но все, на что оказались способны британские доктора, так это обескровливать ее жуткими пиявками и пичкать настойкой опия, от которой картины в ее спальне оживали, а потолок сжимался. Пойди она по этому пути, давно бы превратилась в наркоманку и инвалида.
К счастью, много лет назад се любимая айя, то есть няня-индианка, Пурнима, совершенно отчаявшаяся из-за болезни своей маленькой подопечной, послала за родственником, мастером йоги. Он стал наставником Джорджи и показал необходимые асаны.
Именно мудрая Пурнима заметила, что приступы Джорджи происходят, только когда ее покидают любимые люди. Болезнь приняла серьезный оборот после смерти матери и ухудшалась каждый раз, когда отец уезжал по делам, а братья — в пансион.
Малышка горько плакала и всхлипывала, пока горло не перехватывало и в легкие переставал поступать воздух. В такие минуты ей казалось, что она умирает.
Она научилась справляться с одиночеством, окружая себя таким количеством компаньонов, что, даже если кто-то покидал ее, на его место находилась дюжина других: англичан или темнокожих, женщин или мужчин.
К этому времени Джорджиана знала почти всех как в Калькутте, так и в Бомбее, где у семьи был второй дом. Но она никогда не встречала таких людей, как лорд Гриффит. Какой загадочный человек! И лицо непроницаемое — вернее, замкнутое. Никак не догадаться, о чем он думает! Зеленые глаза полны тайны, хотя в глубине вроде бы мелькнула тщательно скрываемая боль.