— Жюль, пойми, нельзя так обращаться со своей подопечной.
— Я буду обращаться с ней так, как она того заслуживает. — Его голос дрожал от гнева. — Я никогда не пойду у нее на поводу. Видит Бог, я добьюсь ее уважения.
Онорина покачала головой: мол, он рискует потерять ее доверие, но, бросив на нее еще один мрачный взгляд, Жюль пошел к лестнице. Решив, что Вивиан лучше не беспокоить, Онорина поднялась к себе, чтобы все обдумать. Конфликт в Мирандоле можно разрешить единственным путем — уехать с племянницей в Париж. Невозможно продолжать наблюдать подобные сцены. Онорина считала, что Жюль виноват не меньше, чем Вивиан, и надеялась, что у него хватит ума догадаться об этом. Она разочаровалась в них обоих. Ни тепла, ни спокойствия, которых она так жаждала, в Мирандоле не было. Была атмосфера вражды — и это и раздражало, и беспокоило Онорину.
Вивиан поднялась на высокий холм и посмотрела вниз на Мирандолу. За березовой рощей над длинным полем поднимался дым — сжигали жнивье, и она слышала крики и смех работников, которые следили за кострами. Дым струился среди тополей, росших у реки, где коровы щипали сочную траву. Наверху холма было жарко, и тень под зелеными деревьями у берега реки сейчас манила ее точно так же, как и в детские годы. Еще маленькой она думала, что весь мир должен быть раем, если он похож на Мирандолу.
Теперь опекун превратил этот рай в ад. Если она сидела в библиотеке и дядя входил туда, он давал ей почувствовать, что она мешает ему заниматься столь большим делом, как управление имением. Она вспомнила, что во время первой встречи он назвал ее невоспитанной провинциалкой. Если она играла на фортепиано и Жюль оказывался поблизости, она тут же вставала и уходила. Нигде в своем собственном доме она не находила покоя и счастья.
А теперь еще и тетя встала на его сторону. Сначала Вивиан сносила замечания Онорины по поводу своей прически, одежды или манер. Она понимала, что после смерти матери отец избаловал ее, и поэтому была готова признать, что ее манерам стоит придать немного парижского блеска, тем более что Онорина всегда благожелательно делала свои строгие замечания. Но вот тетя поддержала Жюля в случае с Виктором, и когда Вивиан пыталась доказать ей, что он может использовать семейные деньги в своих целях, та неодобрительно встречала каждое ее слово или меняла тему разговора. Удивительно, как женщина, обладавшая сильным характером, готова пренебрегать столь многим ради сохранения спокойствия в доме. Слишком поздно, слишком поздно! Вивиан никогда не будет чувствовать себя уютно рядом с дядей, он презирал ее, и в своем неприятии друг друга они зашли так далеко, что вряд ли уже удастся что-либо поправить.
Оглядываясь назад, девушка тосковала по своей старой, полной радостей жизни в Мирандоле. Ей было обидно, что все время приходится конфликтовать с дядей, ибо она впервые в своей жизни вызывала такую неприязнь у другого человека. Пора на время отказаться от борьбы и покинуть этот дом. Истосковавшись по дружелюбным лицам, Вивиан написала Луизе и просила подругу сделать так, чтобы ее пригласили в Париж. Она даже пыталась большую часть времени быть послушной Онорине, чтобы тетя могла рекомендовать ее своим друзьям как приятную гостью.
Спускаясь с холма к шато, Вивиан заметила, что у бокового въезда стоит вереница повозок и по мостику через ров несут большие коробки. Сгорая от любопытства, она пустила свою кобылу рысью, но тут вспомнила, что, скорее всего, это привезли остальные вещи дяди…
Сидя в тот злополучный день в библиотеке, девушка внимательно читала отчеты по имению, плакала от злости и разочарования. Она не очень разбиралась в столбиках цифр, но зато увидела данные, внесенные рукой нового управляющего, — те показывали больше денежных поступлений от недавних продаж зерновых. Затем она наткнулась на копию письма, посланного дядей неделю назад, когда Жан Любен еще находился в Лонфере. Новый управляющий сделал эту копию для отчетности и в углу поставил дату.
Письмо озадачило ее. Оно было написано в обычной для Жюля манере, и трудно было решить, правдивы ли содержащиеся в письме обвинения, или же это просто угрозы так называемого джентльмена беззащитному человеку. Любен никак не мог найти нового места без рекомендации, ибо дядя отказал ему в таковой.
Это письмо настолько смутило Вивиан, что она переписала его, собираясь послать копию Виктору и узнать его мнение. В своих объяснениях ей пришлось соблюсти объективность и упомянуть, что перед ужином того вечера, когда произошла ссора, дядя попросил у нее прощения за то, что вышел из себя. Вивиан тоже была готова извиниться, ибо он старался быть вежливым, но стоило ей только заговорить о Жане Любене, как он закрыл глаза и умолял ее больше не упоминать этого имени. И оба пошли на ужин недовольные друг другом.
«Месье,
мне стало известно, что, оставив должность управляющего Мирандолой, вы пожаловались ряду местных торговцев на то, будто вас уволили несправедливо. Те, кто за последние три года покупал у вас зерно, предлагаемое вами в частном порядке за выгодные цены, и платил вам требуемые комиссионные, не удивятся тому, что вас уволили из этого имения, ибо правильно поймут, что ваши сделки стали известны владельцу. Однако другие могут обмануться утверждениями о том, что по отношению к вам была совершена несправедливость. Если вы будете и впредь настаивать на подобных утверждениях, я посчитаю своим долгом предать гласности ваши проделки. Я не сделал этого лишь по той причине, что у меня нет желания рекламировать снисходительность вашего покойного хозяина, а также говорить о неопытности моей племянницы, которую вы столь подло обманывали. Однако, если обстоятельства вынудят меня так поступить, я предам все это гласности, так что держите язык за зубами или же вам придется поплатиться».
В конюшне Вивиан выяснила, что из повозок действительно выгружают имущество ее дяди.
— Мадемуазель, вы не поверите, сколько там коробок с книгами. Извозчики не перестают жаловаться, ведь книги тяжелее всего, — сказал конюх.
— Книги? Подумать только!
— Да, хотя мне кажется, что среди его имущества найдется что добавить и в оружейную комнату.
Вивиан поспешила в шато и сразу направилась в кладовую.
Дядя был там. Держа в руках ломик, он скорее кивнул, чем поклонился, когда заметил ее, и тут же принялся открывать ящик, сбрасывая расщепленные доски на пол. Запустив руку в деревянную стружку, он вытащил два длинных отполированных куска дерева, украшенных растрепанными перьями.
— А, вот они где!
— Это индейские луки? — догадалась девушка.
— Да, из Дакоты.
— В других ящиках тоже луки?
— Нет. Вон там, в длинном, плоском ящике — ружья. В остальных книги и картины, только я не могу точно сказать, в каком из них что.
Один из извозчиков принес последние коробки, после чего граф отправил всех на кухню перекусить.
— Кажется, в этом ящике картины.
Вивиан стояла в стороне и наблюдала, как Жюль снимает крышку, на этот раз более осторожно, затем сметает стружку с большого предмета, который занимал почти все пространство. Увлеченный своим занятием, он снял обертку из тонкой клеенки и подбивку. Если это картина из Канады, то он вот-вот откроет реликвию своих путешествий, битв, прошлого. Ей было интересно узнать, что же он привез домой.
Когда дядя приставил картину к стене, Вивиан замерла. Это был пейзаж невероятной красоты — огромная расщелина между скалами открывала высокий водопад, устремившийся в ущелье, а дальше простиралась залитая солнцем долина, покрытая деревьями и исчезавшая в голубой дымке за горизонтом. На картине не было ни путешественников, ни живописных индейцев, а лишь цветущая земля, испещренная золотистыми бликами лета.
— Вот это да!
Оба долго смотрели на картину. Если не считать первого восторга, выраженного сдавленным голосом, Вивиан больше ничего не могла сказать. Казалось, сама картина говорит таинственным голосом, доносившим до нее, будто свежий горный воздух, слова на языке, который ей никогда не понять.
— Вам знакомо это место?
— Да, я мог бы показать его на карте.
— А художника вы знаете?
— Нет. Я купил эту картину у одного торговца. Много лет назад.
Жюль отвернулся и начал открывать следующий ящик. Тот был полон книг. Он сел боком на ящик, вытянув ногу, перелистал несколько страниц с позолоченным обрезом и начал читать. Дядя вел себя точно так, как и она, когда получала из Парижа книгу: с радостью устраивала паузу посреди любого занятия и наслаждалась несколькими строчками, волнующим абзацем новой книги. Только эти книги явно были его старыми друзьями.
— Куда вы их поставите? — Он не ответил, но на сей раз Вивиан не обиделась, поняв, что дядя не расслышал ее. Пробежав опытным взглядом по квадратным ящикам, она кивнула: — Около двухсот. Место им легко найдется. Я знаю, их можно поставить в библиотеке — в том месте, где я уже не один год собираюсь сделать полки. Я поговорю с Муленом.
Вивиан отправилась отдать указания плотнику, а вернувшись, стала помогать дяде разбирать вещи. Книги были вынуты, вытерты, затем их отнесли в библиотеку, предварительно расстелив на паркетном полу большие куски ткани. Она добровольно вызвалась разворачивать остальные картины, и он с улыбкой согласился, а сам стал заниматься оружием — американским и европейским, которое должны поместить на стенах оружейной комнаты.
Сняв с очередной картины обертку, Вивиан ставила ее к стене и любовалась. Скоро полотна заняли все стены комнаты, и девушка диву давалась, что дядя собрал столько картин, в то время как у него самого много лет не было постоянного жилья.
Наклонив голову, Вивиан рассматривала одну из маленьких картин — это был пейзаж явно с той самой местности, что и на первой большой картине, но на этот раз здесь присутствовали индейцы. Сцена была мирной: возвращается группа охотников, собаки нетерпеливо бегают вокруг вигвамов, женщины выглядывают из них, у горной реки бегают голенькие дети. Лица, одежда и позы индейцев были любовно нарисованы торопливыми, живыми мазками.
— Вот эта мне нравится больше всех, — сказала Вивиан. — Можно подумать, что ее нарисовал один из изображенных на ней людей. Чувствуется, что художник вложил в нее всю свою любовь.
Жюль поднял голову:
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это индейцы племени чероки, однако художник не из этого племени. Я встретился с ним и тут же купил эту картину. Бог знает, куда он исчез, иначе я купил бы у него и другие.
Они трудились вместе больше часа, и Вивиан сожалела, что такое согласие с дядей вряд ли продлится долго.
Следующим утром Жюль проснулся с двумя идеями в голове, ибо это был день рождения мадемуазель де Шерси. Многие знакомые ему семейства если и признавали, то лишь дни святых; но они жили в имении Мирандола, где Шерси придерживались твердой традиции — наилучшим образом использовать малейший повод для празднества. Ему с самого утра удалось посовещаться с Онориной, а затем позавтракать вместе с обеими дамами. Обычно он избегал столь сомнительного удовольствия, но сегодня поступил так, чтобы понаблюдать за своей подопечной.
Когда Вивиан села за стол, Жюль с удовлетворением отметил, что она смущена, но явно довольна и встретила его взгляд с искоркой благодарности в глазах. Он встал, поклонился, но, прежде чем успел поздравить племянницу, она сказала: