Хесса, начинали платить детям деньги за домашний труд, отношения в семье быстро разлаживались. «Мой сын за месяц так обнаглел — никакого с ним сладу не было. Что ни попросишь, в ответ: „А сколько ты мне за это дашь?“ И за уроки стал требовать деньги, и за хождение в школу. Чуть ли не за чистку зубов таксу назначил!» — подобные признания вполне типичны.
Другой распространенный вариант: сначала родители внушают ребенку, что умный — это тот, кто умеет зарабатывать, умеет крутиться. А потом хватаются за голову: ах, какой ужас, его ничего, кроме денег, не волнует, учебу забросил, читать перестал. Только сидит перед телевизором, смотрит всякие конкурсы — все надеется выиграть… В общем, совсем свихнулся.
К сожалению, последнее — не только фигура речи. Не так уж редки случаи, когда в детском сознании происходит сдвиг — деньги, обогащение, капитал становятся настоящей идефикс. Нам встречались дети из вполне культурных и нормально обеспеченных семей, которые, сбегая с уроков, шли не в парк, на аттракционы, а… на помойку, чтобы насобирать пустых бутылок, и сдав их, «обрести экономическую независимость». Повторяем, это не соответствовало материальному положению семьи и потому выглядело абсолютно нелепым, неадекватным. Настолько нелепым, что заставляло родителей обращаться к психоневрологу.
Родительская фиксация на бережливости как на одном из главных достоинств приводит либо к бунту, либо к развитию у детей педантизма, жадности, даже скопидомства. Что, в свою очередь, приводит в ужас родителей, ибо они, усвоившие «новое откровение» только на уровне сознания, — совершенно справедливо, с точки зрения нашей культуры, — квалифицируют такие качества как проявление психической деформации. Заповедь «твой главный интерес — это ты сам», отражаясь на родителях (а в конечном счете так всегда происходит), неизменно оценивается ими как ужасающий, противоестественный эгоизм.
Это вполне понятно: несвойственные родной культуре жизненные принципы наталкиваются на жесточайшее сопротивление бессознательной сферы психики. К. Касьянова в книге «О русском национальном характере» рассказывает об очень интересном и серьезном научном исследовании, посвященном, в частности, проблеме столкновения глубинных особенностей разных культур. Она отмечает огромную устойчивость наших этнических архетипов и пишет, что «несмотря на постоянное „отклонение“ интеллигентской рефлексии силовыми линиями поля западноевропейской культуры, на уровне модели поведения та же интеллигенция… реализует в полном объеме свои „социальные архетипы“, а вовсе не западноевропейские.
Прекрасной иллюстрацией этого служит следующий пример. В какой-то момент журналисты, словно сговорившись, стали пугать общество тем, что вот-вот начнется «война всех против всех». Звучало это так, что ничего страшнее и придумать нельзя. Но у знающих людей вызывало лишь смех, ибо согласно великому философу либерализма Гоббсу, «война всех против всех» — вовсе не запредельно страшная реальность, а… один из основных жизненных принципов атомизированного, свободного общества. И даже идеал! По Гоббсу, «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе».
На уровне сознания эти журналисты приняли на ура идею построения либерального общества, но подсознание воспротивилось и сделало из идеала жупел. А они даже не заметили «неувязочку» и до сих пор пугают нас тем, к чему должны были бы призывать.
1998
СТРАСТИ-МОРДАСТИ И МАННАЯ КАША
Одно из самых распространенных заблуждений выглядит так: если что-то плохо, надо сделать наоборот — и будет хорошо.
Так уж человек устроен, что для него естественней всего оперировать антитезами, противопоставлениями: добро — зло, белое — черное, свет — тьма, правда — ложь. И это, конечно, так и есть. Свет противостоит тьме, а правда — лжи. Но пользуясь инерцией противопоставления, легко совершить подмену. Делается это просто. Сначала что-то объявляется злом. Потом это доказывается — убедительно, с опорой на примеры, авторитеты, собственный опыт. А когда, наконец, сформировано соответствующее негативное отношение к тому, что обозначили как зло, остается только вместо истинной антитезы проставить мнимую. Причем на сей раз даже не обязательно утруждать себя серьезными доказательствами, ибо включается психологический механизм, заранее настроенный на антитезную пару, и многие, уже не рассуждая, автоматически принимают предложенный вариант.
В последнее время такое встречается, увы, слишком часто. Вот, к примеру, режим, при котором мы жили 70 лет, был обозначен как «большевистская диктатура» и, естественно, назван злом. Для того чтобы убедить в этом целую страну, из бесчисленного множества признаков отбирались только признаки зла; эти признаки компоновались, обильно иллюстрировались и т. п. Наконец негативный образ был сформирован: большевистская диктатура — зло. И тогда на место добра был поставлен… рынок. И все это подхватили. И тут же появились яростные апологеты рыночного «добра». По выражению модного в то время публициста — «рыночники Божьей милостию». И вслед за ними множество людей стали связывать рынок непременно со свободой и демократией. Как будто никогда не слыхали ни о Пиночете, ни о диктаторских режимах в Гватемале, Парагвае, Уругвае, Аргентине и других странах, где рынок прекрасно уживался (а где-то и уживается!) с самой жестокой диктатурой.
По этой же схеме были скоропалительно пересмотрены и многие другие аспекты нашей жизни, в том числе педагогические. Не остался в стороне и такой важный вопрос, как: «нужно ли детям знать о жизни правду?» Антитезная пара выглядела следующим образом: при большевиках детей кормили «манной кашей сладкой лжи», и это было зло, потому что подрастающее поколение не готовили к реальной жизни. Следовательно, добром будет говорение всей правды. Подвсей правдой при этом подразумевалось (внимание: подмена!) то, что Горький, у которого мы позаимствовали ползаголовка, называл «свинцовыми мерзостями жизни».
И «свинцовые мерзости» хлынули бурным потоком и затопили экраны, страницы, сцену. Известный авторитет в области педагогики, восхищаясь романом Анатолия Кима, в котором уголовники изнасиловали и до смерти замучили одного зека, страстно призывал родителей включить этот роман в круг семейного чтения и для пущей убедительности сообщил, что он уже провел со своими детьми несколько коллективных читок.
А не менее известный кинодраматург, определявший репертуарную политику детской киностудии, в качестве образцов, которые сейчас более всего необходимы детям, приводил два сценария. В одном мальчики убили своего товарища, закопали в землю и, тайком приходя на это место, прикладывали ухо к земле — а вдруг он все-таки дышит? («Тут еще и особенности детского мышления, понимаете?» — восхищался маэстро.) Во втором же сценарии главным действующим лицом была… нога. Оторванная на афганской войне и зажившая своей отдельной жизнью. Помнится, образ окровавленного обрубка, особенно с учетом юной аудитории, показался нам ужасающим, но наш собеседник, напротив, одобрил эту творческую находку. (Впоследствии фильм по этому сценарию был снят, но широкой известности не приобрел — зрители к тому моменту уже «проголосовали ногами» и перестали ходить в «чернушное» кино.)
Примеры «правдивого современного искусства» можно приводить до бесконечности. Их «тьмы и тьмы и тьмы», но они вам и так отлично известны. Гораздо важнее объяснить, в чем же здесь подмена.