— Вот видишь, Флора, — заметил дон Иниго, — того, кто предсказал тебе, что ты встретишь в этом глухом углу нимфу Лести, ты назвала выдумщиком, не правда ли? А ведь он не обманул.
— Я не льщу, я восхищаюсь, — возразила цыганка.
Донья Флора улыбнулась, заливаясь краской, и поспешила переменить разговор, чувствуя себя неловко от этих наивных восхвалений. Она спросила:
— Что же ты ответила Нуньесу, душечка?
— А не лучше ли вам сначала узнать, какой вопрос он задал?
— Ну, какой же?
— Он осведомлялся о дороге, спрашивал, надежные ли тут места, пригоден ли для вас постоялый двор.
— Что же ты ему ответила?
— Ответила песенкой странников.
— Что же это за песенка?
— А вот послушайте.
Цыганка звонко, словно птица, пропела куплет андалусской песни, и напев, казалось, был просто модуляцией ее мелодичного голоса:
Небосклон ясен -
Берегись!
Путь безопасен -
Торопись!
Пусть синеокая Дева
Хранит тебя!..
Прощайте, путники, прощайте,
С богом путь свой продолжайте…
— Ты так ответила Нуньесу, душечка? — спросила донья Флора. — Ну а что же ты скажешь нам?
— Вам-то, красавица сеньора, я скажу всю правду, — отвечала цыганка, — потому что впервые девушка-горожанка говорит со мной ласково, без высокомерия.
Тут она подошла поближе к донье Флоре, положила правую руку на шею мула и, поднеся указательный палец левой руки к губам, произнесла:
— Не ездите дальше.
— Как же так?..
— Возвращайтесь обратно.
— Ты что, смеешься над нами?! — воскликнул дон Иниго.
— Бог свидетель, я даю вам совет, какой дала бы отцу и сестрице.
— И правда, не вернуться ли тебе в Альхаму с двумя слугами, доченька? — спросил дон Иниго.
— А вы, отец? — возразила донья Флора.
— Я поеду дальше с третьим слугой. Король будет завтра в Гранаде. Он повелел мне быть там нынче же. И я не заставлю ждать себя.
— Ну так я еду с вами. Там, где вы проедете, батюшка, проеду и я.
— Вот и хорошо! Поезжай вперед, Нуньес.
Тут дон Иниго вынул из кармана кошелек и протянул его цыганке.
Но она величественным движением отстранила его руку и произнесла:
— Не найти на свете кошелька в награду за совет, который я дала тебе, сеньор путешественник Спрячь кошелек — он понравится там, куда ты едешь.
Донья Флора отколола жемчужный аграф от своего платья и, знаком попросив девушку подойти еще ближе, молвила:
— Ну, а это ты примешь?
— От кого? — строго молвила цыганка.
— От подруги.
— Приму.
И она подошла к донье Флоре, встала рядом, закинув голову.
Донья Флора прикрепила аграф к вырезу платья цыганки, и пока дон Иниго, который был таким примерным христианином, что не потерпел бы дружеской близости дочки с полуневерной, давал последние распоряжения Нуньесу, донья Флора успела прикоснуться губами ко лбу прелестной девушки.
Нуньес уже отъехал шагов на тридцать.
— Едем! — крикнул дон Иниго.
— Едем, батюшка, — отвечала донья Флора.
И она заняла свое место справа от старика, который двинулся в путь, на прощание помахав рукой цыганке и крикнув трем своим людям — и тому, кто ехал впереди, и тем, кто ехал сзади:
— Эй вы, будьте внимательнее!
А цыганка все стояла, следя глазами за девушкой, которая назвала ее подругой, и вполголоса напевала свою песенку:
Прощайте, путники, прощайте,
С богом путь свой продолжайте!..
Она смотрела на них с явной тревогой, и тревога ее все. росла; но вот все они — и господа, и слуги — исчезли за пригорком, заслонившим горизонт, и, потеряв их из виду, она опустила голову и стала прислушиваться.
Прошло минут пять, а девушка все продолжала повторять:
Прощайте, путники, прощайте,
С богом путь свой продолжайте!..
И вдруг послышались выстрелы из аркебуз, раздались угрожающие крики, вопли; на вершине холма появился один из слуг, еще недавно ехавших позади маленького каравана.
Он был ранен в плечо и весь залит кровью. Он прижался к шее мула, вонзая в его бока шпоры, и молнией промчался мимо девушки с отчаянным криком:
— На помощь! Помогите! Убивают!
Цыганка постояла, раздумывая, потом, как видно, приняв какое-то решение, она схватила веретено, привязала к нему свой пояс и, взбежав на пригорок с такой быстротой, что козочка с трудом поспевала за ней, стала прыгать с камня на камень, пока не добралась до утеса, с вершины которого открывался вид на всю долину, и стала размахивать своим ярким поясом-шарфом и громко, изо всех сил крикнула три раза:
— Фернандо! Фернандо! Фернандо!
VI. В ХАРЧЕВНЕ «У МАВРИТАНСКОГО КОРОЛЯ»
Если бы мы помчались туда, где произошли события, о которых догадались по шуму, с такой же быстротой, с какой слуга дона Иниго мчался оттуда, если б взлетели на вершину невысокой горы, возвышавшейся над дорогой, с такой же стремительностью, с какой цыганка со своей козочкой взбежала на самый край скалистого обрыва, откуда она махала поясом, — мы все равно опоздали бы и не увидели страшной схватки, залившей кровью узкую тропинку, ведущую к харчевне.
Увидели бы мы только трупы Нуньеса и его мула, загородившего дорогу, увидели бы, как тяжело раненный Торрибио карабкается к могильному кресту и, полумертвый, прислоняется к нему.
Дон Иниго и его дочь скрылись в харчевне, дверь захлопнулась за ними и разбойниками, захватившими их в плен.
Мы романисты и можем, как Мефистофель, сделать стены прозрачными или, как Асмодей, приподнять кровлю, поэтому не позволим, чтобы в подвластном нам мире произошли события, утаенные от наших читателей, — так дотронемся же до дверей харчевни, и они распахнутся, будто по мановению волшебного жезла, и мы скажем читателям: «Смотрите».
На полу харчевни бросались в глаза следы борьбы, начавшейся на дороге и продолжавшейся в доме. Кровавая полоса, длиной шагов в двадцать, запятнала порог и тянулась до угла стены, туда, где лежал слуга из свиты дона Иниго, раненный выстрелом из аркебузы; его перевязывали уже знакомая нам Амапола, та самая девушка, которая принесла цветы для путешественников, и трактирный слуга, который недавно держал под уздцы коня дона Рамиро д'Авила.
Бархатный берет дона Иниго и лоскут от белого плаща доньи Флоры валялись на ступеньках, ведущих со двора в кухню, — значит, здесь возобновилась борьба, сюда тащили пленников, здесь-то и надо было их искать.
От входной двери, к которой и вели две эти ступени, тянулась дорожка из цветов, разложенных гонцом любви прекрасной доньи Флоры, но цветы были растоптаны, смяты грязными башмаками, запачканы пылью, и на розах, лилиях и анемонах, словно рубины, блестели капли крови.
Дверь, отделявшая кухню от комнаты, где заботами дона Рамиро был накрыт стол и приготовлены два прибора, где еще воздух был напоен ароматом недавно сожженных благовоний, дверь эта была растворена настежь, и на пороге сгрудились служители харчевни — переодетые разбойники, — они готовы были ринуться на помощь грабителям, орудовавшим на большой дороге; из раскрытой двери неслись крики ярости, вопли, угрозы, жалобные стоны, проклятия.
Там-то, за дверью, должно быть, все шло к развязке, там и происходила та жуткая сцена, которую представляла себе девушка-цыганка, когда советовала путешественникам вернуться.
И действительно, если бы можно было разрушить живую баррикаду, которая загораживала дверь, и пробиться в комнату, вот какая картина поразила бы зрителя: дон Иниго, распростертый на полу харчевни, все еще пытался защищаться, держа обломок своей уже бесполезной шпаги, — пока она не сломалась, он поразил двух разбойников, капли их крови и оросили дорожку из цветов.
Трое бандитов удерживали его с трудом, один упирался в его грудь коленом и уже занес над ним каталонский кинжал.
Двое других обыскивали старика, стараясь не только найти драгоценности, но и обнаружить потаенное оружие.
Поодаль прислонилась к стене, словно ища опоры, донья Флора с распущенными волосами, капюшон ее плаща был порван, с платья исчезли драгоценные камни. Впрочем, было видно, что, схватив прекрасную путешественницу, разбойники обращались с ней бережнее, чем со стариком.
Донья Флора, как мы уже говорили, была редкостной красавицей, а предводитель шайки, герой этой истории, Сальтеадор, славился учтивостью, что в данном случае, быть может, было еще ужаснее, чем самая безжалостная жестокость.
Да, девушка была прекрасна: она стояла у белой стены, откинув голову, и ее дивные глаза, осененные длинными бархатистыми ресницами, горя гневом и негодованием, метали молнии, в них не было ни робости, ни страха. Ее обнаженные беломраморные руки были опущены — разбойники, срывая с нее драгоценные украшения, разодрали рукава, и теперь стали видны ее плечи, слово высеченные из камня искусным мастером. Ни единого слова, ни стона, ни жалобы не слетело с ее уст с той минуты, как она попала в неволю; жаловались и стонали два разбойника, раненные шпагой дона Иниго.
Конечно, прекрасная чистая девушка думала, что ей грозит только одно — смерть, и перед лицом этой опасности она считала, что для благородной испанки унизительны жалобы, стоны и мольбы.
Грабители, уверенные, что она не убежит от них, сорвав с нее почти все драгоценности, окружили ее тесным кольцом, разглядывали ее, хохотали, причем отпускали такие замечания, которые заставили бы ее опустить глаза, если б взгляд ее не был устремлен ввысь и, словно проникнув сквозь потолок и стены, сквозь небесную твердь, не терялся в пространстве, ища незримого бога, ибо только к нему одному могла сейчас взывать девушка, умоляя о помощи.
Быть может, донья Флора думала и о том прекрасном молодом человеке, которого не раз видела в этом году: он появлялся под окном ее спальни с наступлением сумерек, а по ночам забрасывал ее балкон самыми роскошными цветами Андалусии.
Итак, она молчала, зато вокруг нее, особенно же вокруг ее отца, не смолкал шум, раздавались вопли, проклятия, угрозы.
— Негодяи! — кричал дон Иниго. — Убейте, задушите меня, но предупреждаю: в миле от Альгамы я встретил отряд королевских солдат, их начальник мне знаком. Он знает, что я выехал, знает, что я еду в Гранаду по велению короля дона Карлоса, а когда выяснится, что я не прибыл, он поймет, что меня убили. Тогда вам придется иметь дело не с шестидесятилетним стариком и пятнадцатилетней девушкой, а с целым отрядом. Тогда-то, злодеи, увидим, так ли вы храбры в бою с солдатами короля, как сейчас, когда двадцать свалили одного — Ну что ж, — сказал один из грабителей, — пусть приходят солдаты короля. Мы о них знаем, видели вчера, когда они шли мимо, да у нас есть надежная крепость, а подземные ходы из нее ведут в горы.
— Да ведь говорят тебе, — подхватил второй, — что мы не собираемся тебя убивать. Зря так думаешь, ошибаешься — мы убиваем только бедняков, с которых взять нечего А благородных сеньоров окружаем заботой — ведь они могут принести большую выгоду, и вот доказательство: хоть ты, размахивая своей шпагой, ранил двоих из нас, тебя даже не царапнули, неблагодарный!
— Тут раздались ангельские звуки — они прозвенели в гуле, и грубые, угрожающие голоса разбойников замолкли — то был голос девушки, которая заговорила впервые:
— Если речь идет о выкупе, то вы, сеньоры, получите поистине царскую плату — назовите цифру, и вас не обманут.
— Клянемся святым Яковом, мы на это и рассчитываем, красотка Вот поэтому и хотим, чтобы достойный сеньор — ваш папаша — немного поуспокоился… Дело есть дело, черт возьми, его можно решить в споре, а драка только все испортит. Сами видите, ваш отец только мешает нам .
Тем временем дон Иниго решил защищаться по-иному: по-прежнему орудуя сломанной шпагой, которую бандитам так и не удалось вырвать из его руки, сжимавшей оружие, как в тисках, он ранил одного из разбойников — Клянусь телом Христовым, — завопил бандит, который приставил нож к горлу дона Иниго, — еще одна попытка, и тебе, благородный сеньор, придется договариваться о выкупе с господом богом, а не с нами.
— Отец! — закричала девушка в отчаянии и сделала шаг вперед.
— Да, лучше послушайтесь красотку, — рявкнул один из разбойников. — Ее слова — золото, а уста подобны устам той сказочной принцессы, которая, вымолвив слово, дарит вам жемчужины или алмазы. Угомонитесь же, достопочтенный сеньор, обещайте, что не попытаетесь бежать и вручите такую записку нашему достойному другу — хозяину харчевни, с которой он может отправиться без боязни в Малагу. А там ваш управитель выдаст ему две-три тысячи крон — сколько вам будет угодно; мы не назначаем цифру выкупа таким путешественникам, как вы. Когда же трактирщик вернется сюда, на постоялый двор, мы отпустим вас на свободу. Ну а если не вернется, вы будете в ответе — зуб за зуб, око за око, жизнь за жизнь!
— Отец мой, отец, послушайтесь этих людей, — настаивала дочь, — не подвергайте опасности свою драгоценную жизнь из-за каких-то мешков с деньгами.
— Вот, слышите, сеньор князь? Ведь только князь или вице-король, или сам король, даже император, может говорить с такой легкостью и простотой о земных благах, как говорит эта красотка. Верно она сказала — Ну так что же вы собираетесь с нами делать? — спросил старик; он в первый раз снизошел до разговора с бандитами, до сих пор он довольствовался тем, что осыпал их бранью и ударами. — Итак, что же вы будете с нами делать в этом разбойничьем притоне, когда отправите вашего достойного сообщника, хозяина постоялого двора, с письмом к моему управителю'' — Ого, что он говорит: разбойничий притон! Вы только послушайте, сеньор Калавасас, только послушайте, как оскорбляют харчевню «У мавританского короля»! Притон!
Поди-ка сюда и докажи, как заблуждается достойный идальго.
— Что мы с тобой будем делать? — вмешался другой грабитель, не давая времени дону Калавасасу защитить честь харчевни — Что будем делать? Да проще простого! Посту пим так: дашь нам честное слово дворянина, что не попытаешься бежать.
— Дворянин не дает честного слова разбойникам.
— Отец, дворянин дает честное слово господу богу! — произнесла донья Флора.
— Запомни раз и навсегда, что говорит тебе красотка, ибо мудрость господня глаголет ее устами.
— Хорошо, предположим, я даю слово, что же вы намерены делать дальше?
— Прежде всего мы не будем спускать с тебя глаз.
— Как? — воскликнул дон Иниго. — Я дам честное слово, а вы не позволите мне продолжать путь?
— Э, нет, — возразил разбойник, — не в те времена мы живем, когда ростовщики Бургоса одолжили Сиду тысячу золотых, взяв в залог ларь, наполненный песком. Мы не поступим так, как поступили эти почтенные люди, — другими словами, они отсчитали тысячу золотых, не заглянув в ларь, а мы сначала заглянем.
— Ну и негодяи, — сквозь зубы процедил дон Иниго.
— Отец, — молила донья Флора, стараясь успокоить старика, — заклинаю вас именем неба!
— Ну хорошо, не будете спускать с меня глаз, а дальше?
— Привяжем тебя цепью к железному кольцу.
С этими словами разбойник указал на кольцо, вделанное в стену, словно подтверждая, что такие случаи уже бывали.
— Меня на цепь, как невольника-мавра! — вскипел старик.
При этой угрозе вся его гордость возмутилась, он попытался вскочить — рывок был так силен и стремителен, что старик шага на три отбросил разбойника, который упирался коленом в его грудь, и сам встал на одно колено.
Так скала отталкивает волну, но волна через миг снова налетает на нее, — нечто подобное случилось и сейчас: пятеро-шестеро разбойников кинулись на дона Иниго и сломали бы ему руку, если б он не отступил; они вырвали у него эфес шпаги с обломком лезвия, и тут же на него ринулся разбойник, униженный тем, что его отбросил какой-то старик, он клялся, угрожая ножом, что наступил последний час пленника.
Донья Флора, увидев, как блеснула сталь, с горестным криком метнулась к отцу.
Но один из разбойников схватил ее, а другой толкнул приятеля, занесшего нож.