Клетка с чирикающими канарейками, скрип табурета с ременным сиденьем, отцовские окрики - все здесь было противно ему. Он ненавидел дурацкие сальные песенки, что насвистывал отец, ненавидел его говорливость, ненавидел даже его доброту, даже смех и прибаутки, которыми тот встречал заказчиков. Единственное, сто пришлось мальчику по душе в день возвращения, это тусклый свет, едва сочившийся из полого шара со свечами, который висел очень низко над верстаком, прямо над корявыми руками, хватающими то молоток, то шило. Он, этот свет, разукрашивал бледно-желтыми бликами коричневые, красные, серые, зеленые кожи, разложенные на полках или свисавшие с потолка на тонких цветных шнурах. И тогда мальчик твердо решил навсегда покинуть этот дом и семью, заняться музыкой и отомстить судьбе за отнятый голос, сделавшись знаменитым виолонистом.
Господин де Сент-Коломб только пожал плечами. Господин Маре, продолжая терзать свой парик, рассказал, сто после ухода из Сен-Жермен-л'Оксерруа отправился к господину Кенье, который продержал его у себя почти год, а затем отослал к господину Монгару, сыну виолониста из дома господина де Ришелье. Приняв его, господин Могар спросил, слышал ли он о знаменитом господине де Сент-Коломб, что поставил на виолу седьмую струну, тем самым уподобив деревянный инструмент человеческому голосу со всеми его возможностями и оттенками - и детскому, и женскому, и надтреснутому старческому, и басовитому мужскому. В течение шести месяцев господин Могар обучал его самолично, а затем посоветовал отправиться к господину де СентКоломб, жившему за рекою, и вручить ему это письмо, сопроводив его устной рекомендацией. С этими словами юноша придвинул конверт господину де СентКоломб. Тот сломал печать, развернул письмо, но не заглянул в него, а поднялся стула, словно желая заговорить. Оробевший мальчик не осмелился больше раскрыть рот, однако хозяин хранил молчание. Так ничего и не сказав ему, господин де Сент-Коломб бросил письмо на стол, подошел к Мадлен и шепнул ей, что гостю надобно сыграть. Та вышла из комнаты. Господин де СентКоломб, в своем черном суконном костюме с белым плоеным воротничком, направился к камину и там сел в глубокое кресло с подлокотниками.
Для этого первого урока Мадлен принесла свою собственную виолу. Марен Маре сконфузился и покраснел еще сильнее, нежели в начале визита. Девушки сели поближе, любопытствуя послушать, как играет этот бывший певчий из СенЖермен-л'Оксерруа. Он быстро приспособился к размеру инструмента, настроил его и сыграл сюиту сочинения господина Могара, легко, непринужденно и умело.
Закончив, он взглянул на своих слушателей. Девушки потупились. Господин де Сент-Коломб сказал:
- Не думаю, что смогу принять вас в число моих учеников. Наступившее молчание вызвало судорогу на лице юноши. Внезапно он вскричал своим ломким голосом:
- Но объясните, по крайней мере, отчего?
- Вы ИСПОЛНЯЕТЕ музыку, сударь, а не творите ее. Вы не музыкант.
Лицо мальчика сморщилось, на глаза его набежали слезы. Он жалобно пролепетал:
- Но позвольте мне хотя бы:
Сент-Коломб встал и молча повернул кресло к очагу. Но тут вмешалась Туанетта.
- Погодите, отец. Может быть, господин Маре припомнит какую-нибудь пьесу собственного сочинения?
Господин Маре кивнул и слегка воспрянул духом. Он тотчас склонился над виолой, с необыкновенным тщанием настроил ее и исполнил "Шутку" в си-миноре.
- О, это прелестно, отец! Это просто замечательно! - воскликнула Туанетта, захлопав в ладоши, когда он закончил.
- А вы что скажете, отец? - робко спросила Мадлен. Сент-Коломб слушал пьесу стоя. Внезапно он направился к двери.
Дойдя до порога, он обернулся, "'#+o-c+ на красное испуганное лицо мальчика, все еще сидевшего с виолою в руках, и сказал:
- Приходите через месяц, сударь. Тогда я скажу, достойны ли вы состоять у меня в учениках.
ГЛАВА 9
Веселая пьеска, исполненная юношей, иногда приходила ему на память, и он думал о ней не без удовольствия. Мелодия была легка и незатейлива, но отличалась трогательной нежностью. Потом он забыл ее. И стал уделять еще больше времени одинокой игре в хижине.
В четвертый раз почувствовав тело своей супруги рядом со своим, он отвел взгляд от ее лица и спросил:
- Мадам, можете ли вы говорить, невзирая на то, что мертвы?
- Да, - отвечала она.
Он вздрогнул, ибо признал ее голос - низкое, бархатное контральто. Ему хотелось плакать, но слезы не шли из глаз, столь велико было удивление от того, что призрак заговорил. Весь дрожа, он выждал минуту и, собравшись с духом, задал следующий вопрос:
- Отчего вы приходите лишь изредка? Почему не каждый день?
- Не знаю, - смущенно ответил призрак. - Я пришла потому, что ваша игра волнует меня. Я пришла, ибо вы были столь добры, что угостили меня вином и этими хрустящими вафлями.
- Мадам! - вскричал он.
Он поднялся так резко, что опрокинул табурет. Он оставил мешавшую ему виолу, прислонив ее к дощатой стенке, слева от себя. Он раскинул руки, словно собрался заключить жену в объятия. Но она воскликнула:
- Нет!
И отшатнулась. Он понурил голову. Она же добавила:
- Мои члены, мои груди холодны, как лед.
Она с трудом переводила дыхание. Она выглядела изнуренной, словно человек, сделавший тяжкое усилие. Произнося эти слова, она касалась своих ног и груди. Он вновь покорно склонил голову, и тогда она вернулась к столу и села. Когда ее дыхание стало ровней, она ласково сказала ему:
- Дайте мне лучше стакан вашего красного вина, я хочу смочить губы.
Он торопливо вышел, сбежал по ступенькам в погреб, взял вино. Когда он вернулся в хижину, госпожи де Сент-Коломб там уже не было.
ГЛАВА 10
Когда мальчик явился в следующий раз, двери отворила Мадлен, тоненькая, хрупкая, с розовым личиком.
- Я собираюсь купаться, - сказала она, - и оттого подобрала волосы кверху.
Шейка ее сзади, под этим узлом, тоже нежно розовела; от затылка вниз сбегали тоненькие черные волоски. Когда она поднимала руки, ее груди упруго вздымались под платьем. Она повела его к хижине господина де Сент-Коломб. Стоял погожий весенний денек. Уже расцвели примулы и появились бабочки. Марен Маре нес за спиною футляр с виолой. Господин де Сент-Коломб впустил его в домик на шелковице и объявил, что принимает его в ученики, добавив:
- Вы хорошо чувствуете инструмент. Игра ваша не лишена чувства. Смычек легок и упруг. Левая рука летает над струнами проворно, как белка, и скользит по ним плавно, как мышь. Ваши мелизмы(11) интересны, а порою даже очаровательны. Но истинной музыки я от вас не услышал.
При этих заключениях учителя юный Марен Маре испытывал смешанные чувства: он был счастлив, что попал в ученики к господину де Сент-Коломб и, в то же время, кипел от ярости перед замечаниями, которые тот высказывал, одно за другим, столь же бесстрастно, как будто наставлял садовника по /.".$c прививок и посевов. Закончил он так:
- Вы сможете играть для танцоров. Вы сможете аккомпанировать актерам, поющим на сцене. Вы сможете зарабатывать себе на жизнь. Вы будете жить среди музыки, но вы никогда не станете музыкантом.
Есть ли у вас сердце, чтобы чувствовать? Есть ли у вас мозг, чтобы мыслить? Есть ли у вас представление о том, к чему могут служить звуки, когда они не помогают ни танцевать, ни услаждать слух короля?
И, однако, ваш сломанный голос тронул меня. Я принимаю вас ради вашего горя, не ради вашего искусства.