– Льювеллин! – громко позвал Филипп.
Не получив ответа, Филипп оглянулся: Льювеллин и Микаэль, нагнувшись над мертвыми разбойниками, со знанием дела шарили руками по грязным обноскам в поисках денег и драгоценностей.
– Оставь их, Льювеллин, – строго сказал Филипп. – И принеси мне мех с вином – нет, с водой – с моей лошади. Этот парень еще жив.
Льювеллин неохотно оторвался от своего занятия и поплелся к лошади юноши, а в это время Филипп оттащил человека, находящегося все еще без сознания, к скалам и положил его голову на подходящий камень.
Филипп подумал, что разумнее будет напоить человека простой водой. Конечно, он знал, что далеко не все иноверцы, следуя запретам своей религии, отказывались от вина, но этот был из благородных.
Пока не пришел Льювеллин, Филипп отер со лба турка сочащуюся струйку крови, раздумывая над тем, что могло привести этого человека так близко к побережью. Еще несколько лет назад в появлении иноверца в этих краях не было ничего необычного: во время перемирия христиане и турки свободно разъезжали по территории друг друга, и многие сельджуки даже нередко гостили в Бланш-Гарде по приглашению сира Хьюго. Но с тех пор, как Саладин, начав с завоевания Египта [17] , в основном объединил разобщенные государства турок в одно, иноверцев на христианской территории можно было встретить очень редко, а в юго-западном Иерусалиме, где расплывчатая и неопределенная граница Святой земли отделяла королевство от бескрайних просторов пустыни, тянущейся до дельты Нила, – еще реже.
Льювеллин принес мех с водой, и Филипп плеснул прохладной влагой в лицо турка, а потом, кончиком кинжала раздвинув зубы, попробовал влить несколько капель ему в рот. Кажется, это средство новоиспеченного лекаря произвело некоторый эффект: веки слегка дрогнули, человек открыл глаза.
– Вы в безопасности, – сказал Филипп на хорошем арабском языке. – Мы друзья. Вам лучше выпить это. У вас на голове большая рана.
Турок кивнул. Уцепившись рукой за плечо Филиппа, он сел и сделал глоток воды. Филипп в это время с интересом рассматривал его: высокий изгиб бровей под линией шелкового тюрбана, тонкий нос с горбинкой, аккуратная бородка, подстриженная клином, длинные красивые и холеные пальцы, сжимающие мех с водой.
Турок вздохнул и поднял веки. Щеки его снова порозовели, в глазах появился блеск. Он улыбнулся.
– Я отплачу тебе добром за это питье, если будет на то воля Аллаха, – заговорил иноверец, в то время как его темно-карие глаза все еще настороженно осматривали поляну: трупы двух воров и неподвижное тело слуги. – Моей жизнью я обязан тебе, франк, – продолжил он. – Я – Юсуф аль-Хафиз. Мой отец – эмир Усамах ибн-Менкидж [18] , друг великого султана Саладина.
Филипп, никогда особенно не сдерживавший своих чувств, протянул руку: ему определенно нравился этот турок.
– О, не стоит меня благодарить, князь Юсуф, – воскликнул Филипп, как всегда быстро выговаривая иноязычные слова, будто боясь, что ему не удастся закончить фразу. – Я Филипп д'Юбиньи. Отец мой – доблестный рыцарь, барон Хьюго д'Юбиньи, владелец замка Бланш-Гарде, имеет честь состоять при дворе его величества короля Иерусалимского. Лучше позвольте полюбопытствовать: вам уже лучше?
Юсуф аль-Хафиз поднялся, слегка покачиваясь и одной рукой держась за свой лоб.
– Вам стоит отправиться с нами в Бланш-Гарде, – предложил Филипп. – Это всего в нескольких милях отсюда, и мой отец с радостью окажет вам прием до тех пор, пока вы не будете в состоянии продолжать свой путь.
Несмотря на сильную боль в голове, турок учтиво поклонился.
– Почту за честь, мессир Филипп, – ответил он, раздвигая в дружеской улыбке полные яркие губы.
– О, я пока еще не рыцарь! – воскликнул в смущении Филипп. – Только оруженосец.
– Уверен, что вы достойны посвящения в рыцари и скоро станете им, – учтиво сказал турок, усаживаясь на коня.
– Спасибо! Действительно я надеюсь, что через два или три года мой отец будет просить короля о посвящении меня в рыцари. К тому времени мне будет двадцать лет.
Филипп возбужденно болтал без умолку все время, пока они ехали до Бланш-Гарде. Юсуф аль-Хафиз почти ничего не говорил, зато внимательно слушал и смотрел на восторженное лицо Филиппа, улыбаясь и время от времени кивая, длинными смуглыми пальцами поглаживая бородку или смахивая пыль, оседающую на одежду, с чистоплотностью лоснящегося кота.
Сам того не замечая, Филипп оказался предметом наблюдения опытного физиономиста. Возможно, даже если бы он знал об этом, все равно не смог бы вести себя по-другому, поскольку не имел никаких иллюзий на счет своей внешности. «Не красавец» – так отзывался о нем кузен Джосселин Грандмеснил, хотя, надо заметить, нашлось бы немного людей, которых этот молодой элегантный щеголь согласился поставить в один ряд со своей особой.
Итак, рисуя портрет Филиппа, скажем, что рядом с турком ехал коренастый юноша, широкий в плечах, с непропорционально длинными руками, с упрямым, выдающимся вперед подбородком, с парой решительных серых глаз и большим кривым носом, сразу же бросающимся в глаза при первом же взгляде на молодое лицо. И проницательный, образованный турецкий аристократ чувствовал, что однажды этот юный оруженосец может превратиться в достойного человека, стать настоящим лидером.
– Бланш-Гарде! – крикнул Филипп.
Перед ними простиралась широкая долина – зеленая полоса, скованная цепью однообразных коричневатых холмов. Вдоль равнины лениво бежал широкий ручей, по берегам которого оказались рассеяны скромные домики небольшого городка с белеными стенами и плоскими крышами, а в середине – церковь, с виду похожая на мечеть.
Через этот городок проходила главная дорога, соединяющая Иерусалим с прибрежными территориями юго-западной части королевства. Отец Филиппа построил свой замок в этих местах, чтобы защитить излюбленный маршрут купцов и пилигримов, движущихся в глубь материка из находящегося поблизости шумного порта Аскалон, от частенько нарушавших границу турок, и, надо сказать, очень тщательно подобрал местоположение будущей крепости. С одной стороны высокие стены вырастали прямо из вод ручья, другой фланг прикрывали гряды скал естественного происхождения, затрудняющие доступ в долину, поскольку в этом месте водный поток разрастался, превращаясь в настоящую бурную реку. Лишь узкой тропой можно было пройти мимо замка.
С самого начала стены Бланш-Гарде строились из ослепительно белого камня, но минувшее с той поры столетие придало им сероватый оттенок. С точки, где в тот момент находились Филипп и Юсуф аль-Хафиз, на фоне скатывающегося за горизонт солнца, замок вырисовывался черным силуэтом с четкими прямоугольными очертаниями.
Часовые у огромных ворот заиграли в трубы, пропуская молодого оруженосца и шествующего рядом с ним турка через подъемный мост в большой внутренний двор к подножию старой башни. Донжон представлял собой не только наиболее укрепленную, но и главную жилую часть замка. Навстречу им выбежали слуги-сирийцы, чтобы принять лошадей и разгрузить кладь.
В огромном полутемном зале веяло прохладой, особенно приятной после зноя солнечного летнего дня. Слуги расставляли столы для вечерней трапезы, и Филипп приказал приготовить еще одно место за высоким столом для Юсуфа аль-Хафиза.
– Мы опаздываем, князь Юсуф, – с беспокойством проговорил Филипп. – Отец всегда очень пунктуален в том, что касается времени трапез.