– Наверное, да, – ответила горничная, чуть улыбаясь. – Столько о тебе разговоров. Первый раз в Лондоне и вообще… Наслаждайтесь. Не отказывайтесь ни от чего, что вам будут давать. Но запомните: считайте, что всё это – праздничный отпуск. Не воображайте, что теперь это ваша настоящая жизнь. Такая жизнь ни для кого не бывает настоящей. Тем более для вас. Скажите себе: «Это – на неделю, на две, а потом конец ей». А когда наступит конец, забудьте о ней. Поезжайте домой. Не верьте тому, что вам будут расписывать и обещать. И, запомните, не ложитесь спать ни с кем до тех пор, пока вам действительно не надо будет сделать это.
– Не буду, – воскликнула девушка, густо покраснев. – Не буду, даже если это будет нужно. Мне не будет это нужно.
– Потому, что это не приводит ни к чему хорошему, – спокойно продолжала горничная, – во всяком случае, к чему-нибудь стоящему. Найдутся, кто захочет этого, конечно же. И очень скоро, да. Мужчины со злыми вытаращенными глазами, похожими на капли сулемы, эти – самые худшие, и вообще никому из них не доверяйте до самой свадьбы. Не дайте себя провести тем, кто будет говорить, что его жена не дает ему развод. И помните всегда, это не настоящая жизнь, не настоящая. Пожалуй, надо будет попросить своего другого постояльца – героя из этого коридора – посмотреть за вами. Правда, он попроще вас, но у него открытый честный взгляд и волосы у него рыжеватые, а это – хороший признак.
– Нет, не смейте этого делать, пожалуйста. Я ведь не знакома с ним. Кроме того, я попаду в очень глупое положение, и я сама хорошо позабочусь о себе.
– Тогда присматривайте за ним, – сухо ответила горничная. – Вообще-то это будет одно и то же. А теперь, мисс, могу ли я быть еще чем-нибудь полезна вам? Миссис Саврони выйдет на работу завтра утром. Благодарю вас.
И сказав это своим служебным безликим голосом, горничная улыбнулась, подмигнула и исчезла.
Некоторое время Ида чувствовала себя оглушенной. Она стала говорить себе, что горничная просто не победила на конкурсе красоты, и о том, что бывает с победительницами конкурса красоты, знает не больше, чем она сама. Но сам по себе факт, что в такое время ей преподнесли подобный совет, был оглушителен. Разговоры такого сорта принадлежали миру, который она чудесно оставила позади. Услышать их здесь было так же неприятно, как поехать в кафе «Помпадур» и увидеть там в качестве мрачного распорядителя веселья свою собственную тетушку Агги. Ида испытывала раздражение, вызванное рыжеволосой горничной, которая, будучи помолвлена с полисменом, очевидно, считала, что должна сама стать полисменом. Если подумать как следует, так она нахально сует нос куда не надо, даже если она сначала относилась по-дружески и напудрила спину. И потом, советовать не спать ни с кем. За кого она ее принимает?
Но огорчение и раздражение продолжалось недолго. Она взглянула на себя в высокое зеркало, и сказка тотчас же началась вновь. Перед ней стояла приятнейшая из задач – сделать себя еще привлекательней. Она выключила всё освещение, оставив только две лампочки над трельяжем туалетного столика, и минут десять сидела в замечательном экстазе творчества, приводя свою внешность в соответствие с той особой, которая столько лет виделась ей. Она не думала о людях, об их восхищении и обожании, она сама была своим зрителем; гостиница, город ушли из ее памяти. Сейчас она была принцессой средневекового замка, воспетой рыцарями.
Она вернулась в мир, чтобы аристократически или, как это принято у кинозвезд, легко поужинать грейпфрутами, бульоном и корочками поджаренного хлеба.
Мистер Грегори, отвратительный своими толстыми очками, длинным носом, редкими волосами с перхотью – она усыпала весь воротник его смокинга – заехал за ней, чтобы отвезти ее в театр «Кавендиш».
Он тотчас же заявил, что она очаровательна, но особого обожания к ней не проявил.
Мистер Грегори, отвратительный своими толстыми очками, длинным носом, редкими волосами с перхотью – она усыпала весь воротник его смокинга – заехал за ней, чтобы отвезти ее в театр «Кавендиш».
Он тотчас же заявил, что она очаровательна, но особого обожания к ней не проявил. Поместить мистера Грегори в сказку было трудно, разве только отвести ему роль гнома. Его улыбка смущала ее, и она воспринимала его как нечто безликое, не существующее в жизни.
В театр они приехали чуть позднее условленного времени. Некоторые женщины были в великолепных вечерних туалетах, мужчины все до одного казались высокими, краснолицыми и не гармонировали со своими белыми жилетами и белыми галстуками. Иде они все показались генералами и баронетами. Всё было просто восхитительно, хотя поначалу на нее никто не обращал особого внимания. Потом в комнате, сияющей позолотой и украшениями, похожей на гостиную, она увидела журналистов и фоторепортеров. Ида была представлена сэру Хьюсону, тоже, как и мистер Грегори, журналисту, но только тоньше и опрятней, и молодому человеку, совершившему тот героический поступок, имя которого было Чарли Хэббл.
Не успели они познакомиться, как им сразу же надо было стать рядом (он был выше ее всего на один-два дюйма) и фотографироваться, а лампы фоторепортеров вспыхивали чуть ли не перед самыми их лицами. Как в это время смотрели на них и переговаривались!
Ида почувствовала, что она еще больше знаменита, горда и красива, хотя в душе была напугана. Сам директор театра, джентльмен с красивыми седыми усами и нежным белым цветком в петлице, подошел к ним и пожал им руки, а когда фоторепортеры настроили опять свои аппараты и лампы, он подарил Иде громадную коробку шоколадных конфет, самую большую в ее жизни. Потом он проводил их по устланному толстым ковром коридору с маленькими дверьми по одну его сторону. У крайней двери их ждала программ-герл. Дверь открылась в большую ложу, тоже похожую своей позолотой и отделкой на маленькую гостиную, и она и мистер Хэббл сели в первом ряду, а перед ними, как сквозь легкий туман, предстал огромный зал, наполненный людьми. Оркестр играл красивую мелодию, некоторые зрители на балконе стали им аплодировать, и всё это было так чудесно, что Ида почувствовала, что по спине у нее забегали мурашки, и она должна была с силой прижать пальцы к ладоням, чтобы не расплакаться.
В огромной ложе они были только вдвоем, и Ида взглянула на него. Встретив ее взгляд, он торопливо и смущенно улыбнулся. Увидев его впервые, она заметила, что он выглядел чистым и свежим, а темный костюм и белоснежная рубашка оттеняли его песочного цвета волосы и голубовато-зеленые глаза. Увидеть его в такой обстановке было довольно странно, он совершенно не походил на всех тех мужчин, которых она встретила в Лондоне. Он сейчас же напомнил ей дом в Пондерслее, она знала нескольких парней, очень похожих на него, он был таким, каких часто встречаешь, и это было ей неприятно, не потому, что она была сама по себе требовательна – она знала, что он совершил что-то очень отважное, – а потому что она не желала, чтобы ей напоминали о доме. Ей стало обидно, что в течение этого часа, двух часов, ей надо было делить всё это великолепие с человеком, который с одной стороны заслуживал это, а с другой как бы представлял отца, тетушку Агги, Хэндзхау и Пондерслей. Ей вдруг показалось, что то, кем он был, портило всё.
Сидя рядом с ней в ложе, он чувствовал себя куда неувереннее. Лицо его покраснело, лоб поблескивал от выступившего пота. Он смущался. Он то и дело засовывал палец между воротничком и шеей… Она улыбнулась в ответ на его улыбку. Она вспомнила, что говорила о нем горничная, и согласилась, что горничная была права. Он был славный.
Он откашлялся.
– Как вам нравится представление? – спросил он с таким знакомым ей – так говорят дома – акцентом.
– Мне кажется, что всё просто чудесно. А вам?
– Мне… – он заколебался.